Но в остальном это место кажется мне спокойным.
Я карабкаюсь по кирпичной стенке и протискиваюсь между кучами гниющих фруктов, протухших кочанов капусты, очисток, мясных обрезков и рыбьей чешуи. Набрасываюсь на еду. Среди восхитительно ароматных лакомств, обилие которых – после долгой голодовки – просто ошеломило меня, я забываю об опасности и спокойно насыщаюсь, ощущая, как роскошное тепло растекается по брюху и внутренностям. Я совсем расслабился под успокаивающее жужжание больших блестящих мух, покрывших почти всю свалку сплошной темной массой.
Вдруг я почувствовал сильный удар в бок и острую боль в шее. На меня неожиданно напал разъяренный самец. Я занял оборонительную позицию, но он еще раз набросился на меня с такой силой, что я перевернулся на спину. Он неминуемо загрыз бы меня, если бы я не отбросил его от себя резким ударом задних лап.
Самец издает пронзительный писк – сигнал о появлении чужака.
Еще одна крыса тут же прыгает мне на спину. Эта – значительно меньше, и я без труда сбрасываю ее с себя. Но тут же появляется еще одна. Я в панике бросаюсь бежать, зная, что местные крысы, обеспокоенные моим присутствием, будут теперь преследовать меня. Выскакивая из помойки, я сталкиваюсь нос к носу с крупным самцом.
Я бежал вдоль стены склада, панически избегая всяких нор и отверстий, которые в этой ситуации могли оказаться самой страшной ловушкой. Загнанный в подвал, канал или гнездо, я не имел бы никаких шансов на спасение. Я не был знаком с этой местностью и бежал наугад – в панике и в отчаянии, мечтая только о том, чтобы остаться живым. Вдруг я почувствовал сильный укус в заднюю часть спины. Боль прибавила мне сил. Я несся вдоль стен, перебегал через открытые пространства и наконец оказался среди деревьев с низко растущими ветками. Я знал – преследователи бегут за мной, и я погибну, если не найду хорошего укрытия. Цепляясь когтями за шероховатую кору дерева, я забрался наверх и устроился меж ветвей, спугнув несколько птиц. Я притаился среди шелестящих на ветру листьев в страхе, что могу упасть отсюда, что меня обнаружит какая-нибудь хищная птица, и просто оттого, что попал в незнакомое мне окружение. Но этот страх быстро сменился другим, потому что под деревом появились преследовавшие меня крысы. С вытаращенными глазами и взъерошенной от возбуждения шерстью, они бегали между деревьями, натыкались друг на друга, обнюхивая все вокруг и продолжая искать меня.
Со все возрастающим напряжением, замученный страхом, я наблюдал сверху за тем, как они все кружат поблизости, разъяренные неожиданным исчезновением чужака.
И в тот момент, когда я уже находился на грани полного истощения, почти умирал от страха и нервного напряжения, прибежали другие крысы и с ненавистью накинулись на моих преследователей, загрызая и прогоняя их. Я долго еще сидел среди ветвей в ожидании, когда они перестанут грызться друг с другом и разойдутся. Если бы я спустился вниз, они напали бы на меня и, скорее всего, разорвали бы на части.
Я попал в пограничную зону между территориями, которые занимали ведущие постоянную войну друг с другом крысиные семьи.
С дерева я спустился лишь вечером – меня испугало появление поблизости черной птицы с мощным клювом. Крысы ушли. Я не знал, в какую сторону идти. Ведь пограничная зона между крысиными кланами невелика, и в любую минуту на меня могли напасть.
Я сижу неподвижно рядом с трупом загрызенного самца. Страх отнимает силы, а мне еще надо добраться до корабля и уплыть отсюда.
Шорох.
Я так напуган, что, не обращая внимания на кружащих рядом птиц, снова прячусь среди ветвей – в месте, совершенно не соответствующем крысиным привычкам и столь отличном от среды нашего обитания. Но только здесь я сейчас чувствую себя в безопасности.
Старый самец, которому когда-то переломили хребет, волочит задние лапы. У него совсем уже не осталось сил. Я бегаю вокруг него, то приближаюсь, то отскакиваю в сторону, кусаю его за бока, за мошонку, в основание хвоста. Он пищит при каждом моем нападении и пытается укусить меня.
Теперь я кусаю его в самое чувствительное место – в шею. Я чувствую, как мои зубы разрывают проходящую под кожей артерию. Старик тщетно пытается дотянуться до меня зубами. Он становится все слабее, его охватывает ужас.
Он падает на бок, дрожит от страха. Из ран и изо рта у него течет кровь. Он издыхает. Это единственная крыса, которую я обнаружил на небольшом корабле, куда попал после долгого вынужденного сидения среди ветвей. Я загрыз его сразу же, как только появился здесь, когда борта судна еще терлись о причал.
С дерева меня согнала ночная птица. Мне пришлось выбирать: то ли погибнуть у нее в когтях, то ли попытаться все же добраться до порта. Изо всех сил я бросился вперед – в ту сторону, откуда ветер нес запах рыбы. Встреченные по пути крысы тут же бросались в погоню за мной.
В порту у освещенного лунным светом причала стоял только один корабль – тихий, черный, неподвижный. Его борта покачивались ниже уровня причала, и, когда я спрыгнул на палубу, раздался глухой стук.
Живший здесь больной самец тут же выполз из своего укрытия и яростно бросился на меня. Он думал, что я убегу, что я испугаюсь и покину судно. Но я не мог бежать – на берегу меня ждали крысы из враждующих друг с другом семей.
Я плыву. Громкий стук моторов проникает всюду. Я занял уютное гнездо убитой крысы – оно устроено между досками и стальной плитой. Старый самец натаскал сюда тряпок, обрывков бумаги.
Я плыву. Постоянное пребывание в столь ограниченном пространстве раздражает и приводит в ужас. В больших трюмах я и представить себе не мог, что это такое – недостаток движения, недостаток места. Там мне не угрожали люди, о существовании которых я порой вообще забывал. Здесь все не так. Люди здесь везде. Только ночью, когда море успокаивается, а люди спят, я могу свободно передвигаться по темным помещениям, заставленным картонными ящиками, от которых неприятно пахнет табаком.
Я знаю этот порт: причалы, невысокие постройки на берегу, ветер гонит тучи пыли – все это кажется мне знакомым, как будто я видел это во сне. Но это не сон, хотя я уже не раз просыпался с чувством, что действительность – это всего лишь другой сон, сон, в котором я живу, чувствую, существую. Нет, это не сон – это моя память.
Судно причаливает к берегу. Я немного подожду и сойду на землю. Мне надоело бегать по ограниченному пространству между скрипящими бортами.
Уже ночь. Я сбегаю вниз по опущенному трапу.
Огромная сверкающая луна освещает полосу причала и первые дома ближайших к порту улочек. Я был здесь, когда этот город горел, когда рвались снаряды. Теперь здесь спокойно. По улицам гуляют люди, я слышу отдаленное мяуканье кота, собачий лай.
Я сомневаюсь: идти дальше или забраться на палубу другого корабля и избежать встреч с местными крысами, кошками, собаками?
В конце концов я решаюсь поискать еду на ближайших помойках и свалках. Меня манит резкий аромат высушенной рыбы.
Целая гора высохших хвостов, голов, потрохов. Я жадно ем, на зубах хрустят кости и сухие жабры.
Первая крыса уже рядом. Она небольшая, с длинным туловищем. Обнюхивает меня. Пронзительным писком дает сигнал тревоги и кусает меня в основание хвоста. Я поворачиваюсь и вонзаю зубы в ее ногу. Она отскакивает в сторону. Из раны течет кровь. Хромая, крыса уходит в сторону.
Здешние крысы не преследуют меня – им достаточно прогнать чужака, достаточно почувствовать мой страх.
Закопченные, изуродованные взрывами стены. Я вспоминаю этот город. Точно так же светила луна и тогда, когда я пробирался по опустевшим темным улочкам.
Теперь здесь много света. Слышны булькающие голоса людей, доносится музыка.
Меня не покидает ощущение, что когда-то я шел этой же дорогой, ступал по той же неровной мостовой, покрытой пылью и высохшим навозом.
Мимо меня проходят люди. Я всем телом прижимаюсь к стене и на какое-то время замираю. И чего я боюсь? Ведь серость делает меня незаметным. И все же страх не проходит. Та встреча с крысами напугала меня. Я вспомнил высокие ветви дерева, на котором я в панике прятался от погони.
Я сам не раз преследовал других крыс, наносил им раны, кусал, грыз, убивал. Мне хорошо знакома эта ненависть, ненависть к вторгшемуся в твои владения чужаку, прибывшему неизвестно откуда, ведь за ним могут прийти и другие, и из преследуемых и гонимых они легко могут превратиться в преследователей и убийц.
Из сточной канавы доносится писк. Мною овладевает страх. Я плохо знаю местность. Если меня станут преследовать, у меня почти нет шансов уйти от погони.
Я сворачиваю на поднимающуюся в гору улочку, вымощенную овальными булыжниками, которые блестят в свете зависшей прямо посреди неба луны. Я знаю эту улицу, я ее отлично знаю, но что же все-таки здесь произошло?
Дверной проем с болтающейся рваной занавеской, сквозь которую сочится слабый свет, мне тоже знаком. Я проскальзываю внутрь. Сидящий на корточках на ковре человек ловит упавший с полки кувшин и ставит его на место. И вдруг я все вспоминаю. Ведь это из-за меня упал тот кувшин. Курица, сидящая на полке в клетке из деревянных прутьев, кудахчет, учуяв мое присутствие.
Дверной проем с болтающейся рваной занавеской, сквозь которую сочится слабый свет, мне тоже знаком. Я проскальзываю внутрь. Сидящий на корточках на ковре человек ловит упавший с полки кувшин и ставит его на место. И вдруг я все вспоминаю. Ведь это из-за меня упал тот кувшин. Курица, сидящая на полке в клетке из деревянных прутьев, кудахчет, учуяв мое присутствие.
Так, значит, все, что случилось с того момента, как я бежал отсюда, длилось всего лишь мгновение? Столько же, сколько падал глиняный кувшин?
Но я же слышал грохот разлетевшихся по полу обломков! Я слышал это, но я уже не верю, потому что в тот момент, когда я снова очутился здесь, тот же самый человек поймал прямо над самым полом упавший с полки кувшин. Может, я заснул? Может, все это был лишь сон – все эти города, дороги, путешествия, погони, бегства? Но разве сон может быть так насыщен событиями?
Итак, я снова оказался в самом начале своего путешествия – после долгих скитаний в трюмах перевозившего сахар судна, после того, как я покинул город, где умер человек, игравший на флейте.
Человек заметил пробегающую крысу, схватился за оловянную гирьку. Бросает. Я убегаю.
Я медленно обхожу вокруг дома. В яме на помойке нахожу черепки от множества разбитых кувшинов. Это была иллюзия – тот кувшин разбился тогда на мелкие кусочки. Человек поймал другой кувшин.
Вокруг раздается возмущенный, злобный писк. Крысы окружают меня. Они подходят все ближе. Я отталкиваюсь от твердых черепков и перепрыгиваю через стену. Замедляю бег только перед освещенным причалом.
Едва живой от усталости, я ищу укрытие. Я ведь не знаю, гонятся за мной преследователи или они давно отказались от погони.
Вдоль рельсов портового крана бегу к большим железным машинам, крытым сверху брезентом. Достаточно нескольких движений зубами – и сквозь прогрызенное отверстие я забираюсь внутрь.
Все попытки выбраться из трюма напрасны. Створки люков прилегают друг к другу так плотно, что не остается ни малейшей щели, чтобы можно было бы протиснуться. Все вентиляционные трубы забраны густой сеткой и решетками, которые я тщетно пытаюсь перегрызть. Я в ловушке. В огромной ловушке, полной стальных машин, стоящих вплотную друг к другу.
Мне грозит голодная смерть. Я съедаю все, что годится в пищу: найденные внутри металлических корпусов обрывки бумаги, промасленные льняные тряпки, высохшие стружки, немногих случайно попавших сюда насекомых, муравьев и пауков, прилипший к брезентовым покрышкам высохший птичий помет. Неудовлетворенное чувство голода сжигает внутренности.
Больше всего меня мучает жажда. Я высасываю влагу из самых нижних слоев рассыпанных по полу трюма опилок, пью собирающуюся на дне стальных корпусов маслянистую жидкость. Но этого слишком мало. Изголодавшийся и измученный жаждой, после долгих поисков я нахожу струйку воды, по капле сочащейся из стены. Она солоноватая, с крошками ржавчины. Я жадно слизываю каждую появляющуюся на стене каплю. Жду, пока она соберется, набухнет и скатится вниз.
Я долго живу так, очень долго. Сначала я в ужасе беспрерывно метался в поисках выхода. Меня душили отчаяние и ярость. Я пытался забраться вверх по стенам трюма, но, хотя несколько раз мне удалось добраться до прикрывающих трюм сверху стальных плит, я нигде не нашел ни единой щели.
Я часто залезал на стальной корпус машины, опираясь на хвост, вставал на задние лапы и поднимал голову повыше, стараясь уловить отголоски доходящих снаружи запахов, пытаясь услышать предвещавшие скорый конец моим мучениям звуки.
Путешествие продолжалось. Качку я переносил нормально, но бури меня пугали. Особенно страшны были сильные удары волн о стены корабля и резкий крен, когда толстые стальные тросы натягивались и стонали, как будто вот-вот лопнут. И после того как шторм кончался, я еще долго чувствовал болезненные судороги в спине и в шее.
Я был единственной крысой в огромном помещении трюма. Я без устали кружил вдоль стен, изучая каждую деталь поверхности. Я обследовал изнутри и все стальные машины. И вдруг – это стало происходить все чаще – мне явственно почудился скрежет крысиных зубов, шорох пробирающегося под брезентом зверька, пронзительный боевой клич – как на острове, который я недавно покинул. Частенько сквозь сон мне казалось, что я ощущаю прикосновения вибрисс обнюхивающей меня крысы и тепло ее ноздрей. Поначалу я мгновенно просыпался и пускался в длительные лихорадочные поиски.
Никаких следов пребывания в трюме чужой крысы я не обнаружил, хотя проверил все углы и закоулки. Но видения повторяются, они являются во время каждого сна, как только я устраиваюсь отдохнуть. Моя реакция на звуки, издаваемые несуществующей крысой, становится все более нервной. Стоит мне только услышать шорох, почувствовать прикосновение вибрисс, как я яростно бросаюсь за чужаком, догоняю, преследую, ищу его.
Я болен. Осовело сижу на куче опилок. Меня бьет дрожь. В животе страшно жжет и ноет. Все, что я ем, вытекает из меня в виде густой слизи. Я худею, теряю шерсть, на коже появились кровоточащие язвы – засыхая, они покрывают тело твердой коркой. Болезненный зуд заставляет меня чесаться. Каждое движение ногой, каждая попытка дотянуться коготками до спины утомляет меня, раздражает, лишает остатков сил.
Больше всего мне бы хотелось застыть неподвижно. Я бы так и сделал, если бы не эта проклятая чесотка.
Из ноздрей сочится густая, солоноватая на вкус слизь. Она стекает прямо мне в рот. Мне становится все труднее дышать. Я чихаю, фыркаю, кашляю.
Я становлюсь все более сонным и апатичным. Я сижу, сжавшись в комочек, равнодушный ко всему – и к качке, и к ударам волн, и к далекому завыванию ветра, и к голосам собственного воображения, к снам и миражам, к воспоминаниям, к чесотке, к голоду, к жажде, к боли.
Я перестаю мыться, чиститься и ловить блох. Я медленно умираю и, хотя знаю об этом, не могу сопротивляться. Я не могу защищаться – я чувствую, что у меня нет никаких шансов выжить в этой плотно закрытой стальной коробке.
Блохи начинают разбегаться из выпадающей шерсти, с разгоряченного лихорадкой тела. Они предчувствуют надвигающуюся смерть. Выбора нет – съедаю извивающегося среди опилок червяка. Поворачиваюсь на бок, застываю без движения и жду... жду... Засыпаю.
Просыпаюсь. Корабль больше не качает, моторы не гудят. Снаружи доносятся приглушенные звуки портовых кранов.
Открываются стальные створки люка. Меня слепит свет, которого я так давно не видел. Собрав последние силы, я заползаю в темное чрево машины.
В трюм спускаются люди. Они трогают крепежные тросы, разговаривают.
Заключенный в толстом панцире машины, я вместе с ней взмываю вверх. Внутрь проникают порывы холодного ветра. Качка прекращается – я на суше.
Слышу уличный шум, рев моторов, крики пролетающих птиц, незнакомые мне шорохи.
Я хочу жить, хочу жить... На подгибающихся ногах выползаю из-под стального листа и бреду в направлении портовых складов.
Больной, в лихорадке, полуживой, я забиваюсь в угол и лежу. У меня все болит... Нет сил вылавливать зубами копошащихся на брюхе блох. Они больно кусают меня, вонзая в кожу свои маленькие иголки, и пьют мою кровь.
Я лежу в своем укрытии, спрятанном глубоко в лабиринте нор и проходов. Силы покидают меня, я чувствую себя все более безвольным, все более испуганным.
Шорох... Это самец из соседней норы пришел посмотреть, жив я еще или уже умер. Почуяв запах вспотевшей, горящей в лихорадке кожи, он уходит.
Снова шорох. А вдруг это змея? Здесь нет змей, нет! Змеи никогда сюда не доберутся – их остановят вонь сточных канав, гниющие отбросы, грязная, вонючая вода. И все же даже здесь я боюсь змей – здесь, в месте, которое кажется безопасным и спокойным. Шорох удаляется, затихает, умолкает. Я пытаюсь заснуть. Кладу голову на передние лапки, выпрямляю задние, потягиваюсь.
Лихорадка все усиливается. Я падаю в огромную яму. Лечу, как птица, – все дальше, все ниже. Вдруг меня охватывает страх: там, внизу, подо мной, в этом колодце ждет смерть. Я разобьюсь о невидимое отсюда дно, о воду, которая при падении с такой высоты покажется тверже бетона.
Я пищу, кричу, пытаюсь зацепиться коготками за гладкие, блестящие от воды стены, сворачиваюсь в клубок и резко распрямляюсь.
Увы – стены гладкие, как стекло, уцепиться не за что. С ужасающей скоростью я лечу вниз. Неужели я умираю? Я в старом семейном гнезде. Я играю с малышами. Мы все пищим.
Вдруг вход в гнездо расширяется. Широко распахнута змеиная пасть. Сейчас, еще мгновение – и она проглотит меня.
Я пищу, пытаюсь бежать. Все напрасно – окаймленное сотнями плоских чешуек огромное отверстие склоняется надо мной, втягивает меня, поглощает.
Я просыпаюсь весь в поту. Шерсть слиплась и встала дыбом. Блохи кусаются все злее. Они уже ходят прямо у меня по усам. Я сгоняю их лапой.
Все это сон, бред, мираж. Я лежу, истощенный и больной, в холодном помещении между складом универмага и каналом главного коллектора. Меня бьет дрожь. Все сильнее хочется пить. Чтобы напиться, нужно выйти отсюда и добраться до каменной стены, по которой стекает вода. Но хватит ли мне сил на это? Шатаясь из стороны в сторону, я медленно и осторожно добираюсь до коридора.