Но ни Цицерон, ни Веттий не знали одного — в их общей цепи предательства человек, связавший их, грек Эвхарист, давно уже исправно служил двум хозяевам, получая деньги от Цицерона и Цезаря. В политической игре невозможно предусмотреть все нюансы и ходы, и зачастую один прохвост работает на нескольких хозяев, а те, в свою очередь, продают его новость друг другу.
В доме сенатора Леки еще долго горели светильники, и проходивший мимо дома Цезарь сразу обратил на это внимание. В этот вечер он спешил к дому Семпронии, где уже столько дней томился несчастный Вибий. И если на одном конце Рима вспыхивали необузданные страсти заговорщиков, то на другом горела не менее безумная страсть влюбленного юноши.
Каждая ночь в доме любимой женщины была мучительным испытанием для него, ожидавшего сотворения чуда. Едва солнце скрывалось за громадами соседних домов, как он вновь и вновь погружался в сладостную дремоту, словно предвкушая тот счастливый миг, когда наконец он увидит у своего ложа хозяйку дома.
В его неустроенной жизни бывшего гладиатора было много случайных женщин, среди которых встречались и римские матроны более строгих нравов, чем Семпрония. Но влюбленному она казалась недоступной богиней, словно его страсть облагораживала необузданную натуру женщины.
Однажды ночью, забывшись в тревожном сне, он был разбужен громкими криками, разносившимися по всему дому. Оргия была в самом разгаре, когда он услышал низкий голос Катилины. Вибий вспомнил взгляд Семпронии, обращенный на грозного патриция в таверне Эвхариста, и почувствовал, как бешенство и гнев одновременно душат его. И хотя он ничего более не услышал, тем не менее Вибий пролежал всю ночь с открытыми глазами, словно ожидая услышать этот страшный голос. Но все было тщетно.
Лишь под утро, когда солнце осветило его угол, он забылся в тревожном сне. Цетег и Катилина, слившись в одного воина, каждый раз поражали его своим мечом, и он падал на землю, мучаясь от сознания своего бессилия. Кошмарный сон продолжался с ужасающей настойчивостью, и этот полу-Катилина — полу-Цетег каждый раз одерживал над ним победу.
Внезапно Вибий проснулся, почувствовав присутствие постороннего лица в конклаве. В первый момент он решил, что это одно из его обычных видений. Но спустя мгновение понял, что это не болезненный сон, а сама Семпрония, явившаяся навестить своего невольного пленника. Женщина подошла ближе к его ложу и внимательно посмотрела на юношу. Несчастный влюбленный закрыл глаза, опасаясь, что это видение сейчас исчезнет.
— Ты еще не поправился? — спросила Семпрония вместо приветствия.
Он молчал, опасаясь разрушить это зыбкое состояние счастья. Женщина, посмотрев на него, громко засмеялась, выходя из конклава.
Вибий еще долго лежал, считая удары своего сердца, гулко отдающие в голову.
Через несколько дней, вечером, Семпрония вновь появилась в конклаве Вибия.
— Ты чувствуешь себя лучше? — спросила она.
Юноша кивнул головой, не решаясь ответить.
— К тебе пришел гость, — равнодушно сказала Семпрония.
— Ко мне? — удивился Вибий. — Во имя богини Весты, кто это?
В последние дни в его конклаве бывали лишь эскулап и рабыни, прислужницы Семпронии.
— Ты не поверишь, — загадочно улыбнулась Семпрония, — это сам Гай Юлий Цезарь.
— Цезарь, ко мне? — снова удивился юноша, узнав о визите верховного жреца. — Откуда он знает, что я здесь?
Семпрония рассмеялась:
— Об этом знает уже весь город. По всем кабакам Рима говорят, что я развлекаюсь с тобой по ночам, а твое ранение — лишь гнусная выдумка Семпронии.
Юноша побледнел:
— Этот город недостоин своего величия.
Женщина презрительно махнула рукой:
— Не обращай внимания. Римляне готовы платить даже Харону, лишь бы он доставлял им сведения с того берега Стикса. В нашем городе трудно удивить кого-нибудь сплетнями. Я лучше пойду, позову Цезаря, нельзя заставлять долго ждать верховного понтифика Рима, — сказала Семпрония и, бросив загадочный взгляд на Вибия, добавила: — Я и не знала, что у меня в доме такой важный гость.
Едва она вышла, как Вибий радостно вздохнул. Сбывались, наконец, его самые смелые мечты. Семпрония заговорила с ним, обратив на него внимание. Как и все безнадежно влюбленные, он был готов поверить в самое зыбкое, почти невероятное событие, использовать любой, самый ничтожный шанс для утоления дикой страсти.
В конклав вошел Цезарь. На нем была, как обычно, плохо подпоясанная тога с бахромой, искусно уложенная его рабами, и особо модные в Риме сандалии-солеа, изготовленные из кусков кожи, края которых нарезались ремешками.
— Добрый вечер, Вибий, — приветливо улыбнулся верховный жрец. — Я вижу, моя услуга все испортила. Я был убежден, что спасаю тебя от тюрьмы, заплатив штраф твоему отцу, а оказалось, что едва не стал невольным соучастником твоей гибели.
Вибий покачал головой:
— Нет, благородный Цезарь. Я сам виноват, что лежу здесь раненый. Наверное, великий Юпитер начертал иной путь, и даже тебе не удалось заставить меня свернуть с него.
Цезарь уселся на скамью, улыбаясь:
— Боги благоволят удачливым. А ты, говорят, удачлив. Весь Рим завидует твоему счастью. — Юноша вспыхнул, не решаясь ответить, заметив, как в конклав входит Семпрония.
— Великий Юпитер посетил дом, в котором всегда чтут богов. Я счастлива приветствовать тебя, Цезарь. Позволь поздравить тебя с избранием на следующий год претором. Поистине в Риме не было лучшего претора со времен консульства Луция Эмилия Мамерцина и Секстина Латерана.
— Благодарю тебя за эти слова, — улыбнулся Цезарь, — но думаю, что я менее всего похож на строгих блюстителей наших законов, какими были первые преторы, разве не так, Семпрония?
Женщина громко захохотала.
— Весь Рим говорит о благочестии верховного жреца, — с вызовом сказала она, бросив быстрый взгляд на Юлия.
— В таком случае это правда, — невозмутимо подтвердил Цезарь, — раз об этом говорит весь Рим. Я, правда, не знаю в нашем городе ни одного благочестивого римлянина, но раз так говорят все, значит, они знают, что говорят.
— Цезарь не верит в благочестие римлян? — спросила, притворно удивляясь, Семпрония.
— Так же как и ты, Семпрония, — сказал Цезарь и, обращаясь к Вибию, добавил: — Наверное, один из этих примерных граждан и нанес тебе удар мечом.
Юноша помрачнел еще больше.
— Это был Цетег, — сказала Семпрония, — Вибий мог его убить, но пожалел, а Цетег подло воспользовался моментом.
— То, что ты его не убил, это, конечно, правильно, — кивнул Цезарь, — после этого тебя бы осудили на изгнание. А вот то, что он воспользовался моментом, а не ты, — это глупо. Во время боя нужно прежде всего думать о противнике, отбросив все сомнения. Иначе твоя собственная нерешительность делает врага еще сильнее.
— Говорят, что в нашем городе нет равных великому Цезарю в искусстве владения мечом, — вставила Семпрония, — многие даже уверяли меня, что ты один из лучших воинов нашего города.
— Они, как всегда, преувеличивают, — поморщился Цезарь, — владеть оружием в наши дни естественная необходимость римлян. Это скорее печальная необходимость в нашем городе, который давно пора избавить от насилия, — немного лицемерно вздохнул Цезарь.
Вошедшая рабыня позвала хозяйку, и Семпрония покинула конклав, взяв с Цезаря слово побывать у нее еще раз.
— И долго ты собираешься здесь лежать? — насмешливо спросил Цезарь, когда они остались вдвоем.
Вибий вздрогнул от неожиданности.
— Это ведь очень опасное соседство, — продолжал верховный жрец, — и ты сам прекрасно понимаешь, что так долго продолжаться не может.
Юноша сжал кулаки, не пытаясь возражать. От внимания Цезаря не ускользнул этот жест.
— Меня молила поговорить с тобой моя мать — Аврелия. От имени всей семьи Аврелиев она побывала у меня и просила передать тебе их просьбу покинуть этот дом. Я все знаю, — быстро сказал Цезарь, заметив резкое движение Вибия, — все. И твою любовь, и твое отношение к этой женщине. Только слепец мог не заметить твоей любви. Но ты должен подумать и о ней. Зная нрав Семпронии, в ее целомудрие не верит ни один римлянин. И это хуже всего. В городе и так ползут грязные слухи. Ты должен покинуть этот дом хотя бы ради своей любви. Очевидно, сама Семпрония также желает этого, — сознательно добавил Цезарь, увидев, как передернулось лицо разгневанного Вибия.
В конклаве наступила тишина.
— Я уже не говорю, — снова осторожно начал Цезарь, — что здесь в любой момент может появиться Цетег, а тебе нужно встретить его с мечом в руках, а не в постели. Второй раз он не упустит своего шанса.
— Ты прав, — немного грустно отозвался юноша, — но куда я могу идти, — спросил он безнадежным голосом, — от меня отвернулась вся семья.
В конклаве наступила тишина.
— Я уже не говорю, — снова осторожно начал Цезарь, — что здесь в любой момент может появиться Цетег, а тебе нужно встретить его с мечом в руках, а не в постели. Второй раз он не упустит своего шанса.
— Ты прав, — немного грустно отозвался юноша, — но куда я могу идти, — спросил он безнадежным голосом, — от меня отвернулась вся семья.
Цезарь понял, что победил.
— Твой дядя, Луций Аврелий Котта, готов принять тебя в своем доме. Мои рабы отнесут тебя к нему. А после того как ты сможешь, наконец, встать с постели, ты можешь встречаться с Семиронией сколько угодно. Хотя я искренне советовал бы тебе забыть эту женщину. Она слишком неистова и взбалмошна, чтобы принадлежать одному человеку, даже самому выдающемуся.
Вибий упрямо молчал, и Цезарь понял, что в этом ему убедить юношу не удастся.
Выходя из дома, уже в атрии, Цезарь попрощался с хозяйкой дома.
— Я пришлю сюда своих рабов, и они избавят тебя от этого юноши, которого ты столь великодушно впустила к себе, — сказал верховный понтифик, — видно, боги хотели проверить твое великодушие.
Семпрония хищно улыбнулась:
— Жаль, что боги не захотели проверить мою благосклонность к тебе, Цезарь.
Он покачал головой, улыбнулся:
— Думаю, что я не скоро попаду к тебе, Семпрония. Во всяком случае, меча Цетега я могу не бояться.
Женщина презрительно фыркнула.
— Конечно, даже десять таких бойцов, как Цетег, не одолеют тебя одного. Но, Цезарь, наш город полон слухов. Говорят, что твоей благосклонности добиваются лучшие женщины города — Тертулла, Порция, Сервилия, Клодия. И ты не всегда искусно обороняешься.
— Это слухи, Семпрония, только слухи, — предостерегающе поднял руку Цезарь, — и благодарю тебя за Вибия. Боги будут благосклонны к тебе.
Выйдя на улицу, Цезарь впервые подумал, что его громкие скандальные связи с римскими матронами могут пагубно сказаться на его дальнейшей карьере. Ведь добродетель — один из видов товара, выставляемых кандидатами на выборах, и не следует им слишком пренебрегать.
На пустынной улице навстречу Цезарю, ходившему по городу без провожатых, быстро двигалась одинокая фигура. «Интересно, что еще придумает Катилина. Он должен наносить немедленный удар, иначе Цицерон опередит его», — вспомнил Цезарь и вздрогнул от неожиданности. Мимо него быстро прошел мрачный Веттий. Предатель спешил к Эвхаристу, торопясь выдать замыслы заговорщиков.
Цезарь обернулся и долго смотрел на удалявшуюся в ночи фигуру.
«Как странно, — подумал он, — судьбу истории иногда решает одна ночь и один доносчик. А рядом кто-то любит, мучается, страдает, может, и в этом есть скрытый смысл истории».
Цезарь взглянул на лунный диск, тускло светивший в ночи. «Неужели боги все-таки существуют, — тихо прошептал Цезарь, — и тогда каждому воздается по заслугам. Но никто не торопится на ту сторону Стикса.[113] Все хотят получить свое здесь, на этом берегу. И, наверное, в этом главный смысл нашей истории».
Глава XVI
Правитель, занимающий высший пост в стране, редко спит спокойно. Даже если в государстве царит относительное благополучие. А в периоды волнений и мятежей сон окончательно покидает его. Каждую ночь, ворочаясь до утра, он снова и снова переживает события последних дней, вопрошая себя: все ли я сделал правильно для наведения порядка в стране? И не подвела ли меня государственная мудрость в момент принятия решений? Ибо слишком часто от этого зависит и его собственная судьба, а удачный мятеж означает конец его правления. Даже самые демократичные правители часто путают собственное благополучие с благополучием своего народа. И получаемое ими право решать для народа они, наверное, толкуют как решение за народ. И в этом часто бывает противоречие между правителем, который должен служить народу, и народом, которым он собирается повелевать.
Цицерон принадлежал к такому типу правителей. Искренне полагая, что от его собственного благополучия зависит судьба Рима, он направлял основные усилия для укрепления своего авторитета и охраны своей, столь драгоценной для римлян, как он считал, жизни.
У его дома постоянно дежурили легионеры Антистия. Никто не мог попасть к нему без разрешения дежурного центуриона. При выходе в сенат его сопровождали легионеры, сенаторы, вольноотпущенники, друзья, и число их иногда достигало шести-семи десятков вооруженных людей.
Последние два дня он готовил большую речь против Катилины, намереваясь выступить с ней в сенате. Речь была длинная, и он заучивал ее наизусть, проходя по многочисленным помещениям своего дома. Каждый абзац речи мысленно прикреплялся к определенному участку дома. Прекрасно зная расположение внутренних помещений своего дома, Цицерон таким образом запоминал всю речь, фиксируя внимание на главных деталях предстоящего выступления.
Давно сдерживающий себя, он понял, что момент настал, когда два дня назад к нему в дом явились Марк Красс, Марк Марцелл и Сципион Метелл. Внушительный состав делегации вызывал невольное уважение. Сенаторы, выступив от имени всего сената, потребовали прекратить бесчинства в городе и навести порядок. Красс достал тогда несколько анонимных писем, посланных сенаторам неизвестными друзьями. В них Красса и его товарищей предупреждали о готовящемся восстании катилинариев и предлагали бежать из города.
Цицерон, хорошо осведомленный об участии Красса в заговоре Катилины, искренне обрадовался. Своим признанием наличия заговора, этими письмами Марк Красс окончательно порывал с катилинариями. Консул хорошо понимал, что приход к нему Красса одобрен Цезарем и популярами, отступившими от катилинариев. Это была очень большая победа.
Цицерон не сумел скрыть своей радости. Катилинарии зашли слишком далеко в своих безумных требованиях, слишком напугали популяров и простых римских граждан, чтобы те пошли за мятежниками. Теперь катилинарии оставались одни, а это уже было не столь страшно. Без денег Красса, без городского плебса Цезаря они не смогут привлечь на свою сторону римлян. И в конечном итоге это было для Цицерона самым важным.
Консул благодарил сенаторов, заверяя, что сможет положить конец бесчинствам Катилины и его друзей в считанные дни. Особенно сердечно он благодарил Красса за его верность республике. После их ухода, окрыленный радостными надеждами, Цицерон принялся готовить свою речь против Катилины.
В ночь за семь дней до ноябрьских ид судьбе суждено было еще раз проверить мужество и стойкость Цицерона. Далеко за полночь ему доложили, что его хочет видеть хозяин таверны грек Эвхарист. Консул приказал немедленно провести его, несмотря на поздний час.
Запыхавшийся Эвхарист быстро рассказал Цицерону о грозной опасности. В последний момент мятежники решили, что в дом к Цицерону войдут двое, Цетег и Марций, разорившийся патриций, известный всем буйным нравом и отчаянной смелостью.
Консул слушал внимательно, почти не перебивая грека. Во время разговора Эвхарист часто улыбался, показывая свои гнилые зубы и пробуждая в Цицероне какое-то нарастающее отвращение.
— Значит, сегодня утром? — уточнил в последний раз консул.
— Сегодня, — подтвердил Эвхарист, — клянусь богами Олимпа, сегодня на рассвете они попытаются убить тебя.
— Потом они соберутся в сенат или заговорщики будут расправляться с сенаторами в их домах? — спросил Цицерон.
— В некоторых домах, но многие пойдут в сенат. Веттий сказал, что твое убийство послужит сигналом для всех. Ты их главная опасность, опора республики, — решил польстить консулу Эвхарист.
Цицерон не захотел замечать лести.
— Я знаю, — гордо кивнул головой консул, — если бы не я, безумец Катилина давно истребил бы весь город. Передай Веттию, что я благодарен ему за столь большое усердие на благо республики.
Эвхарист снова улыбнулся, понимающе кивая головой. Как часто подлость и предательство одних называют верностью и патриотизмом другие. И пока в государстве есть люди, оправдывающие доносчиков и предателей, таковые будут существовать. Но само предательство не может быть оправдано никакими, даже самыми высокими идеалами. Ибо не может быть к чести государства бесчестье его граждан. После ухода Эвхариста Цицерон сидел еще немного один, словно проверяя и взвешивая все обстоятельства дела. Затем, решительно поднявшись, приказал рабам позвать дежурного центуриона и номенклатора. Обоим был дан категорический приказ — не пускать на рассвете в дом никого. К префекту Антистию консул послал легионера с просьбой прислать дополнительные силы для охраны его дома. Несколько гонцов было послано к друзьям и клиентам Цицерона с просьбой собраться в этот поздний час у него дома.