– Да на кой мне сдалась твоя вежливость! Думаешь, сюда за вежливостью нормальные пацаны приходят? Очнись, очкастая, они за другим делом сюда. А ну, пошли. Я покажу тебе такую вежливость – заверещишь от счастья. Пошли, тебе понравится! Но сначала потанцуем!
Тут уж Анька не выдержала – она вообще вежливостью никогда не отличалась. Поднялась, встала меж мужиком и Танькой:
– Слышь, ты, чувак. Хочешь танцевать – иди в Большой, понял? Там как раз нынче танцоров недобор. А здесь твое искусство никто не оценит, отвали!
– Че? – протянул парень, весело-злобно глядя на Аньку. – Че ты сейчас пропела, не понял?
– Что слышал. Отвали, говорю.
– А если по щам?
И замахнулся слегка, будто играючи. Хотя кто мог тогда предугадать, играючи или нет. Тем более Аньку не так-то просто напугать – сама в такой семье выросла, где рукоприкладство не то чтобы поощрялось, но имело место быть. Повернулась по-хитрому, острый локоток аккурат прилетел парню в челюсть, и довольно основательно прилетел, так, что пьяная голова дернулась назад безвольно. Потом вернулась на место, уже со злобным оскалом, окрашенным кровью…
И – началось. Покатилось, как снежный ком. Потерпевший нанес удар – Анька увернулась. Потом они вспоминали, как оно все было, и не могли сопоставить случившуюся потасовку в деталях. Кажется, подскочил кто-то из-за соседнего столика и тут же отлетел от пьяного кулака, и еще подскочили ему на помощь.
В общем, драка образовалась нешуточная. С женским визгом, с боем посуды, в круговерти разгоряченных тел мелькали белые рубашки охранников. И их чуть было не затянуло в этот клубок.
– Девки, уходим! – звонко скомандовала Анька, первая бросившись к выходу. – Сейчас они наряд вызовут, нас всех в кутузку на ночь запрут!
Нина тоже, ничего не соображая, ринулась вслед за Анькой. На полдороге вспомнила – сумку забыла! А в сумке – паспорт! Дура, паспорт зачем-то с собой взяла! И деньги, и телефон!
Вернулась – нет сумки. Да где ж она? На стуле висела… Стул опрокинут, а сумки нет. Кто-то толкнул в спину пребольно, отлетела к колонне. Нога ступила на что-то мягкое. Опустила глаза – да вот же она, сумка, нашлась, слава богу! Еще и Настькина рядом лежит, зеленая, замшевая. Схватила обе, ринулась к выходу. А там – пробка. Уже не выпускают никого, значит, полицейский наряд прибыл. Все, не успела… Ой, божечки!..
– Ну, чего стоишь, бежим! – кто-то подхватил ее под локоток, потащил в глубь зала, за барную стойку.
Нина побежала с перепугу. Куда? Зачем?.. А парень так крепко вцепился в руку, не отпускает. Вдруг обернулся, сверкнул веселым глазом:
– Через кухню уйдем! У меня там девчонка знакомая, официантка, она нас через служебный вход выпустит.
И опять – бег, суматоха… Из двери в дверь. Лица, острый кухонный запах, собственное тяжелое дыхание.
– Дашка! Вот ты где. Выпусти нас, Дашка.
– Туда, Никит, вниз! Вниз бегите, в подвал! Там направо по коридору, упретесь в железную дверь! Она просто на засов закрыта.
– Понял, Дашк… Спасиб! Рахмат! Шноракалюцон!
Нина даже лица не успела разглядеть у этой Дашки. И не успела спасибо сказать. Не до того было. Выскочили на улицу, парень потащил ее дальше. То есть он Никита, стало быть. Спаситель Никита…
– А сейчас-то куда бежим? – спросила Нина на ходу, задыхаясь.
– К машине… Я там во дворах машину оставил, на стоянке места не было. Лучше, конечно, убраться отсюда побыстрее. Тем более тебе. Ты ж у нас зачинщица драки!
– Я?! Я не зачинщица.
– Да ладно, я ж видел! Ну, не ты, так подружка твоя! Или предпочитаешь в обезьяннике ночь провести?
– Нет… Но я… То есть мы все равно не зачинщицы! Он сам к нам пристал!
– Ага, понял, не виноватая ты. Прыгай в машину, едем!
Плюхнулась на мягкое сиденье, с трудом переводя дыхание. Никита повернул ключ зажигания, рванул с места, выехал со двора на ночную улицу.
В Настькиной сумке надрывался мобильник. Нина дернула «молнию», запустила руку в нутро, нащупала дребезжащее тельце телефона. Ага, Настькина мама, тетя Лена. Отвечать, не отвечать? – заколебалась Нина. – А что она ей про Настьку скажет? Придется же придумывать что-то. Нет уж, пусть Настька сама со своей матерью объясняется!
Никита глянул сбоку, спросил то ли насмешливо, то ли вполне серьезно:
– Эй, а почему у тебя две сумки? Чужую в суматохе прихватила, что ль?
– Нет, это подружкина!
– А, понятно. А я уж грешным делом подумал, ты еще и воровка.
– Да ты… Ты что вообще!.. – задохнулась от возмущения Нина.
Но не успела высказать своего возмущения до конца, поскольку в собственной сумке тоже проснулся мобильник. Анька…
– Нинк, ты где? Тебя что, забрали?
– Нет, Ань… Я спаслась. Вернее, меня спасли… Через черный ход вывели.
– Кто?
– Ладно, Анька, потом… Кстати, передай Настьке, что ее сумка у меня.
– Ой, правда? Ну, ты молоток! А то наша именинница уже носом хлюпает. Сходили, называется, отметили… Нинк, а правда, ты где сейчас?
– Домой еду.
– В такси?
– Нет… Меня подвезут.
– Да кто, кто подвезет-то?
– Ну, парень один… Все, Ань, у меня батарея садится…
Нина торопливо нажала на кнопку отбоя, сунула телефон в кармашек сумки.
– Одному парню хотелось бы знать, в какой стороне твой дом, – насмешливо проговорил Никита, полуобернувшись к ней. – У одного парня вообще-то бензин почти на нулевой отметке.
– Ой, извини… Мне на Слободскую надо…
– Это где?
– В старой части города, за мостом, где торговый центр «Янтарь»…
– У-у-у… Ничего себе, глухомань… На такие расстояния мой альтруизм не запрограммирован.
– Ну, я не знаю… Тогда на автобусной остановке высади, что ли…
– Какой автобус в два часа ночи?
– Ничего, я такси поймаю. Или частника.
– Да ладно, расслабься, шучу я… Отвезу, конечно. Если опять же на полосатую дубинку не нарвемся.
– В смысле? Это на гаишников, что ли?
– Ага. Они сейчас любят ночами на охоту выходить. Им план повысили на выявление лишних промилле за рулем. За каждый лишний промилле – рубль к зарплате.
– А ты что, пьяный? – обернулась к нему испуганно Нина.
– Нет, что ты. Я трезв как стеклышко. Мы же с тобой из консерватории едем, одухотворенные скрипичным концертом Сибелиуса.
– А, ну да… А ты много пил там, в клубе?
– А ты?
– Мы только шампанское… Немного…
– Ну все, значит, договорились. Как гаишника увидим, сразу местами меняемся.
– Но я не умею… Я вообще ни разу даже за руль не держалась…
– Слушай, откуда ты такая взялась, а? У тебя что, совсем с юмором плохо?
– Но ты же сам… Про гаишников… А вдруг и впрямь поймают? Тебя прав лишат, да?
– А что ты предлагаешь? Машину бросить? Вообще-то, знаешь, я так и хотел… Я ж парень до тошноты правильный, чтобы пьяным за руль – ни-ни. Думал, оставлю на ночь в том дворе, возле клуба, а утром заберу. А тут такой форс-мажор с неформатом! Кто ж знал, что ты в клубе драку затеешь?
– Да я ж тебе объясняю, не затевала я ничего…
Нине и самой не понравилось, как слезно-пискляво прозвучали ее слова. Сейчас опять скажет, что у нее с юмором плохо… Вон как глянул насмешливо. Эх, Аньку бы сюда с ее острым язычком! Живо бы поставила на место этого смешливого сноба! Ну почему, почему она не умеет, как Анька? Почему голова сама по себе от смущения в плечи втягивается, а язык не те слова лопочет? Лучше уж совсем не разговаривать, к окну отвернуться…
– Эй… Обиделась, что ли? Это вместо того, чтобы доброму дяденьке спасибо сказать?
– Спасибо, добрый дяденька.
– Ладно. Будем считать, принято. Теперь давай знакомиться. Положено же спасенным знать своих героев по имени? Меня Никитой зовут.
– А я – Нина…
– Нина? – переспросил он удивленно.
– Ну да… А что?
– Да так… Ничего. Хорошее имя – Нина. А главное, редкое.
– Опять шутишь, да?
– Нет, почему?.. И впрямь хорошее имя… Нина. Сейчас редко такое встретишь. Что-то из моды сороковых годов, правильно? Тогда, мне бабушка рассказывала, всех поголовно называли Нинами, Зинами и Тамарами. Очень круто считалось. А сейчас круто звучит – Инна. У нас девчонка в группе учится – Инна, так она прямо тащится от своего имени! А по сути – только буковки переставить… Нет, мне определенно нравится – Ни-на!
Никита повернулся, глянул Нине в лицо заинтересованно. И улыбнулся вдруг широко:
– А ты и сама ничего, Нина… Прикольная. Волосы-то свои или крашеные?
– Свои, конечно! – произнесла она с неожиданной гордостью, привычно откинув светлые пряди за спину.
Волосы у нее и впрямь были хороши – от природы нежно-платиновые. Помнится, воспитательницы в детском саду так и называли ее – Ниночка-яичко… Редкий, между прочим, подарок такие волосы. Да к тому же длинные и густые. Наклонишь голову – падают на щеки прямыми прядями. И никаких легкомысленных челочек придумывать не надо. И причесок модных наворачивать.
Да, волосы хорошие, а лицо так себе, с мелкими невразумительными чертами. Если не подмазать, будто и лица нет. Чистый лист бумаги, а не лицо. А с другой стороны – рисуй на этом листе, что хочешь… Вот и насобачилась рисовать, что ж делать-то? Подводкой ровную линию провести, чтоб рука не дрогнула, тушью ресницы подмазать – утренняя обязательная процедура, выполняется почти на автомате. Когда глаза есть, уже и лицо есть. Пусть обыкновенное, но все же лицо.
Да, волосы хорошие, а лицо так себе, с мелкими невразумительными чертами. Если не подмазать, будто и лица нет. Чистый лист бумаги, а не лицо. А с другой стороны – рисуй на этом листе, что хочешь… Вот и насобачилась рисовать, что ж делать-то? Подводкой ровную линию провести, чтоб рука не дрогнула, тушью ресницы подмазать – утренняя обязательная процедура, выполняется почти на автомате. Когда глаза есть, уже и лицо есть. Пусть обыкновенное, но все же лицо.
– Эй, штурман, не спать! – весело скомандовал Никита. – Показывай, куда ехать, я этот район не знаю…
– Да, да, – Нина встрепенулась неловко, вгляделась в ночную темень, разбавленную жидким светом фонарей: – С моста сразу резко направо, потом все прямо. А потом в переулок, я покажу.
До родного переулка не доехали совсем немного, машина задергалась, Никита едва успел съехать на обочину. Тихо чертыхнулся – видимо, все-таки бензин закончился. Слегка ударив ладонями по рулю, отвалился на спинку сиденья, в изнеможении закрыв глаза. Нина сидела, съежившись, чувствуя себя виноватой.
– Может, такси вызовешь? – проговорила она жалобно, глядя в лобовое стекло. – А машину здесь на ночь оставишь. Завтра утром заберешь…
– Ну да… Больше мне делать нечего, как туда-сюда мотаться. Тем более до утра совсем немного времени осталось. Я уж лучше в машине пересижу. А ты домой иди… Далеко идти-то? Может, проводить?
– Нет, недалеко. Два шага. Вон мой дом, в начале переулка. Но мне… неудобно как-то.
– А чего тебе неудобно?
– Ну… как я тебя здесь одного оставлю?
– Так не оставляй. С собой возьми. То есть пригласи на чашечку кофе, в лучших традициях романтического знакомства. Ну, или чего еще там… Какао с чаем. У тебя есть какао с чаем?
– Да все у меня есть. Только…
– Что? Папа с мамой ругаться будут?
– Нет, не будут. Их вообще дома нет.
– О! Так чего ж мы тогда сидим, время теряем?
– В каком смысле?
– Да в обыкновенном, в каком! Странная ты какая, ей-богу. Или думаешь, я маньяк и примусь тебя на части рвать?
– Нет. Не боюсь.
– А чего тогда? Какао с чаем жалко?
– Да ну тебя.
– Тогда пошли?
– Что ж, пошли…
Она и сама от себя не ожидала такой прыти. Привести в дом незнакомого человека, да еще ночью! Просто верх сумасбродного легкомыслия! Но опять же, если с другой стороны посмотреть… А что такого? Она ж не виновата, если ситуация так сложилась. И с дракой этой, и со спасением, и с бензином, который все-таки закончился. Не могла же она после всего его на улице ночью бросить!
На всякий случай Нина позвонила в дверь – вдруг родители вернулись? Они бы уж точно явление ночного гостя не одобрили. Нет, за дверью была тишина. Нина открыла, махнула Никите рукой – заходи…
– А ты зачем в дверь звонила? – почему-то шепотом спросил Никита, переступая порог. – Что, родители могут вернуться в любой момент?
– Нет… Они сегодня в саду ночуют.
– В саду? В каком саду? – удивленно уставился Никита.
Она тоже в первый миг удивилась несуразности вопроса – в каком саду, главное! В обыкновенном! В коллективном садовом товариществе! Но в следующую секунду вдруг призадумалась. Послышалась в Никитином удивлении какая-то уничижительная нотка. Нет, ну не с Марса же он свалился, в самом деле? Не знает, что вложено в понятие «сад»? А может, и впрямь не знает? Может, он вообще из другого мира, в котором не бывает коллективного садоводческого товарищества?
А если вдуматься, действительно нелепо звучит – «ночуют в саду». Так и видится смешная романтическая картинка, как лежат папа с мамой на земле под лунным небом, а над головами – цветущие ветки яблонь и груш.
– А, я понял! Это на даче, наверное, да? – радостно догадался он. – Они сегодня ночуют на даче?
– Ну… Можно и так сказать.
Она пожала плечами и почему-то смутилась. Хорошо, что сам догадался. А иначе пришлось бы объяснять, что такое «коллективный сад» и чем он от дачи отличается. Да разве это можно назвать дачей? Фанерный сарайчик на шести сотках в окружении картофельных и луковых грядок да навозная огурцовая грядка и теплица, сделанная из горбыля, вывезенного кем-то на свалку. Ладно, пусть будет так – на даче. По крайней мере красиво звучит.
– Ты проходи в комнату, я пока чайник поставлю. Ты крепкий чай любишь?
– Мне бы кофейку лучше… Сваришь?
– У меня только растворимый.
– Ну, давай растворимый.
Пока топтались в прихожей, Нина успела в свете неяркой лампочки разглядеть лицо Никиты. Очень красивое, надо сказать. Кожа ровная, ухоженная, как у девицы, брови вразлет, ямочка на крупном подбородке. Джеймс Бонд, ни больше ни меньше. Хотя – нет! Никакой он не Джеймс Бонд. Он похож на героя из повести Франсуазы Саган «Немного солнца в холодной воде». И глаза такие же, будто печальным туманом подернуты. Хотя нет, не туманом… И не печальным… Скорее обалдевшие глаза-то. Совсем пьяные, что ли?
Пока возилась на кухне, Нина слышала, как гость включил телевизор в комнате. Ага, футбол смотрит… Болельщик, значит. Хорошо, а потом-то что? Посмотрит свой футбол, выпьет кофе, а дальше?
А дальше – сама решай… Сама для себя определи честно. Может, хватит уже носиться со своей девственностью, ну признайся же себе честно, ведь нравится он тебе? Да, едва знакомы… И что? Сердце-то вон как стучит от волнения. Можно сказать, впервые с ней такое, чтоб разволновалась по-настоящему! Не этого ли ты романтического волнения ждала, оберегая себя от неприятных рук, от немилых губ? Да уж, все как у Франсуазы Саган получается. Увидела – поняла. И никаких сомнений. Да, так бывает. Бывает! Чтоб сразу и рук захотелось, и губ!
А какие у него губы чувственные! Точно как у героя из той повести! Если представить…
Рука дрогнула, кипяток перелился через край кофейной чашки. Так, все, надо взять себя в руки. И пусть будет что будет! – отругала она себя. – Хватит волнением трепетать, тоже нашлась целка-неврастеничка! Надо ж себя помнить, кто ты есть! Где ты – и где Франсуаза Саган.
Нина подхватила поднос с чашками, вдохнула-выдохнула, медленно направилась в комнату. И тихо рассмеялась от увиденной картины… Герой романа, то есть едва знакомый парень по имени Никита, мирно спал на диване, подложив по-детски ладони под голову и трогательно согнув ноги в коленях. Телевизор исходил криками трибун – кто-то кому-то забил гол.
Нина поставила поднос на столик, выключила телевизор. В наступившей тишине было слышно, как гость сладко посапывает. Вот дрогнули во сне уголки губ, и отчего-то ей со страшной силой захотелось дотронуться до них кончиками пальцев. Нет, она, конечно же, не дотронулась. Пусть спит. Присела на корточки, долго рассматривала его лицо. Внутри плескалась, ходила теплыми волнами незнакомая доселе нежность – интересно, откуда она взялась? Да, наверное, так оно и бывает… Вот так, сразу… А еще говорят – это бабочки в животе порхают. Сколько раз про этих «бабочек» слышала, ни разу в собственном животе их не обнаруживала! Нина усмехнулась грустно – так вот вы какие, бабочки, теперь и я про вас все поняла… Дождалась наконец. Хоть почувствовать, хоть знать, что это такое.
Она накрыла гостя пледом, а подушку под голову подложить побоялась – вдруг проснется. Потом долго плескалась под душем, напевая себе под нос. И снова относительно себя удивилась – как же так-то? Пришел первый попавшийся, увидел, победил… Или не первый попавшийся? А как раз тот, какой надо?
Выйдя из душа, Нина заглянула в гостиную. Спит… Комната сизая от луны, за окном бьются под ветром тополиные ветки. Машина проехала, пробежал по потолку, по стенам короткий свет фар, ослепил на секунду. Нина подошла к дивану, поправила сползший с гостя плед… Дотронулась-таки кончиками пальцев до щеки. Не проснулся. Крепко спит…
Улеглась в своей комнате, обняв руками подушку. Бабочки в животе нехотя сложили крылышки, затаились, – обиделись, наверное. Может, надо в таких случаях более смелой быть? Или наоборот, не надо? Кто ж знает…
И сама не поняла – то ли спала остаток ночи, то ли маялась полусонной сладкой тревогой. Поднимала от подушки голову, прислушивалась… И опять проваливалась в странное состояние невесомости, счастливое и в то же время тревожно опасливое. И ругала себя за робость. И призывала здравый смысл. И опять проваливалась…
А под утро все-таки крепко уснула. Когда почувствовала на плечах его руки, даже не вздрогнула от неожиданности. Уж какая там неожиданность, разве не этого сама ждала? Повернулась, обхватила его шею руками, потянула к себе… И задохнулась в первых торопливых поцелуях, и здравый смысл об руку с робостью отлетел в сторону, предоставив полную свободу их горячим и жадным телам. В какой-то миг ее пронзило короткой и острой болью – прощай, неловкая девственность, и прости… Прости, наступил мой час! Может, и несуразный в своей случайности, но мой! Самый что ни на есть придурочно романтический!
– Ты… что? – глухо прохрипел в ухо Никита, задыхаясь. – Я тебе больно сделал, да?