Istoria GRU1 - Kolpakidi 51 стр.

Отвечая на мой первый вопрос, он сказал, что атомные бомбы - действительно мощное оружие, тут ничего не скажешь, они обладают огромной разрушительной силой, он назвал число жертв и охарактеризовал масштабы разрушений. Что же касается причин нашей капитуляции, то основную роль в ней сыграли не атомные бомбардировки, а неожиданное и быстрое поражение Квантунской армии; это, сказал японец, лишило нас тыла и сделало дальнейшее сопротивление невозможным. Американцы, сбрасывая на нас бомбы, продолжал японец, не достигли той цели, какую они ставили перед собой: во-первых, это новое оружие пока еще является дорогостоящим даже для такой страны, как Америка, и во-вторых, нам хорошо известно, что в их распоряжении находится очень незначительное количество этих бомб - вот они сбросили на нас эти три бомбы и на этом полностью исчерпали все свои запасы. Я поправил его, сказав, что американцы сбросили на Японию две, а не три бомбы: одну на Хиросиму и другую на Нагасаки. «Нет, - ответил полковник, - они сбросили на нас три бомбы: одну на Хиросиму и две на Нагасаки, но одна у них не взорвалась». Это было неожиданным для меня, и я как-то сразу спросил его: «И что же вы сделали с этой бомбой?» «А что мы можем с ней сделать при нынешнем нашем положении? Лежит она у нас, придут американцы, возьмут ее, и на этом все будет закончено». Затем, сделав небольшую паузу и внимательно посмотрев на меня, добавил: «Знаете, мы бы с большим удовольствием передали ее вам». Это было так неожиданно, что я не принял всерьез его слова и с нескрываемой усмешкой сказал: «Это интересно знать, почему Япония вдруг решила передать нам американскую атомную бомбу, да еще с большим удовольствием?». «Видите ли, в чем дело, - начал пояснять полковник, - наши острова будут оккупировать американские войска, и если Америка будет обладать монополией на атомное оружие, то мы пропали: она поставит нас на колени, закабалит, превратит в свою колонию, и мы никогда не сможем вновь подняться. А если атомная бомба будет и у них и у вас, то мы глубоко уверены, что в самом недалеком будущем мы вновь поднимемся и займем подобающее нам место среди великих держав».

Мне эти доводы показались убедительными, и я спросил его: «А как вы практически мыслите осуществить передачу нам атомной бомбы?» «Да это очень просто сделать, - ответил полковник, - пока у нас с Токио есть прямая связь, пойдемте с вами к аппарату, вы получите подтверждение о передаче вам атомной бомбы, затем сядем, ну, хотя бы с вами, в самолет, полетим в Токио, там вы получите атомную бомбу и привезете ее сюда».

Участие в этом деле Токио вызвало некоторые сомнения, и я спросил его: «И вы думаете, что Токио даст свое согласие на передачу нам атомной бомбы?» «Я по этому поводу не думаю, - ответил полковник, - я знаю, что Токио даст его: я гарантирую вам это. Связь с Токио я устраиваю не для себя, а для вас, чтобы вы были уверены в вашем полете».

Но мне как-то все еще не верилось, что Япония передаст нам атомную бомбу, и я, стремясь получить еще какие-то подтверждения, задал ему каверзный вопрос: «А как вы будете отчитываться перед американцами, что вы им скажете, куда делась третья, невзорвавшаяся бомба?» Но полковник махнул рукой и сказал: «Это вы не беспокойтесь, перед американцами мы отчитаемся, мы найдем, что им сказать.» Я почувствовал, что говорить нам больше не о чем: бомба передается, обо всех деталях передачи мы договорились, осталось действовать - идти к прямому проводу, получить подтверждение и лететь в Японию за получением атомной бомбы.

Я поблагодарил полковника за сделанное им предложение и сказал, что о нашем разговоре доложу своему командованию. «Доложите, - ответил полковник, - только имейте в виду, что для передачи вам атомной бомбы в нашем распоряжении остались уже не дни, а часы. И если только вы решите взять у нас атомную бомбу, то нам надо действовать как можно быстрее, пока еще не высадились на наших островах американцы и мы еще являемся на них полными хозяевами». Я заверил его, что с докладом своему командованию не задержусь.

Вскоре Ковалев пригласил его к себе. Сначала, поскольку полковник торопил меня с докладом, я хотел тут же, при нем, сообщить о его предложении, но в последний момент решил, что надо дать возможность нашим генералам наедине обсудить этот вопрос. И как только он ушел, я сразу рассказал, что сейчас, во время разговора с полковником мне удалось выяснить, что на Японию сброшено не две, а три атомные бомбы, но одна из них не взорвалась, и он предлагает нам взять у них эту бомбу.

Выслушав меня, генерал-лейтенант Феденко воскликнул: «Да этого не может быть, это невероятно, чтобы он предложил нам взять у них атомную бомбу! Не пошутил ли он?» Я ответил, что на шутку не похоже: он предлагает идти к прямому проводу и заверяет, что Токио подтвердит его предложение, и просит, если мы только решим взять у них атомную бомбу, действовать как можно быстрее, так как для передачи бомбы остались, по его словам, не дни, а часы, поэтому нам надо что-то срочно ему ответить: он ждет нашего ответа. После моих слов Феденко быстро встал и, направляясь к двери, повторил: «Это невероятно, это чудовищно, что Япония предлагает нам взять у нее атомную бомбу!». С этими словами он вышел из кабинета.

Дальнейшее мне неизвестно: у Феденко был свой переводчик, и он практическую сторону дела взял в свои руки. Но мне известно, что полковник сразу же после этого посещения штаба прекратил свои наблюдения за ходом выполнения приказа императора и исчез, причем так быстро, что даже не нанес Ковалеву прощального визита, который он должен был нанести…

… Рассказал Вам это потому, что, возможно, я остался единственным живым свидетелем тех сверхсекретных переговоров, а подробности этих переговоров Вам могут в Вашей работе как-то пригодиться» [370] .

Кроме письма Титаренко Ивашутину авторы этой версии приводят две телеграммы, причем первая из них, направленная начальником штаба Квантунской армии генералом Хатой, сохранилась и в японских архивах:

«Радиограмма №1074

27 августа 1945 г.

Заместителю начальника Генштаба

от начальника штаба Квантунской армии

Неразорвавшуюся атомную бомбу, доставленную из Нагасаки в Токио, прошу срочно передать на сохранение в советское посольство. Жду ответа».

Вторая телеграмма была послана заместителю наркома иностранных дел С.Лозовскому из советского посольства в Токио:

«Товарищу Лозовскому

Следуя достигнутой с японской стороной договоренности, направляем неразорвавшуюся атомную бомбу и материалы к ней в распоряжение советского правительства» [371] .

По прочтении этих документов может создаться впечатление, что таинственную неразорвавшуюся атомная бомбу Япония действительно передала Советскому Союзу. Однако И.Морозов, проведя дальнейшее расследование, был вынужден признать, что так называемой третьей бомбой оказался американский радиозонд. А тайная миссия члена императорской семьи Мия Такэда и майора Сигэхару Асаэда (это он разговаривал с Титаренко), заключалась в том, чтобы заставить командующего Квантунской армией генерала Ямада применить против советских войск бактериологическое оружие [372] .

Впрочем, эта история показывает, какие проблемы стояли перед военными разведчиками, когда они работали по добыванию материалов по атомной бомбе.

29 августа 1949 г. была взорвана первая советская атомная бомба. А через месяц, 25 сентября, обнародовано следующее сообщение ТАСС:

«23 сентября президент США Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Одновременно аналогичное заявление было сделано английским и канадским правительствами.

Вслед за опубликованием этих заявлений в американской, английской и канадской печати, а также в печати других стран появились многочисленные высказывания, сеющие тревогу в широких общественных кругах.

В связи с этим ТАСС уполномочен сообщить следующее:

В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов - строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которое вызывает необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят очень часто в разных районах страны, то возможно, что эти работы могли привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.

Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1946 г. министр иностранных дел СССР В.М.Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В.М.Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 г. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 г.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований…».

Конечно, далеко не все в этом сообщении ТАСС соответствовало действительности. Но после него стало ясно, что Советский Союз действительно обладает ядерным оружием, и тем самым было полностью опровергнуто утверждение аналитиков из ЦРУ, считавших, что «существует чрезвычайно слабая вероятность того, что русские создадут свою первую атомную бомбу к середине 1950 г., но наиболее вероятная дата, по нашему мнению, - середина 1953 г.»

Безусловно также, что роль разведки в создании советской атомной бомбы была велика. Но до сих пор главную заслугу в получении секретной информации об атомных проектах на Западе приписывали внешней разведки органов госбезопасности. Думается, что по прочтении этой главы станет ясно, что вклад военной разведки в дело создания советской атомной бомбы ничуть не меньше, если не больше.

Приложения [373]

М.И.Сироткин

План организации резидентуры в Токио (1933 г.), определяющий цели создания и общие задачи резидентуры, излагающий предварительную схему ее организации и перечень намечаемых оргмероприятий, не был зафиксирован каким-либо специальным документом.

Лишь сопоставление отдельных архивных документов - заметок, оргписем, резолюций и т.п. - дает возможность воссоздать в общих чертах картину предварительного планирования и последующего развития схемы организации резидентуры и проследить практическую реализацию намеченных мероприятий.

Было ли со стороны Центра ошибкой решение послать резидентом в Токио все же именно «Рамзая» - после того, как он всего лишь год назад был отозван из соседней с Японией страны под угрозой расшифровки?

Ответ на этот вопрос и уяснение мотивировки решения Центра имеет существенное значение.

На протяжении последних 5 лет существования резидентуры в аппарате Центра неоднократно составлялись «справки-доклады» на резидентуру «Рамзая». В каждой из этих справок, в качестве исходной основы для сомнений в полноценности резидентуры, неизменно фигурирует перечень шанхайских «грехов» «Рамзая», и если не высказывается прямо, то явно сквозит осуждение руководства Центра, «легкомысленно» направившего «Рамзая» в 1933 году в Токио после его ошибок и промахов в Шанхае.

Какие же соображения могли обосновать решение Центра в выборе кандидатуры «Рамзая»?

В пользу «Рамзая» говорило:

ряд его личных качеств, отвечающих требованиям и условиям предстоящей работы: энергичность, решительность, «пронырливость», уменье приобретать широкие связи; известная склонность к авантюризму - в положительном смысле этого слова, т. е. «любовь к приключениям»; хорошая профессиональная подготовка как журналиста; свободное владение немецким и английским языками; наличие 5-летнего опыта зарубежной работы по линии Коминтерна; 3-летний опыт нелегальной разведывательной работы в Шанхае.

Его личные политические доклады и обзоры показывали, что он довольно успешно изучает и осваивает проблемы Дальнего Востока, умеет правильно анализировать военно-политическую обстановку и давать обоснованные, грамотные выводы.

Личные недостатки, ошибки и промахи в методах и направлении агентурной деятельности «Рамзая» не являлись решающим препятствием к дальнейшему использованию его в Японии: они требовали лишь твердого и четкого инструктирования и руководства, систематического наблюдения и контроля со стороны Центра в процессе будущей деятельности «Рамзая».

Сомнительными моментами, требовавшими особого внимания и создававшими определенный риск для дальнейшей работы «Рамзая» в Токио, являлись:

1) угроза со стороны Берлина: возможность того, что берлинские полицейские органы заинтересуются личностью Зорге после того, как в газетах начнут появляться корреспонденции из Японии и статьи за его подписью. Полицейская картотека может дать справки о прежней деятельности «Рамзая» в Европе по линии Коминтерна;

2) возможность того, что «Рамзай», в результате своих шанхайских ошибок, взят на учет японской контрразведкой и сразу же будет находиться под наблюдением;

3) угроза из Шанхая - по линии связи между немецкими колониями: возможность передачи информации о «неблаговидной» советско-коммунистической деятельности «Рамзая» в Шанхае.

Нет сомнения, что руководство Центра, планируя организацию токийской резидентуры и намечая кандидатуру «Рамзая», учитывало все эти сомнительные моменты и взвешивало тот риск, который они могут создать для успеха предприятия.

Соответствующий стиль и политическая окраска помещаемых в газетах статей должны были помочь этой цели и нейтрализовать внимание берлинской полиции.

Позиция немецкого журналиста-фашиста, работа под германской крышей вместе с тем в какой-то мере путали карты японской контрразведки, если даже она взяла «Рамзая» на учет в Шанхае.

Наблюдение за любым иностранцем в Японии было делом совершенно неизбежным. Легализационной задачей «Рамзая» было лишь всем своим поведением демонстрировать приверженность идеалам фашистской Германии, родственным по духу идеалам определенных агрессивных кругов Японии.

Опасения справок берлинской полиции и японской контрразведки следовало оценивать все же с точки зрения лишь известной вероятности.

Наиболее реальную и почти неизбежную угрозу представляла возможность поступления информации о шанхайской деятельности «Рамзая» по линии связей между шанхайской и токийской колониями немцев. Эта опасность были наиболее реальной, если учесть близкое соседство и регулярные связи между Токио и Шанхаем.

К сожалению, в освещении плана организации резидентуры для нас остается весьма существенный пробел, который играет важную роль - как в оценке решения Центра и оргплана в целом, так и в последующей оценке деятельности «Рамзая» и анализе его взаимоотношений с германским посольством.

Этот пробел заключается в следующем:

нигде, ни в одном документе не зафиксировано, какие установки и указания получил «Рамзай» при инструктировании и обсуждении плана работы - по вопросу о парировании «Шанхайской угрозы», какая была разработана легенда для объяснения прежней деятельности «Рамзая» в Шанхае - на случай, если токийские немцы получат какие-то сообщения из Шанхая. Трудно допустить, чтобы этот вопрос, определявший основной риск использования «Рамзая» в Японии, остался вне поля зрения «Рамзая» и руководства Центра. Если даже допустить, что в силу какой-то небрежности этот вопрос не обсуждался, то трудно поверить, чтобы сам «Рамзай», многократно напоминавший Центру об «угрозе из Шанхая», не продумал заранее для себя легенды и тактики поведения на случай, если из Шанхая в Токио «долетят кое-какие брызги грязи».

«Рамзай» уже имел позади 7-летний опыт зарубежной нелегальной работы, обладал достаточной предприимчивостью, находчивостью и изворотливостью.

Маловероятно, чтобы он, напоминая несколько раз Центру о «тяжелой опасности, грозящей ему из Шанхая», лично сам оставался в роли безучастной жертвы, пассивно ожидающей неизбежного удара.

Возможно, что он окончательно конкретизировал план своего поведения и легенду лишь после приобретения связей в посольстве, учтя реальную обстановку и характер своих взаимоотношений с сотрудниками посольства.

Основными лицами, которым предстояло составить основное ядро резидентуры, являлись:

1) «Жиголо» (Бранко Вукслич) «…» намеченный на первое время в качестве связующего центра для прибывающих сотрудников резидентуры.

По национальности серб, натурализовавшийся во Франции. Родился в 1904 году в Сербии. Окончил университет в Загребе, по специальности искусствоведение. В 1924 году в Загребе подвергался аресту как член группы студентов-марксистов. В 1925 году принимал участие в движении за независимость Хорватии. 1926 году уехал во Францию и поступил на юридический факультет Парижского университета. 1932 году вступил во французскую компартию. В марте 1932 года привлечен вербовщиком «Ольгой» к работе на идейно-политической основе.

В феврале 1933 года, выполняя указания Центра, получил корреспондентские поручения от французского иллюстрированного журнала «Обозрение» («La Vue») и югославской газеты «Политика» и прибыл в Японию с женой («Эдит») и сыном.

«Рамзай», установив в конце 1933 года связь с «Жиголо», в письме Центру от 07.01.34 г. дал «Жиголо» следующую начальную характеристику: