Впрочем, в Греции не случилось того единственного организующего переживания, которое было в Штатах или Иерусалиме.
В Майами, например, почти всё произошло в последний день, перед выездом в аэропорт, когда я уже окончательно выбралась из океана и в последний раз оглянулась на воду, а в неё как раз заходил высокий чёрный парень, тонкий и длиннорукий. Он шёл по мелководью вглубь, преодолевая сопротивление маленьких волн, доходящих ему едва ли до колен; шёл ни медленно и ни быстро, без лишнего усилия; раздвигал плечами воздух и откидывал голову, поднимая лицо к небу, и был он весь – свобода.
В Тель-Авиве, в ночь перед отлётом, по набережной я гуляла и слушала, как надо мной снижаются крупные самолёты; как мартовское холодное, но всё равно тёплое море разбивается о каменный волнорез; как женщина у самой воды долго и надсадно кричит по-английски на невидимого в темноте злодея-любовника, а я всё пыталась понять, как среди этого грохота нашлось столько покоя и столько любви для меня.
А в холодной деревенской Греции мне всё было никак, всё было зря, и что же я делала в последние несколько часов, ожидая автобуса, который отвезёт через весь Пелопоннес до самых поднебесных Афин? Я, конечно, лежала на мелкой, как рис, гальке, вжималась щекой, грудью, животом и ногами в нагретое крошево, нисколько не заботясь о том, что кожа станет как тиснёная бумага; а спина моя в это время нечувствительно обгорала на ветру, я знала, но зачем-то хотела привезти в Москву эти жестокие следы солнца, камней и соль Ионического моря. Чтобы кто-то мог лизнуть белёсый потёк на плече, погладить синяк, поцеловать обожженную лопатку и убедиться, что я на самом деле не стеклянная женщина из тех подарочных сосудов, которые наполнены дешевым вином и стоят дороже своего содержимого; нет, я вот, исхожу жаром и кашлем, у меня до сих пор красно под коленками и на сгибе локтя.
Мне всё кажется, что в меня кто-то не верит, кто-то важный, – а ведь я есть.
Небо Америки
Знаете, я по большому счёту туда не стремилась. Всё это была идея туристического агентства, возжелавшего рекламный текст, а мне хотелось только, чтобы бог взял меня в свои большие жёсткие руки и перенёс куда-нибудь далеко отсюда, попутно до полусмерти напугав, чтобы я перестала наконец думать о всяких глупостях, а беспокоилась лишь о том, как бы меня не уронили в океан, и что жить-то как хочется, мамочки. Но я всегда понимаю, когда бог присылает мне вертолёты, и потому легко согласилась полететь в Майами, а потом написать об этом, и вот пишу.
Приготовила речь для консула. Туристическая девушка предупредила, что для получения визы очень важно убедить его в том, что я не собираюсь остаться в их прекрасной стране, но при этом всю жизнь мечтала её повидать.
«Бакланы! Я скажу им, что беспокоюсь о бакланах, чьи перья склеились от нефти в Мексиканском заливе из-за той мерзкой выходки со скважиной! Хотя нет, нельзя…. А, ну да, я же писатель, решила сделать книгу о конце света в двенадцатом году, когда от Африки отколется кусок, и от этого поднимется большая волна, и всю Америку на фиг смоет! И вот, значит, я должна посмотреть побережье, чтобы как следует это себе представить… Нет, как-то не годится. Ладно, скажу, что хочу увидеть Микки Мауса».
Но говорить ничего не потребовалось, визу мне дали, просто погуглив Марту Кетро и ознакомившись со списком книг в блоге. Живой Журнал, оказывается, – это аргумент.
Итак, очутившись перед фактом одиннадцати (или двенадцати?) часового трансатлантического перелёта, я поискала информацию в Сети и нашла, что «Боинг-777» находится на вершине рейтинга безопасности, составленного страховой компанией Ascend, – за 20 млн лётных часов не было потеряно ни одного самолёта. И что именно их использует компания, запустившая первый беспосадочный рейс Москва – Майами. К тому же у меня был феназепам.
Я пребывала в настроении «ах, оставьте», и потому мой багаж был собран идеально: три обувки, парочка штанов афгани, три майки и белое платье на случай ужина с дресс-кодом. Вот и всё, не считая белья и того, что на мне. Ну и немного тысяч баксов на случай, если вдруг понадобится какой-нибудь пустячок.
В последний момент положила в сумку резиновую уточку, чтобы показать ей мир. И, забегая вперёд, скажу, что она его таки повидала…
В аэропорту мою крошечную поклажу упаковали в коробку из-под виски Джемисон, и потому таможенники обеих стран встречали её радостным «вау». Но к тому моменту со мной уже был третий член нашей экспедиции, Маша, – не только фотограф и блондинка, но и опытный путешественник, умеющий договариваться с пограничниками всего мира. Без неё я бы пропала, потому что поначалу английская речь сливалась для меня в доброжелательное мяуканье.
О собственно перелёте много не скажу – волшебная пилюля сжимает время так, что дорога для меня продлилась часа четыре, не больше.
А в аэропорту нас встретил наш четвёртый герой, Валера, который в этом путешествии отвечал за наземную часть тура – отель, экскурсии и всё-всё-всё. И тут позвольте мне остановиться и спеть песню.
Мало кто так возился со мной из любви, как Валера – по долгу службы. Любого хорошего профессионала отличает готовность делать чуть больше, чем он обязан, но тут я даже как-то растерялась: человек полностью посвятил нам семь дней своей жизни, развлекал, устранял проблемы и оберегал нас, как тухлые яйца. И, судя по телефонным переговорам, которые мы слышали, такое отношение полагалось каждому клиенту – туристов только что на помочах не водили, если, конечно, они нуждались в опеке. А я нуждалась.
Вообще, это нормально для Америки – все мелкие конфликты, которые возникали, всегда решались в пользу клиента. Недодали сдачи, недолили рома в коктейль, заглючил купленный девайс – стоило только сказать, и всё исправляли с извинениями. И потому наши люди, которые работают в этой стране в сфере туризма, должны соответствовать тамошним стандартам в идеале. За всех не скажу, но нам повезло. Я бесконечно ценю вежливость и выдержку, и Валера, на которого внезапно свалились две женщины и утка, был безупречен.
Отель попался ужасно милый, и всего по паре: в номере две комнаты, два телевизора, два туалета и четыре подушки на огромной кровати. Нам с уткой хватило в самый раз.
Вот только океан был один.
Когда я уезжала, подруга сказала, что океан – это большое утешение. Даже если у вас всё хорошо. К середине жизни в каждом из нас накапливаются усталость и печаль, оседающая сыростью в лёгких и тяжестью на сердце. И поэтому однажды нужно обязательно собраться, проделать все эти глупости с визами и перелётами и всё-таки выйти на берег, дать десять баксов смуглому парню, который принесёт шезлонг, полотенце и зонтик. И сначала уляжется суета вокруг вас, потом внутри и станет ясно, что именно сюда вы шли, ехали, летели, ползли всю жизнь; что именно в этой колыбели вас качали тридцать или сорок лет назад, и в ней однажды укачают лет через сорок или пятьдесят – как повезёт.
Когда перестанете реветь, ступайте в воду, и она будет, как вся нежность, которая выпадала на вашу долю, и как любовь, которой когда-либо не хватило – вы теперь знайте, что она никуда не исчезала, она вся там, в океане, и вечно ждёт вашего возвращения.
* * *Кажется, за эту поездку я повидала больше мостов, чем за всю предыдущую жизнь. У меня к ним слабость, каждый раз, оказавшись над водой, так и тянет Проститься, Принять Решение, Загадать Желание или попросту утопиться. Но одна только дорога в Key West, это долгая цепь мостов, соединяющих острова, и у меня в конце концов закончились желания, решения и объекты для прощаний, а топиться не захотелось совсем.
Я собиралась взглянуть на домик Хемингуэя. Мне говорили: «Лучше поезжайте на Кубу, в его настоящий дом, где он застрелился». Но я не хочу смотреть дом, где он застрелился, мне интересно, где он написал «По ком звонит колокол». Оказалось, что главное там – толпа котов-вырожденцев. Толстые, часто плешивые и, видимо, совершенно безумные, потому что вряд ли можно сохранить здоровую психику при таком трафике, – они прекрасны. Про традиционную шестипалость вы наверняка знаете – мне на минутку показалось, что Хэм вывел их специально, чтобы научить печатать на машинке.
Сам Key West настолько похож на декорацию, что я даже захотела посмотреть местное кладбище – точно ли в этом городке живут и умирают настоящие люди? Оказалось, точно. Но парк Universal местами выглядит гораздо достоверней.
О, если вы не любите всяческие шоу так, как не люблю их я, обязательно нужно заехать в Universal. Для начала вид аутентичных американских горок напугает вас настолько, что вы гораздо легче смиритесь с другими аттракционами и покорно пойдёте во все павильоны без разбора. Прелесть их в том, что, заходя внутрь, никогда не знаешь, испытание какого рода тебя ожидает. Разве что по косвенным признакам можно догадаться: попросят ли оставить сумку в камере хранения, как зафиксируют в тележках – лёгким поручнем или зажмут такой нешуточной хреновиной (скажу сразу, если хреновиной, вы пропали). Потом вас некоторое время будут трясти, переворачивать, обливать водой, опалять огнём, пытать сферическими «болтанками», словом, развлекать, и где-то после пятого павильона у вас разовьётся стокгольмский синдром, и вы сами начнёте рваться во все тяжкие. Кроме американских горок, конечно.
О, если вы не любите всяческие шоу так, как не люблю их я, обязательно нужно заехать в Universal. Для начала вид аутентичных американских горок напугает вас настолько, что вы гораздо легче смиритесь с другими аттракционами и покорно пойдёте во все павильоны без разбора. Прелесть их в том, что, заходя внутрь, никогда не знаешь, испытание какого рода тебя ожидает. Разве что по косвенным признакам можно догадаться: попросят ли оставить сумку в камере хранения, как зафиксируют в тележках – лёгким поручнем или зажмут такой нешуточной хреновиной (скажу сразу, если хреновиной, вы пропали). Потом вас некоторое время будут трясти, переворачивать, обливать водой, опалять огнём, пытать сферическими «болтанками», словом, развлекать, и где-то после пятого павильона у вас разовьётся стокгольмский синдром, и вы сами начнёте рваться во все тяжкие. Кроме американских горок, конечно.
Рассматривая эту игрушечную жизнь – Key West, Universal и район Майами-Бич в стиле арт-деко, имея в списке экскурсий пункт «виллы знаменитостей», я уже начала подозревать, что мне подсунули ненастоящую Америку, которая находится внутри стеклянного шара с кукольными домиками, только при встряхивании сверху сыплется не снег, а блестящие пылинки, и всю эту прелестную конструкцию лениво покачивает океан.
Но тут мы действительно поплыли смотреть виллы знаменитостей, и, наглядевшись на резервацию для звёзд, которых содержат на острове, – разумеется, сказочном, – я соскучилась и стала глазеть в другую сторону. Я снова увидела мосты, грохочущий порт, набитый старым железом, услышала, как перекрикиваются баржи и лайнеры. И в этом было столько мощи, что как-то сразу стало понятно, на чём на самом деле держится та фанерная Америка для туристов. А позже мы катались на монорельсе и за окнами скользили небоскрёбы, средоточия бизнеса и огромных денег – не только шальных, но и вполне солидных.
И это тоже была далеко не вся Америка. Мне ещё хотелось увидеть крокодилов, и мы отправились в Национальный парк Everglades. Навигатор сбился с пути, и я вдоволь насмотрелась на бесконечные ухоженные поля, на лошадей, на пальмовые плантации, на медленную фермерскую жизнь, которая слишком скучна для путеводителей, но составляет ещё одну из основ спокойствия этой страны. Мы даже съехали на просёлок, и растрясло нас там не хуже, чем по дороге в какую-нибудь деревеньку Путятинского района Рязанской области.
Но потом, потом мы всё-таки нашли крокодилов, и я совсем потеряла голову. Почему-то субтропические болота более всего напомнили мне о рае – рае в кувшинках и безмятежных зарослях, с белыми тонкошеими птицами и бессмертными черепахами.
На человека там нападает дурацкое умиление. Когда катер завёз нас в тихие воды, поросшие высокими травами и низкими кустарниками, проводник заглушил мотор, издал несколько квакающих звуков и закричал: «Ланч! ланч!» – и это было мило, хотя обычно я не люблю столь незатейливого юмора. Но если неподалёку и правда видишь серое бревно с глазами, а катерок такой старенький, то это, действительно, прозвучит.
Ещё мне дали подержать парочку молодых крокодильчиков. Они влажные, нескользкие и очень-очень нежные.
…Я всё пытаюсь сообразить, что же такое важное узнала об Америке – что она большая, сытая, разная. И над ней огромное небо.
Мы как раз ехали в Орландо, и, чтобы не скучать, я начала писать рассказ, один из тех, какие мне особенно нравятся, – как никто никого не любит и каждый невыносимо одинок. И вот когда внутри текста совсем не осталось надежды, Маша вдруг сказала:
– О, какое кольцо в облаках… Ещё одно! Боже… – и тут же бросилась снимать.
Я тоже взглянула в окно: высоко в небе кружил маленький самолётик, выписывая слова Love God.
Я подумала, что таким дурочкам, как я, конечно, счастье, потому что мы пишем и пишем печальные глупости в своих ноутбуках, а нам всё же иногда отвечают очень просто и с бесконечным терпением.
Сказки с плохим концом Рассказы
Возвращение
Восхитительный, но несколько рассеянный израильский сервис дал сбой, и мне не доставили на борт самолёта крем, заказанный накануне в duty free on-line. Поэтому, добравшись до Тель-Авива, я первым делом отправилась искать косметическую лавочку.
Но у вас не будет всей полноты картины, если я не скажу о том, как ехала в машине и бессмысленно улыбалась, потому что в Москве сегодня выпал снег, и всего пять часов назад я смотрела на слякотную серую землю, а теперь вижу сияющее ночное шоссе, глупые пальмы, слышу тёмное море и болтовню иноязычных таксистов в эфире. Важно также отметить, что, бросив вещи в своём временном доме, я сменила тёплые бархатные штаны на розовое платье и серый лёгкий плащ с огромным капюшоном, надела сандалики и пошла добывать всё необходимое для жизни – местные деньги, пол-литра свежего гранатового сока, пакетики с мятным чаем и крем, конечно же.
И обязательно нужно упомянуть ликование, кипящее в северном теле, которому внезапно отменили приговор к пятимесячной зиме (хотя его на самом деле всего лишь отсрочили на пару недель, но тело ничего не соображает и не предугадывает).
И со всем этим я оказалась на пороге лавочки с недвусмысленным ассортиментом и страшно обрадовалась, когда девушка за кассой крикнула с порога: «А ну пошла отсюда!»
– О, вы говорите по-русски, замечательно!
– Ой, простите, простите, это я не вам, кошке! Она целый день сюда лезет, извините!
– Ничего, я видела.
Я в самом деле заметила белую кошечку, которая зашла в дверь с естественным видом, не таясь и не смущаясь, будто точно знала, которая из баночек ей нужна. Даже завидно, я-то совсем растерялась в незнакомых марках. К счастью, девушка, несмотря на сомнительное приветствие, была любезна и нашла для меня что-то не слишком жирное и душистое.
А потом, потом город раскрывался, легко отдавал и недорого продавал свои радости, солнце, море и мельчайший, смертельно опасный для айфона и фотоаппарата песок, будто специально созданный для того, чтобы люди больше смотрели и видели, а не щёлкали бездумно камерами, не рассылали эсэмэсок и не обновляли статусов в социальных сетях.
И в каждой точке города, стоило повернуть голову, я замечала рыжий, белый, чёрный, серый или вовсе неопределённого цвета силуэт с напряжённым хвостом и внимательными ушами, надзирающий за миром, контролирующий пространство или абсолютно безразличный. Даже в кафе, где я по вечерам заказывала пирог take away, эмблемой была кошечка, точней, полкошки, лучшая её половина, с головой и передними лапками.
Казалось, они сопровождают каждое моё переживание на этой земле, хотя в момент принятия самого важного решения никого из них поблизости не было. Это случилось в пустыне, когда я стояла на романтическом обрыве и смотрела на Мёртвое море и лежащую за ним Иорданию. Пустыня была каменистой и золотой, море голубым, а тот берег розовым, и глядя на эту колористическую непристойность, я отчётливо поняла: «Хочу здесь зимовать». Не именно здесь, но в этой стране, в милосердный климатический период, когда нет жары. Определившись с желанием, я подумала, что нужно будет купить лотерейный билет – иного способа достать необходимые деньги я не знала.
Потом был Иерусалим, город абсолютного спокойствия. Хотя немного его опасаюсь за бесцеремонную манеру влезать в душу и там обосновываться так, что ты надолго, если не навсегда, остаёшься с чувством ложной родины, которая на самом же деле не твоя. За притягательность – даже в первый свой приезд я чувствовала, будто возвращаюсь к нему из дальних странствий, а теперь и вовсе нахожусь в связи, постоянно помня, что город этот существует. И за обесценивание целей, расщепление остро заточенных московских намерений, которыми я привыкла прошивать реальность насквозь, потому что иначе у нас, на моей настоящей родине, не выжить. И ещё за чувство безопасности: ведь оно не может быть подлинным здесь, в центре национальных, религиозных, территориальных и каких-то там ещё мордобоев. А поди ж ты, будто вечности до краёв налили, такая ровность сердца настаёт.
Правда, не сразу. Сначала, как дура, рыдаешь у Стены Плача – у чужих, не для тебя сложенных камней, не имея кровного повода обливать их слезами, не зная даже особого горя, омываешь половину жизни сначала горькой водой, потом солёной, потом сладкой, а в конце и вовсе пресной.
А дальше нужно к себе, в храм Гроба Господня. Какое может быть «к себе» для атеистов и грешников? А вот такое.
На меня там нападает неудержимая газированная радость, и нет в ней никаких посторонних примесей: ни иронии, например, которую вызывает слишком затоптанное пафосное место, ни тревоги, ни религиозного экстаза. Просто радость, сердечное веселье неизвестной природы, расслабляющее скрученные жгутами нервы.
И где-то после всего этого – покой. В этот раз он наступил на горе Сион: я с любопытством осматривала предположительное место Тайной Вечери, когда ко мне на колени забралась хрупкая рыжая кошка, спрятала нос в рукав моего плаща и замурлыкала.