— А вы, стало быть, много усилий приложили для вашей мыльной империи? — резко спросила Эми и удивилась сама. Всё, что говорит ей эта железная женщина, правда, от первого до последнего слова. Так почему же её щёки пылают от гнева, обиды и унижения?
Адель Симмонс, впрочем, никак не отозвалась на её вспышку.
— Немало, — спокойно сказала она. — В какой-то момент я, как и ты, поняла, что все мои подарочки — не бесплатно, просто счёт выписывают не мне. Не скажу, что это заставило меня остановиться, но я стала более осторожна. Я рассудила — как, вероятно, и ты, — что рано или поздно кто-то может заметить связь между моими успехами и смертями людей вокруг меня. Это сломало бы всё, к чему я шла и что собиралась построить. Я не могла так рисковать. Поэтому там, где ты просила десять раз, я просила лишь раз. Девять остальных желаний мне приходилось выполнять самой. Поэтому да, Эми Завацки, я приложила к этому силы.
Эми слушала её, чувствуя нарастающее головокружение. На какой-то дикий, жуткий миг ей показалось, что она вот-вот перевалится через невысокий парапет террасы и упадёт вниз, пролетит тридцать этажей отеля и врежется в крышу собственного «кадиллака», припаркованного у входа. То, что говорила эта женщина, было правдой, но… Эми никогда не думала об этом так. Она тоже боялась просить слишком много, но не потому, почему этого боялась Адель. Эми просто не хотела лишний раз отнимать у других людей жизнь. Она ни разу за все эти годы даже не подумала, что кто-то посторонний может заметить связь.
— Почему они умирают? — спросила она — это был главный вопрос, самый главный, мучивший её уже много лет, вопрос, который до этой минуты некому было задать. — Почему? Я… мы убиваем их?
— Никогда не смотрела на это так. Или ты считаешь, что старуха с косой — убийца?
— Что? Я не понимаю. О чём вы говорите?
И снова — тень неподвижной улыбки из-под чёрной сетки. Свет из зала бросал мутные блики на пепельно-розоватый атлас шляпки.
— Так ты не догадалась сама. Что ж. Тебя утешит тот факт, что не догадывается почти никто, и все обычно удивляются, когда я говорю…
— Говорите что?
— Что за работу мы выполняем.
Эми моргнула. Услышанное ею слово было, пожалуй, последним, что она ожидала услышать.
— Работу? Какую работу?
— А что, ты думала; возможность выполнить любое желание дается тебе даром, просто так? Что твоя записная книжка появилась у тебя в сумочке по велению доброй феи? Что ты, ты сама, ты, Эми Завацки, ничем за это не платишь?
Её сердце гулко колотилось в груди, в горле, мешая дышать. Думала ли она так на самом деле? Да, да, пока те, кто уходил по её вине, были где-то далеко, и никто не винил её в их смерти.
— Те, кто умирал, — мягко сказала Адель, — они ведь все были тебе не близки, так? Никто из твоих друзей и родных, просто близких тебе не погиб. Разве не так?
Так, но… старый Стэнли… «Бездомный, портивший тебе вид из окна», — холодно напомнила Эмили Роуз в её голове. Велосипедист, посетитель в кафе, люди в машине, ехавшей мимо тебя — те, кого ты не видела никогда и даже не слышала их имён.
Да, но ведь у меня нет близких! Попросту нет. Мамы и Джейка нету давно, некому умирать, так что…
Твой отец. Ты ненавидишь его, но он твой отец, и его смерть стала бы для тебя ударом, окажись ты рядом. И Грейс — Грейс ведь была твоей подругой. Лиз Нелкинз была твоей подругой. Глен Шеппард — он тоже твой друг, и они живы, здоровы, они в безопасности, пока…
Нет. Нет. Это совпадение, всё этос самого начала было цепью безумных совпадений, только и всего.
— Вы хотите сказать, что я сама выбираю, кому умирать? — хрипло спросила Эми, и снисходительное выражение на лице Адель Симмонс стало почти материнским:
— Насколько это возможно, милая. Ты ведь не можешь предотвратить их гибель, даже если бы и хотела. Ты можешь, впрочем, не умерщвлять их так часто, но если не сделаешь ты, сделает кто-то другой. Просто их время пришло.
— Кто-то другой… это… кто-то из… вас?
— Из нас. Ты тоже в клубе, детка. Не бойся, платить членских взносов не надо. Ты даже можешь никогда ни с кем из нас не видеться, если захочешь. Я выполню свою миссию здесь, оставлю тебе свою визитку и уйду, и если не захочешь звонить — не звони. Но практика показывает, что время от времени всем нам надо выговориться и даже, может, немножко поплакать…
— Объясните мне, — взмолилась Эми и вдруг, неожиданно для самой себя, схватила сухие морщинистые руки мисс Симмонс. — Прошу, объясните, что происходит, что… кто я?
Адель Симмонс смотрела на неё с минуту, не отталкивая от себя. Потом мягко вытянула правую руку из судорожно стиснутых пальцев Эми и ласково накрыла ладонью её щеку.
— Ты — смерть, деточка.
Эми молча смотрела на неё. Адель вздохнула, слегка покачав головой.
— Ты ведь не могла об этом не думать, правда? Что было бы, если бы ты не загадала вон то или вот это желание. Умерли бы те люди или нет? Я тебе отвечаю: нет. Не в тот день и не так, не рядом с тобой. Представь, что не было бы никаких записных книжек. И люди не умирали бы, нигде, совсем. В мире уже тысячу лет назад стало бы слишком тесно, не находишь?
— Вы сумасшедшая, — сказала Эми, отступая от неё на шаг. — О боже, теперь я поняла, вы просто безумны, вы…
— Возможно. Но не больше, чем ты, дорогая. Эми, мы — санитары леса. Кто-то там, наверху, выбрал нас, чтобы мы дел ал и эту работу — отправлял и к нему других. И спокон веков такие, как мы, служат человечеству, выбирая момент, когда пора очистить место от одних и предоставить его другим. Это тяжёлая ноша, и там, наверху, это знают. Потому за эту работу и плата соответственная — самая лучшая, какую ты только могла просить. Научись с умом распоряжаться ею и будешь счастлива.
— А вы, — прошептала Эми Завацки; — вы счастливы? Губы раздвинулись, показав ряд крепких, алебастрово-белых
зубов.
— Вполне.
Эми отвернулась, шатко взявшись руками за перила. Всё это было… всё это было так… она не могла подобрать слова и не была уверена, что хотела бы подобрать.
Костлявая ладонь легла ей на спину и успокаивающе погладила между лопаток.
— Ничего. Вдохни поглубже, милая. Я понимаю, слишком много всего и сразу. Но если ты подумаешь хорошенько, то поймёшь, что сама это знала. И знала давно.
— Почему я? — не глядя на женщину, чьё холодное присутствие рядом обжигало ей кожу, спросила Эми. — Почему это выпало мне, почему я не могла отказаться?
— Ты могла. Ты согласилась, взяв записную книжку и начав её заполнять. В любой миг ты могла остановиться, но не сделала этого. Ты ведь давно с нами, верно?
— Десять лет, — прошептала Эми и закрыла глаза.
— Вот видишь. Там, наверху, редко ошибаются. Ты подходишь для этой работы.
— Сколько нас?
— Ты имеешь в виду, у скольких людей есть книжка? Я знаю человек сорок — пятьдесят в Нью-Йорке, ещё столько же в Лос-Анджелесе, Далласе и Чикаго. Но это, конечно, далеко не все. В Вашингтоне наших наверняка больше.
— В Вашингтоне?! — Эми круто обернулась. Неужели… Мисс Симмонс ответила на её ужас новым взрывом небрежного смеха.
— А ты как думала, дорогая? Политики, да, и актёры, и знаменитые писатели, хотя больше всего дельцов вроде нас с тобой, и всем когда-то сказочно повезло. Все фантастически успешные люди в этом мире делятся натри группы: воры, трудоголики и те, у кого есть записная книжка. Все так или иначе ходят по головам, вопрос только в способе. И наша совесть чище, чем у кого бы то ни было, потому что мы выполняем работу, важную работу. Поэтому нас много, больше, чем ты можешь себе представить. В мире ежедневно умирают миллионы людей. Неужели ты думаешь, что с этим справилось бы полдюжины человек, не сойдя с ума?
— Но я сошла, — прошептала Эми. — Я сошла. И вы тоже.
— Может быть. Но согласись, куда в меньшей степени, чем могла бы, потому что мы разговариваем на крыше «Хилтона», а не в больничной палате, и ни на одной из нас нет смирительной рубашки.
Эми перебрала пальцами, стискивающими парапет. Смотрела какое-то время на огни далеко внизу, так далеко, что жизни всей не хватит, чтобы туда упасть.
Потом сказала:
— Я могу прекратить? Могу… выйти из клуба?
Рука, продолжавшая поглаживать её по спине, замерла. Эми резко повернула голову, впервые ощутив в Адель Симмонс, королеве стирального порошка и смерти, нечто отличное от снисходительной прохладной доброты. Адель Симмонс была удивлена настолько, что даже поколебалась, прежде чем ответить.
— Думаю, что можешь. По правде, я никогда не встречала никого, кто хотел бы, но… почему бы и нет? С любой работы можно взять расчет. Вот только, Эми, я не думаю, что ты правда этого хочешь. Ты уже начала, ты запустила эту машину, и десять лет она работала исправно. Так какой же смысл останавливать её теперь? Что ты изменишь этим?
— Люди…
— Что, ты хочешь сказать, люди перестанут умирать? Да ничего подобного. Люди умирают каждый день. Не ты это сделаешь, так кто-то другой. А если тебя мучает совесть, — добавила Адель, и в её голосе снова зазвенели лёд и стекло, — то подумай о тех, кого ты уже убила. Одного или тысячу — не всё ли теперь равно?
Эми молча отвернулась. Что-то капнуло на её стиснутые руки сверху — капля пота с её лба, холодная, как дождевая вода — и растеклось крохотным прозрачным пятнышком по её наманикюренному ногтю.
— Мой брат погиб в Афганистане, — глядя прямо перед собой, сказала она. — Моя мать умерла от рака, потому что у нас не было денег на лекарства. Их тоже…
Рука на её спине скользнула ниже и обняла её за талию: Эми не шелохнулась, закрыв глаза и чувствуя тёплое, пахнущее табаком дыхание у себя на щеке.
— Все умирают, деточка, — тихо сказала Адель Симмонс. — Все. Просто такая работа.
Она отстранилась через мгновение, и Эми ощутила странную потерю, пустоту на том месте, где только что была её рука. Не такая мягкая и тёплая, как была у мамы, конечно, но…
Адель, в конце концов, права. Рано или поздно умирают всё. Так не всё ли равно, чья рука подписывает приговор.
Она словно очнулась и поняла вдруг, что прошло уже очень много времени. Гул, доносившийся из зала, переменился, стал тише и жужжал теперь вяло, как сонный пчелиный рой. Вечеринка, слава богу, заканчивалась.
— Позвони мне при случае, как будет настроение, — сказала мисс Симмонс, протягивая Эми маленький картонный прямоугольник, глянцево отблескивавший синим на неоновом свету. — Посидим поболтаем, выпьем мартини. Любишь мартини?
— Пунш, — сказал Эми, и мисс Симмонс укоризненно покачала головой.
— Слишком любишь, верно? Ничего, у меня есть отличный доктор, он тебя посмотрит. Всё будет хорошо, родная, — сказала она, снова касаясь щеки Эми ладонью. — Ты больше не одна.
Эми всхлипнула и закрыла глаза. Сухая ладонь Адель ещё пару мгновений лежала на её щеке, а потом исчезла. Когда Эми открыла глаза, то увидела, что и сама старая леди исчезла тоже, оставив на память о себе лишь лёгкий аромат «Шанель № 5» и густой запах кубинских сигар.
Встречу, которую всё же устроил для Эми Глен, пришлось перемести в Атланту. Вице-президент «Шанель» летела туда на конференцию, и Глен сказал, что такой шанс нельзя упускать. Эми заказала билет на самолёт, вызвала такси и коротала время, валяясь на диване в своей огромной гостиной и листая модный журнал. Время от времени она бросала взгляд на визитную карточку Адель Симмонс, но потом отводила глаза. Той ночью, вернувшись с вечеринки, она была совершенно уверена, что не станет звонить ни за что на свете. Теперь она уже не знала, и эта карточка… пусть полежит, в самом деле. Она ей ничем не мешала. В комнате было тихо, только тикали часы и низко гудел холодильник на кухне.
«Надо, что ли, завести хотя бы кошку», — подумала Эми и посмотрела на репродукцию Альфреда Мухи, за которой была дверца сейфа. Женщина на картине была молода и прекрасна, и Эми подумала, что такой, должно быть, была в юности Адель Симмонс. Историю о прачечной и муже-скупердяе она восприняла как миф, сказку о Золушке, превратившейся в королеву. У Эми тоже была такая сказка, просто ей некому было эту сказку рассказывать.
Она смотрела на картину довольно долго. Потом зазвенел будильник, который она поставила, зная свою склонность некстати задремать. Пора было собираться и ехать в аэропорт, но прежде Эми встала, подошла к сейфу и достала из него свой счастливый дневник.
Свою учётную тетрадь, куда она записывала отчёт о проделанной ею работе.
Она открыла тетрадь там, где остановилась, и медленно перелистнула страницы назад. Успех зимней коллекции. Дополнительный заказ. Провал коллекции компании-конкурента. Рост акций банка, в который она вложили деньги. Мэл. Булочки с маком и горячее молоко.
Всё то, чего она не достигла, не заслужила, к чему не прилагала усилий. Но — не заработала ли?
Теперь она знала ответ.
Эми Завацки закрыла тетрадь, положила её обратно в сейф и тщательно заперла замок.
Таксист попался нерадивый, и в аэропорт она едва не опоздала. Торопливо прошла регистрацию, взбежала по трапу последней, протянула билет улыбающейся стюардессе, упала в своё кресло и сразу попросила минеральной воды. Потом закрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание. Не сказать, чтобы она сильно волновалась перед грядущей встречей. В конце концов, не так уж сильно и нужна ей эта работа, но… ей хотелось сделать это — сделать самой. По крайней мере попробовать. Ну а если даже не получится… ладно, не стоит преждевременно думать о неудаче.
Полёт прошёл незаметно и совершенно спокойно, погода стояла хорошая, всё было в порядке. Уже на подлёте к Атланте самолёт тряхнуло пару раз, но стюардесса сказала, что это просто турбулентность. Эми хотела сказать ей спасибо — не за слова, а за спокойную уверенную улыбку, с которой они были произнесены, но не успела. Раздался ужасный скрежет, потом грохот, потом была вспышка пламени и всё поглотивший огненный вихрь.
Боли она не почувствовала.
— …в тридцати милях от аэропорта Атланты. Причины катастрофы пока неизвестны, но специалисты надеются получить сведения из чёрного ящика, найденного на месте крушения. На данный момент нам ничего не известно о выживших. Из двухсот семидесяти пяти пассажиров самолёта опознаны тела ста шестидесяти двух, в том числе известного дизайнера Эмили Роуз, летевшей в Атланту на деловую встречу. Остальные считаются пропавшими без вести. Сенат принял решение об объявлений завтрашнего дня, 24 июля, днём национального траура в память жертв трагедии. К другим новостям…
Роберт Флеккет — теперь он настаивал, чтобы его звали именно так, и горе было тому, кто осмелился бы вспомнить те времена, когда он был младшим менеджером захудалой бруклинской конторы и звался Робби, — выключил телевизор и нажал клавишу селектора, вызывая по интеркому свою секретаршу:
— Минни, сенатор Гензби ещё там?
— Да, мистер Флеккет.
— Скажи ему, что я буду через минуту.
— Да, сэр.
Роберт убрал палец с клавиши и поднялся из-за стола, оправляя фалды пиджака. Потом уронил взгляд на свой ежедневник, лежащий на столе среди прочих бумаг. Десять лет назад, найдя его на столе и поняв, что он в себе таит, Роберт заказал под него несгораемый сейф — где его и обнаружила первая жена Роберта, Дейла. С тех пор Роберт постиг простую и мудрую истину: если хочешь надёжно спрятать что-либо — держи это на виду.
Он слегка улыбнулся и тронул пальцами чёрную кожаную обложку ежедневника — на удачу, как делал всегда. И только тогда вышел из кабинета, чтобы встретиться с сенатором Гензби и сообщить ему о своём намерении стать президентом Соединённых Штатов.