Для дождливых дней Гертруда и Морис изобрели игру в прятки под названием «Служанки» – игру, которую она запомнит и которая приобретет для нее совершенно иное значение в пустыне через много лет. Начиналась она в подвале, где дети могли стоять во весь рост, а взрослым приходилось пригибать головы. Играющий должен был тихо пробежать по множеству коридоров, наверх по узким извилистым лестницам, которые вели в комнату служанок, и так, чтобы слуги его не увидели. Если тебя заметят – следовало завопить и возвращаться обратно, начинать все сначала. Или можно было начать из-за водопроводного бака на чердаке, куда добраться по короткой привинченной к стене лестнице, бежать вниз в прачечную и комнату экономки в тихом полуподвале. Комната, обставленная выкрашенными в кремовый цвет буфетами, была оклеена обоями Уильяма Морриса, где поющие птицы сидели на шпалерах в листьях и плодах на фоне темно-синего неба. Следы этих обоев заметны еще и сегодня.
Гертруде повезло, что у Флоренс была такая добрая душа. Режим более суровый мог бы подорвать доверие падчерицы, а еще вероятнее – сделать из нее бунтовщицу, которой она так и не стала. Младшая дочь Флоренс Молли, впоследствии леди Тревельян, писала о матери: «Не могу припомнить, чтобы она с кем-нибудь из нас говорила сурово или кричала за неправильные поступки. Она была мягкой, понимающей, полной нежности ко всем детям, не себялюбивой и с таким даром сочувствия, какого я ни у кого больше и близко не встречала. В ее присутствии мы ощущали себя надежно и уверенно».
Еще с Флоренс было очень интересно. Дети превратили садовый сарай в дом для игр и назвали его «Вигвам». У них была резиновая печать с этим названием, и они рассылали официальные приглашения к чаю или к обеду родителям, садовнику и гувернантке. Флоренс, явившись в ответ на такое приглашение в лучшем своем вечернем платье и с бриллиантами в волосах, обнаружила, что дети собираются везти ее в сарай на тачке. По дороге к «Вигваму» они тачку перевернули, но Флоренс, поцарапанная и испачканная, героически выдержала всю дневную программу, не только проявив хороший характер, но и показав отличный пример социального самообладания.
Другое приглашение звало «мистера и миссис Хью Белл на чай в пятницу 13 августа 1892 года в 5 часов вечера» и заканчивалось просьбой RSVP[3]. Флоренс, которую дети неустанно поддразнивали за французский акцент, включилась в игру.
«В собственные руки для Monsieur и Mesdames de Viguevamme, Ред-Барнс, Коатем, Редкар, – написала она. – Маркиза де Смех будет иметь удовольствие видеть у себя за ужином мистера Чепухмена, мисс Ерундель и мисс Трень-Брень в 19.30». Видимо, опасаясь пожертвовать еще одним вечерним платьем, она добавила: «Маркиза сожалеет, что приключившееся, к несчастью, деликатное состояние здоровья не позволит ей для этого случая надеть придворное платье с перьями или напудрить волосы».
Но как бы ни была Флоренс весела и терпима, в отношении правил поведения она держалась строгости. Она часто писала эссе с названиями вроде «Маленький моралист» или «Si Jeunesse Voulait» (если бы молодость хотела). Правила, касающиеся хороших манер, соблюдались неукоснительно – давала ли она нагоняй кучеру, покинувшему козлы ради укрытия от дождя, или ребенку, недостаточно вежливо поздоровавшемуся с гостями. Манеры, утверждала она, важны для нас не менее, чем для других. Может быть, она повторяла это для подросшей Гертруды, когда писала: «Как бы ни были ценны интеллектуальные богатства, которые ты можешь предъявить, но если в качестве метода обращения с коллегой-мужчиной и ради привлечения его внимания ты используешь пощечину, то вряд ли завоюешь его благожелательный интерес к твоим будущим достижениям».
Нетерпеливую Гертруду все это несколько утомляло. Для нее разговор состоял в том, чтобы что-то выяснить или кому-то сообщить. Она не чувствовала глубокой заинтересованности в том, чтобы коллеги-мужчины оценивали ее достижения. Но бывали времена, когда Флоренс оказывалась на одной с Гертрудой волне, как в своем сетовании: «Тенденция, демонстрируемая многими в остальном разумными людьми: верить, что их собственная раса – самый интересный в мире предмет, их семья – наиболее достойна упоминания, школа, где они учились, – единственно возможная, квартал Лондона, где они живут, – самый приятный, а их собственный дом в нем самый лучший». Это «коварная опасность, с которой следует бороться». Сама наполовину англичанка, наполовину ирландка, Флоренс очень нервно относилась к тем издевательским карикатурам, которые иногда появлялись в «Панче» о французах, их привычках, гигиене, еде и нравственности, – а все это, как она знала, во многих случаях бывало лучше английских аналогов. Обстановка восприимчивости к чужим стандартам и образу жизни оказалась лучшей подготовкой к путешествиям, и Гертруда с детства к ней привыкла. Позже она довела эту восприимчивость до логического завершения, пройдя при этом куда дальше, чем имела в виду Флоренс.
«Правильное» воспитание, которое получила Флоренс, космополитическое общество, в котором она вращалась до брака с Хью Беллом, погрузило ее в интеллектуальную и артистическую богему, с которой она вряд ли бы столкнулась, если бы была воспитана в Англии.
До самого восшествия на трон Эдуарда Седьмого актеры, художники и скоробогатые купцы не включались в аристократические круги, разве что в исключительных случаях, объясняемых покровительством. Флоренс за свою жизнь очень подружилась со многими актерами, в частности Кокленом – звездой французского театра, с Сибил Торндайк и с американской актрисой Элизабет Робинс. Флоренс познакомилась с Робинс, которая представила английской сцене пьесы Ибсена, вскоре после своего прибытия в Лондон. Несмотря на то что Робинс была активной участницей движения суфражисток, с которым Флоренс никогда не могла согласиться, они стали близкими подругами. Робинс поставила в театре «Вест-Энд» самую известную пьесу Флоренс «Жена Алана» и сыграла главную роль в этой трагедии из жизни рабочего класса. Она стала одной из самых частых гостий в доме Беллов, внеся большой вклад в текстуру интеллектуальной жизни, среди которой росла Гертруда. Лайза, как ее называли в доме, забавляла детей, показывая им комические театральные падения, лицом на ковер. Позже, когда Гертруда стала старше, они вдвоем, дождавшись, пока Флоренс ляжет спать, обсуждали различные «про и контра» суфражизма. Флоренс придерживалась по этому вопросу такой жесткой точки зрения и столько написала против суфражизма, что обсуждать это с Лайзой не могла. Гертруда и Лайза позже много лет состояли в переписке, и вечная странница часто упоминала в письмах, написанных в шатре, как ей не хватает этих «бесед у огня».
Флоренс рассказала Гертруде и Морису о самом раннем своем знакомстве с Чарльзом Диккенсом, дочь которого Китти Перюгини была одной из первых ее приятельниц. Диккенс был близким другом ее родителей сэра Джозефа и леди Оллифф, как и его современник Теккерей, и часто навещал их в Париже. Однажды он должен был читать на благотворительном вечере в британском посольстве, организованным сэром Джозефом. Флоренс вспоминает, как Диккенс вошел в салон и спросил: «А где будет сидеть мисс Флоренс?» – «Флоренс там не будет, – решительно сказала леди Оллифф. – Она еще слишком маленькая». – «Очень хорошо, – жизнерадостно ответил Диккенс. – Меня тогда тоже не будет».
Флоренс сидела в первом ряду и горько плакала над печальной кончиной Поля Домби. Диккенс потом писал в письме: «Флоренс очень переживала во время чтения».
Идеи Флоренс по поводу воспитания детей были прогрессивны для своего времени и сформировались во многом под влиянием новых европейских теорий, которыми она восхищалась. Много позже, когда ее дети уже выросли, в 1911 году, она ездила в Рим изучать работу реформатора образования Марии Монтессори. Ее предпочтением было – там, где можно позволить себе гувернантку, – домашнее образование для девочек. Такую систему Флоренс выбрала для своих собственных дочерей, Эльзы и Молли. Впоследствии Молли писала:
«Идея моей матери о том, к чему необходимо готовить двух ее дочерей, исходила из того, что мы должны стать хорошими женами и матерями и принимать участие в общественной жизни своего круга. Мы должны идеально говорить по-французски и по-немецки и дружить, пусть даже не очень тесно, с итальянским. Мы должны уметь немножко играть на пианино и петь, должны научиться хорошо танцевать и вести салонную болтовню. Никакие более серьезные аспекты образования в планах моей матери относительно нас не рассматривались. Естественные науки, математика, политическая экономия, греческий и латынь – все это считалось ненужным».
Ни одну знакомую Флоренс девушку не учили ни одной профессии, ни одна «девушка нашего круга» не была отдана в школу. То, что такой подход оказался удачным для этих двух сестер, видно по тому, что они считались очень приятными в общении. Не столь заметные, как Гертруда, но обладающие ее прямой осанкой и хорошим вкусом в одежде, они представляли собой привлекательную пару и пользовались большим успехом. Вирджиния Стивен, впоследствии Вирджиния Вулф, в довольно бессвязном письме о своем первом майском бале в Кембридже упомянула их: «Бал был на Троицу… Были Бу, Элис Поллок и семейство Хью Белла (если вы их знаете – МАП их зовет “самые блестящие девушки-консерваторы во всем Лондоне”), и Тоби [ее брат] был очень ими увлечен, а они им».
Ни одну знакомую Флоренс девушку не учили ни одной профессии, ни одна «девушка нашего круга» не была отдана в школу. То, что такой подход оказался удачным для этих двух сестер, видно по тому, что они считались очень приятными в общении. Не столь заметные, как Гертруда, но обладающие ее прямой осанкой и хорошим вкусом в одежде, они представляли собой привлекательную пару и пользовались большим успехом. Вирджиния Стивен, впоследствии Вирджиния Вулф, в довольно бессвязном письме о своем первом майском бале в Кембридже упомянула их: «Бал был на Троицу… Были Бу, Элис Поллок и семейство Хью Белла (если вы их знаете – МАП их зовет “самые блестящие девушки-консерваторы во всем Лондоне”), и Тоби [ее брат] был очень ими увлечен, а они им».
Флоренс соглашалась с общепринятой тогда медицинской теорией, что девушки перенапрягаются, если давать им слишком много ментальной нагрузки. Считалось, что особенно серьезный риск для здоровья представляет образование для девушек-подростков. Еще даже в девяносто пятом, когда Гертруде было двадцать семь, некто доктор Джеймс Барнетт, автор книги «Delicate, Backward, Puny and Stunted Children» (Болезненные, отсталые, слабые и чахлые дети), сообщал миру, что девушка в пубертатном периоде всегда будет отставать от своих братьев в академических успехах из-за «бурь ниже пояса», и уверял читателей: «Ни одного исключения из этого правила я никогда не видел». Книга Элизабет Миссинг Сьюэлл «Principles of Education, Drawn from Nature and Revelation» (Принципы образования, взятые у природы и Откровения) утверждала, что девушку всегда следует оберегать от учения, потому что «если ей разрешить идти на риски, которые для мальчика являются несущественными, у нее наверняка разовьется какая-нибудь болезнь, которая даже если и не окажется фатальной, в любом случае создаст ей трудности на всю жизнь». Флоренс следила, чтобы все девочки семьи Белл вели такую же активную жизнь, как их братья, но начинала понимать, когда дело доходило до образования, что ее формула не ко всякой девочке подходит. Как сама она это формулировала: «На тысячу тех из нас, кто может идти по ровной дороге и успешно дойти до ее конца, находится одна, которая может переплывать реки и перебираться через обрывы, встречающиеся на пути». Флоренс теперь начинала думать, что Гертруда – как раз такое исключение. Когда Мориса отдали в школу-пансион, пятнадцатилетняя Гертруда скучала по нему сильнее, чем сама ожидала. Ее сводные сестры и брат были слишком маленькими, и жизнь стала довольно пустой. Она давно уже переросла бедную мисс Клуг, которая постоянно обижалась на прямые пререкания и пренебрежительное поведение своей непокорной воспитанницы. Всю жизнь Гертруде трудно было усидеть в кресле, и сейчас она почти всегда валялась на ковре, нетерпеливо перелистывая книгу, или дергала вязанье, которое начинала, но никогда не заканчивала. Она бродила по дому с мрачной физиономией, оглашая свои недавно приобретенные взгляды, споря со всяким, кто был на это готов, и попадаясь на дороге служанкам. Когда однажды ей предложили пойти развлечься в саду, она изобрела игру в ракетки – нечто вроде сквоша, в которую можно было играть одной, изо всех сил впечатывая мяч в двери каретного сарая. Постоянный грохот мяча и крики ярости, когда она промахивалась, не могли не раздражать Флоренс, которая, вероятно, пыталась сосредоточиться на рассказе для детей или трактате об их воспитании. Вопреки протестам отца, Гертруда ежедневно кидала в пруд своего пса, потому что «не так уж это ему и не нравится».
Флоренс, имеющая на руках еще троих младших детей, не могла придумать, чем бы занять этого подростка. И не только она из семьи находила Гертруду трудной. Молли Тревельян писала: «Гертруда стала очень колючей, и скоро у нас с ней будет сцена. Она возражает на все, что говорит мама, и очень старается быть нелюбезной и высокомерной». Не так уж трудно было Флоренс прийти к выводу, что Гертруда и есть тот особый случай и что пятнадцатилетней девушке, настолько самоуверенной, настолько способной и настолько жаждущей знаний, можно напрячь свой организм.
Флоренс с самого начала наилучшим образом построила отношения с падчерицей, и ее влияние на Гертруду было постоянным. Это влияние не всегда обращало ее в ту сторону, в которую хотела мачеха, но во всех существенных вопросах Гертруда, как бы далеко ни заходила, следовала правилам Флоренс. Она всегда соблюдала условности и ограничения, привитые ей воспитанием. Она была предана своей семье, и как бы далеко от дома ни заносила ее жизнь, никогда не дистанцировалась от ее интересов и не считала их менее важными, чем свои собственные.
А сейчас Гертруде, у которой дыхание захватило от волнения, было сказано, что ее посылают в школу в Лондон.
Глава 2 Образование
«Моя дорогая, любимая мама!
Как же мне здесь противно… если бы только ты была здесь! Не бывает одиночества сильнее, чем у меня сейчас. Каждый день я хочу, чтобы ты…
Не могла бы ты мне прислать “Элегию” Грея, а еще два несессера и чехол для ночной рубашки? И немецкую книжку “Deutches Lesebuch”, автор Carl Oltrogge».
Так что Гертруда собрала чемодан и в сопровождении Флоренс поехала в Лондон третьим классом – ей было указано, что не следует демонстрировать свое богатство по сравнению с другими ученицами. В учебное время, в первый год, она жила у матери Флоренс леди Оллифф, в грандиозных, но все же обветшалых помещениях дома 95 по Слоун-стрит. Это был степенный положительный дом, оживляемый только визитами непутевого Томми, брата Флоренс, который со своей приемной племянницей играл в бильярд, традиционно намеливая нос вместе с кием. Он отлично умел дразнить маленьких девочек, доводя их до ярости, а с подросшими флиртовал с намерениями – как однажды сам сформулировал в разговоре с не понимающим юмора отцом – «строго бесчестными». Его «глухая и глупая» сестра Бесси, жившая с их общей матерью, однажды заметила в окно, как он заигрывает на садовой скамейке с какой-то юной леди. Она открыла окно и запустила в него теннисным мячом. Едва не задев предмета воздыханий, мяч стукнул Томми прямо в ухо.
Выбор школы для Гертруды был облегчен тем фактом, что бывшая подруга Флоренс, Камилла Кроудейс, недавно стала «леди-резидентом» Куинс-колледжа на Харли-стрит. Эта школа, расположенная в элегантном георгианском четырехэтажном доме кремового цвета, была основана за двадцать лет до рождения Гертруды реформатором образования и христианским социалистом Фредериком Денисоном Морисом. Источник академического образования и признаваемых профессий для женщин, эта школа в 1853 году получила первую королевскую хартию на женское образование. Она выпускала уверенных в себе и в мире молодых женщин, способных играть значительную роль в интеллектуальной, деловой и общественной жизни страны. Впоследствии среди выпускников школы числилась писательница Кэтрин Мэнсфилд, но в восемьдесят четвертом, когда туда поступила Гертруда, многих из ее выпускниц ждала судьба гувернанток.
Хотя попасть в эту школу было самым лучшим, что могло случиться с Гертрудой, вскоре радость сменилась тоской по дому. Девушку, которая едва ли оставляла родной город иначе как на каникулы, в компании родных и двоюродных братьев и сестер, поначалу она мучила сильно. На расстоянии еще больше усилилась любовь к мачехе. Гертруда внимательно рассматривала своих одноклассниц и очень скоро попросила Флоренс в письме добыть ей «несколько стоечек». Имелись в виду жесткие кружевные корсеты из китового уса, которые, как оказалось, носят под тугими поясами другие девочки.
Учениц водили на концерты и картинные галереи, в церкви и соборы. Гертруда быстро выработала суждения по всем этим вопросам и рьяно их отстаивала, не в последнюю очередь в своих письмах домой: «Рубенса я не люблю. Совсем не люблю… стены перехода оклеены такой ужасной зеленой бумагой, что страшнее не придумать… Как же я не люблю и видеть не могу собор Святого Павла… нет в нем ни одной детали, что не была бы ужасной – не хочу говорить “отвратительной”».
Юные леди никуда не ходили без внимательного сопровождения, и Гертруда, желавшая видеть как можно больше достопримечательностей города, фыркала, что ей не позволяют ходить одной. «Я хотела бы сходить в “Националку”», – писала она родителям, – но меня, видите ли, некому туда отвести! Будь я мальчишкой, я бы каждую неделю туда ходила!»
В Куинс-колледже – не менее, чем в Ред-Барнс, – строгое соблюдение условностей не обсуждалось. Гертруда должна это принять, объяснила ей миссис Кроудейс, как условие своей расширившейся свободы и независимости. Флоренс ответила на жалобу Гертруды только пожеланием, чтобы девочка не использовала таких сокращений, как «Националка» вместо «Национальная галерея». Рассерженная Гертруда сердито ответила:
«Я внимательно прочла [твое письмо], что рассматриваю как величайший акт самодисциплины, но вознаградила себя тем, что тут же [его] и сожгла… В следующем моем письме, когда я смогу успокоиться и дать себе труд подыскивать слова, прилагательных будет не меньше, чем у самого Карлайля… Должна ли я, говоря о государыне, писать: “Королева Англии, Шотландии, Ирландии, Императрица Индии, Защитница Веры”? Жизнь не так длинна, чтобы всех и все называть полным титулом».