В начале войны, когда Бальфур был первым лордом Адмиралтейства, а Ллойд-Джордж – министром вооружений, возникла ситуация, когда они оказались у Вейцмана в почти неоплатном долгу. В момент, когда в Британии отчаянно не хватало взрывчатых веществ, Вейцман изобрел процесс изготовления ацетона, необходимого при их выработке. Он представил его правительству и за всю войну не взял за него ни единого пенни. Единственное, о чем он просил, – это британской поддержки для дела сионизма, а такие обещания не забываются.
Еврейский легион, добровольцы в полку королевских фузилеров, храбро воевал под началом Алленби в его наступлении на Дамаск. Когда он установил там свою администрацию, то стал публиковать свои заявления как на иврите, так и на арабском. Через несколько месяцев сионисты купили имение в Иерусалиме, и Вейцман заложил там первый камень еврейского университета. Прибыв на Парижскую мирную конференцию, он произносил страстные речи и поддерживал британские претензии на мандат на Палестину. Неудивительно, что когда его познакомили с Фейсалом, они нашли точку соприкосновения: ни один из них не хотел французского мандата. Фейсал, несколько презрительно относившийся к палестинцам, которых считал арабами не совсем первого сорта, и занятый собственными проблемами, неопределенно согласился с Вейцманом, что «земли столько, что хватит на всех». Фейсал посчитал партнерство с еврейскими иммигрантами, которые принесут на пустынную землю западное образование и западную энергичность, для палестинских арабов выгодным. 3 января 1919 года они подписали соглашение о поощрении иммиграции в обмен на поддержку сионистами независимого арабского государства.
После конференции Америка послала комиссию, выдающуюся по своей незначительности, исследовать будущее Палестины и выяснять общественное мнение в Сирии. Два эксперта, составлявшие эту комиссию, обнаружили, как им и говорила заранее Гертруда, что палестинские арабы горячо возражают против программы сионистов: они советовали вообще забыть понятие еврейского национального очага. Гертруда хорошо понимала, что в это время арабы Палестины не рассматривали себя как нацию. «В одном отношении у Палестины есть причина быть благодарной декларации Бальфура: страна нашла себя в противостоянии ей. Национальное самосознание выросло лавинообразно… Жадность к образованию, проявляющаяся всюду, была вызвана ревнивым желанием не отставать от евреев».
Однако на выводы членов комиссии никто не обратил внимания. Не прочитали также и их доклад, поскольку он не был опубликован.
Неудачно вышло, что, когда Вейцман действовал на конференции своим обаянием, палестинцы вообще не были там представлены. Вместо этого, и впервые, они устроили в Иерусалиме беспорядки, протестуя против предложения еврейских поселений в Палестине. Бальфура засыпали потоком писем и петиций, но все они уничтожались его личным секретарем, до него даже не доходя. По правде говоря, никто и не хотел размышлять над этой проблемой. Среди тех, кто хоть немного подумал о палестинском вопросе, бытовало мнение, что, говоря словами лорда Керзона, эта область «станет гниющей занозой в мясе того, кто получит на нее мандат». Данным человеком оказался верховный комиссар правительства его величества в Палестине сэр Герберт Сэмюэл. При его инаугурации Гертруда ровным почерком писала о трениях между евреями и арабами: о сионистской бестактности в свободном выражении своих надежд о будущем Палестины, об арабском резком неприятии экономических и финансовых сил, предоставленных новообразованному сионистскому комитету. Этот комитет под руководством Вейцмана был направлен в Иерусалим англичанами и должен был представлять местным британским чиновникам проблемы еврейской общины. «Рычание ответственных членов комитета, например, декларация, что Палестина должна быть еврейской, как Америка – американской, будет и дальше звучать эхом за голубиными нотами верховного комиссара, которые его эффективно заглушают», – прокомментировала Гертруда.
Фейсал уехал из Франции в апреле 1919 года разочарованный, посетил папу в Риме и вернулся в Сирию, чтобы подавить партизанскую войну вдоль побережья. В сентябре Ллойд-Джордж и Клемансо достигли предварительной договоренности. Английские войска в Сирии заменят французскими гарнизонами, арабские войска будут держаться в восточном регионе под наблюдением французов. После этого Британское правительство пригласило Фейсала в Лондон, чтобы обсудить ситуацию. Фейсал снова поехал, вновь подвергся невежливому обращению в Марселе и вынужден был объехать Париж. В Булони и Дувре его уважительно встречал британский адмирал с почетным караулом, а на вокзале в Лондоне – представители министерства иностранных дел. Ему сообщили о недавнем соглашении премьер-министров, но заверили, что оно всего лишь временное.
Фейсал вернулся в Сирию и обнаружил, что отец отказывается признать результаты его договоренностей. Хусейн также отказался ратифицировать или признать условия мира, включенные в Версальский договор. По прибытии в Дамаск Фейсала встретили десять тысяч арабов, идущих маршем протеста против грядущего мандата Франции. Арабский конгресс встретил следующий марш требованием полной арабской независимости в Сирии. Тем временем в Месопотамии, по берегам Евфрата, арабские племена воевали с единственным союзником Фейсала – британцами. Гертруда так описывает его примерно в это время:
«Фейсал с его высокими идеями и справедливой концепцией арабского дела, которую он один представлял и защищал, остро чувствует симпатию или политический антагонизм, стараясь удержаться своими силами против открытой враждебности французов и горячечного безумия собственных приверженцев. Притесняемый своими родными, покинутый британским правительством… без единого человека рядом, от которого можно было бы ждать привязанности и бесстрастного руководства…»
Оказавшись между приоритетами Запада и экстремистами в Сирии, Фейсал противостоял арабским националистам, требующим от него принять корону Сирии. Фейсал дал ответ не сразу. Он телеграфировал лорду Алленби в Каир, прося его совета. Он указал, что если согласится, то, возможно, удастся предотвратить восстание, но если откажется, то может его вызвать. Ответ тоже пришел не сразу, а когда пришел, оказался настолько уклончив и туманно сформулирован, что Фейсал разрешил себе стать избранным королем. Коронации не признала ни Франция, ни Британия: Британия не могла, а Франция не хотела. Те, кто воспринимал Фейсала как самозванца, могли обвинить его в переходе на сторону экстремистов. В апреле 1920 года на конференции в Сан-Ремо Сирию официально отдали под французский мандат. Фейсал был приглашен присутствовать, но ему надоело мотаться через полмира по призывам Запада лишь для того, чтобы с ним обошлись нелюбезно и отпустили. Постепенно и неотвратимо Сирия оказалась в точке, где конфликт стал неизбежен.
Как только конференция согласилась на французский мандат, Дамаск взорвался. Фейсал оказался в невозможном положении. Сирийцы обзывали его профранцузским, французы – пробританским, а британцы обвиняли в поддержке арабского экстремизма. Он мог подчиниться французам или встать за арабов. Последний выбор был бы для него естественным, но от него уже ничего не зависело. В Дамаск прибыл первый французский верховный комиссар генерал Гуро – по иронии судьбы, тот самый, кто награждал Фейсала орденом Почетного легиона.
Воздух, казалось, пропитан бунтом. В Сирии имелось девяносто тысяч французских войск, и все ключевые посты были в руках французов. Когда Фейсал выразил официальный протест против оккупации и обратился к верховному совету конференции с просьбой отозвать мандат, Гуро сделал ответный ход: потребовал от Фейсала безусловного признания мандата, принятия французского языка в качестве государственного, немедленного сокращения сирийской армии, отмены призыва, свободы передвижения войск по железной дороге, французской оккупации Алеппо и наказания всех арабов, что восстали против мандата. Фейсал попросил сорок восемь часов на обдумывание, но до истечения этого времени французы разразились еще одним залпом ультиматумов. Тогда 22 июля арабские племена взяли закон в свои руки и атаковали французский аванпост. На следующий день французы их разогнали и пошли занимать Дамаск. «Арабское сопротивление… не возглавлялось Фейсалом, – замечала Гертруда, – и было фактически ослушанием его приказов. Генерал Гуро тут же издал прокламацию, начинающуюся словами: “Эмир Фейсал, поставивший страну на грань катастрофы, отстраняется от правления”». Гуро послал Фейсалу приказ покинуть Дамаск в течение двадцати четырех часов. Так французским сапогом был растоптан первый опыт арабского самоопределения. Фейсал и его младший брат Заид тихо покинули Дамаск, а все правление Фейсала продолжалось менее пяти месяцев. Из Дераа, места величайшего триумфа Арабского восстания, он поехал под покровительством британцев в Хайфу, потом в Египет и Европу. Рональд Сторрс встречал его на платформе в Эль-Кантаре, где увидел, как экс-король Сирии сидит на чемодане и ждет поезда. Сторрс заметил, что «в глазах у него стояли слезы, и он был уязвлен до глубины души».
Реакцией Гертруды стало страдание и гнев. «Я думаю, вряд ли есть слова достаточно сильные, чтобы выразить мое чувство нашей ответственности за сирийскую катастрофу. Невозможно увидеть, да и вряд ли сами французы видят, куда ведет их такая политика…» Позже, в беседе Фейсал сказал ей, что рассчитывал на твердый союз между британским правительством и Хиджазом:
«Вы бросили меня в Сирии – поэтому на меня легла задача выработать новый план. Вы должны помнить, что я стоял и стою в полном одиночестве. Никогда меня не поддерживали ни отец, ни мой брат Абдулла. Они оба черной завистью завидовали положению, которое дал мне в Сирии успешный исход арабской кампании… На своих родных я никогда не полагался».
Фейсал и Гертруда стали теперь близкими друзьями, и он говорил ей с примечательной откровенностью:
«Когда я был в Париже в 1919 году, отец постоянно побуждал меня заставить союзников выполнить обещания, данные арабам. Я даже не знал, в чем эти обещания состояли, – не видел переписку с Макмагоном. Но в любом случае вопрос насчет “заставить союзников” просто не стоял. Какая у меня власть? Какое богатство? Я мог только убеждать и вести переговоры, что и делал. И продолжал это делать, когда меня оставили с французами один на один».
Его заставили действовать его же последователи, добавлял Фейсал. В то самое время, как его провозгласили королем Сирии, Абдуллу провозгласили королем Ирака.
«Я понимал, что все это просто смехотворно, но дал им свое согласие, чтобы умиротворить брата. Он, как вы знаете, старше меня – и я хотел дать ему положение в арабском мире, чтобы обезоружить его враждебность».
Гертруда теперь понимала, к чему ведет французская политика в Сирии:
«…Растущая ненависть к французскому правлению, которая стала постоянной чертой в сирийской истории после нашей эвакуации в ноябре 1919 года, последними событиями настолько резко обострена, что никакие паллиативы, предпринимаемые французским правительством, помочь не могут.
[Помимо сирийских мусульман и христиан] на поле появился еще один элемент – друзы. Беззаветно храбрые, неумолимо мстительные, беспощадно жестокие, они не испугаются численного превосходства сил Французской Республики и никогда не простят нанесенных ран….
Это лишь французская политика объединила друзов с сирийскими арабами. Их дело стало общим… рано или поздно французам придется уйти».
В попытках подчинить арабов военному правлению Франция впоследствии еще сильнее раздробила Сирию. Летом 1925 года друзы подняли националистический мятеж. Снова Дамаск запылал войной, и французы, не разбирая правых и виноватых, разбомбили город в развалины. На годы Сирия погрузилась в состояние неуправляемого хаоса.
Познакомиться с Фейсалом, узнать его, с ужасом смотреть, как разворачиваются события в Дамаске, беспокоиться о насилии в Палестине, ужасаться масштабу восстания, разразившегося вдоль берегов Евфрата, когда А. Т. досиживал последние месяцы в своей должности, – неудивительно, что Гертруде разваливающийся Ближний Восток напоминал крушение Римской империи.
Британский мандат на Ирак стал официальным; А. Т. готовился к отъезду. Началась также подготовка к созыву арабского Учредительного собрания в Багдаде, но ждали возвращения из Лондона сэра Перси Кокса, которого все уважали. Гертруда, радуясь скорому появлению человека, которому доверяла и с которым могла работать, сейчас обдумывала какую-нибудь работоспособную схему внедрения некоторые демократических процедур: «Я счастлива, заинтересована в своей работе и очень довольна тем, что могу не сомневаться в начальнике. Когда вспоминаю, что было год назад…»
В самый неподходящий момент она снова свалилась с бронхитом, из-за чего не приходила в офис почти неделю. Однако совсем исчезнуть ей не разрешили: в ее летнем доме в саду постоянно толпились посетители. Они приходили якобы справиться о ее здоровье, а на самом деле изливали свои страхи и надежды. Гертруда оставила все надежды спокойно поболеть. Она натянула вечернее платье и в этом неподходящем одеянии приняла делегацию достойнейших мусульман Багдада, в том числе мэра и сына престарелого накиба, одного из самых важных религиозных деятелей Ирака. И Кокс тоже не мог без нее обойтись. Он собрал специальное совещание – обсудить назначение арабских министров и британских советников. И назначил его в гостиной у Гертруды.
После возвращения в офис ее посетил старый друг Фахад-Бег, которому было уже почти восемьдесят. Он ей сообщил, что завел еще двух жен. Гертруда устроила ему прием в саду, и шейх в какой-то момент распахнул одежду и показал дырку в груди, полученную в молодости в газзу, от сквозного удара копья. Наградой ему были ахи и вскрики впечатленных дам.
Тем временем Кокс составил список надежных и представительных арабских кандидатов. Первым кандидатом кабинета стал, без сомнения, накиб Багдада, его преподобие Саид Абдул Рахман Эфенди. Пожилой и почтенный, он был также главой общины суннитов. Он, как и Фейсал, вел свою родословную от Пророка и являлся хранителем священной гробницы Абдула Кадира Гилани. Они с Гертрудой были добрыми друзьями: он любил с ней разговаривать, а она часто навещала его жену и сестер. «Дружба Абдул-Рахмана-Эфенди имеет ощутимое приятное выражение! – писала она. – Он еженедельно посылает большую корзину фруктов из своего сада – и в этом сезоне он полон белого винограда». Однако накиб жил в достойном религиозном уединении, и Гертруда считала маловероятным, что он примет предложение. Кокс навестил его, и после некоторого размышления предложение, ко всеобщему удовольствию, было принято. Накиб взялся за формирование временного правительства.
Практически без промедления он пригласил восемнадцать человек для образования Государственного совета и устроил его в Сераи – старых турецких официальных зданиях. Одной из наиболее заметных фигур был командир в армии Фейсала времен восстания и его сторонник в Сирии Джафар-паша эль-Аскери. Вскоре после него прибыл его зять, Нури-паша Саид, несколько более внушительный индивид, вызвавший у Гертруды восхищение. Это были первые из борцов за независимость, репатриированных в Багдад за казенный счет после падения арабского режима в Дамаске.
Джафар-паша, багдадский араб, знающий восемь языков, был приглашен накибом на пост министра обороны; главной его задачей стало формирование местной армии для разгружения британцев. Связать свою судьбу с арабскими силами он решил тогда, когда узнал, что Джемаль-паша в Дамаске повесил его друзей, сирийских националистов. Гертруда замечает: «Хотелось бы иметь побольше людей с его прямотой и его умеренностью». Он признался, что после пережитого с Фейсалом в Сирии у него плохие предчувствия по поводу его участия в кабинете. Гертруда ему пообещала, что в конечном счете британское правительство хочет дать Ираку именно полную независимость. «“Благородная дама, – ответил он (мы говорили по-арабски), – полную независимость никто никогда не дает, ее всегда берут”». Глубокое замечание».
Случались, конечно же, и неизбежные трения с шиитами – не только потому, что они считали кабинет британским порождением, но и потому, что в нем шиитов было меньше, чем суннитов. Всем протестующим Гертруда указывала, что почти все шииты – подданные Персии и потому постов в правительстве Месопотамии занимать не могут. Вскоре один шиит из Кербелы принял пост министра образования, который накибу посоветовали ему предложить.
Временный кабинет должен был править страной до тех пор, пока не подготовят первые всеобщие выборы. Одной из задач Гертруды было предложить вид системы голосования, чтобы представить его Комитету о выборах. Системе следовало быть в разумной степени справедливой и репрезентативной. Гертруда замечает: «Кокс послал совету восхитительное письмо, где говорилось, что в избранном собрании, которому предстоит решить будущую судьбу Ирака, должны быть представлены все секторы общества, а он, Кокс, должен иметь возможность заверить свое правительство, что так оно и есть».
Гертруде требовалось решить проблему, состоящую в том, что крупные землевладельцы в совете сделают все, дабы исключить племена из процесса голосования. Поговорить на эту тему к ней пришли Сассун-эфенди, глава еврейской общины, и Дауд Юсафани из Мосула. «Мы все согласились в том, – пишет она, – что катастрофой было бы, если бы люди из племен численностью подавили горожан, но я настойчиво напоминала, что… никакое арабское национальное правительство не может надеяться на успех, если не добьется в конечном счете участия племен в своих начинаниях». Сначала она хотела включить в избирательную ассамблею тридцать членов племен: одного от каждого из двадцати крупнейших племен и десять представителей от всех остальных. Джафар-паша и Сассун-эфенди явились с другим вариантом: они предлагали по два представителя племен от каждого района Ирака, но любой член племени, желающий зарегистрироваться, может голосовать обычным образом. Гертруда пришла в восторг: не только потому, что кабинет создал лучший план, чем она, но и потому, что таким образом гарантировалось наличие в ассамблее не менее десяти членов племен. Первое заседание Государственного совета первого со времен Аббасидов арабского правительства Месопотамии сильно ее взволновало.