А так недалеко и до вопроса Лисина, с кем бы Факин эти схемы реализовывать не хотел…
Люди в корпорации — мусор. Главное — марджа. И если кто-то из тех, с кем ты годами работал, начинает мешать, босс выбирает марджу. Друзей в компании нет, есть сотрудники. И каждый из них готов пролить тебе на бумаги кофе или отключить факс, когда ты ждешь решающего для поворота карьеры документа. Мир пауков, находящихся в стеклянной банке, выжить в котором можно лишь присосавшись к крышке и наблюдая за всеми событиями без комментариев. Но без комментариев не получится. Твою задницу готов подставить каждый. Вот и Лисин не задержался…
Коломиец оперся рукой на косяк лестничной двери и опустил голову.
Он хотел быть честным с собой.
Кого он спасал, пытаясь вывести из игры Факина? Компанию? Увы…
Он спасал себя. Он действовал по тем же правилам, руководствуясь которыми пытались сожрать его. Факин представил для него угрозу, Саша почувствовал это сразу, едва увидел новичка. Первый же вопрос малыша: «А в „Глобал“ есть архив?» натолкнул Коломийца на мысль о том, что дела плохи. Новичок, только что поступивший в компанию и разыскивающий архив, а не туалет, есть гвоздь для задницы, и чья это задница, Коломиец понял как-то сразу.
Не было неловкости, которая присутствует на лицах вновь прибывших, не было робости, словом, складывалось впечатление, что человек сразу пришел работать, а на установление коллегиальных отношений, то есть на глупости, у него нет времени.
— Нужно что-то делать, — прошептали губы Коломийца. — И я знаю, что делать. Эту суку я вытащу на белый свет и заставлю во всем признаться…
Отвалившись от стены, он стиснул зубы и направился в свой… нет, не в свой, а в чужой кабинет. Там, где его брезгуют называть по имени, мстя за нанесенные обиды, где от него укрывают оперативную информацию, где ему отключают телефон и нервируют телефонными игрушками.
Он лично распоряжался о запрете этих пищалок, кряхтелок и визжалок, которыми в свободное время, а это было как раз то самое время, что называется рабочим, увлекались менеджеры. И сейчас, будто наслаждаясь его страданиями, все вокруг только и занимались тем, что пищали, визжали и кряхтели. Делалось это словно по команде, Коломиец даже засекал по часам — каждые полчаса в течение всего дня. Кто-то из них начинал катать шарики, включив звук на трубке на полную мощь, и, словно по команде, один за другим все вынимали свои трубочки и начинали играть в тетрис, стрелять монстров и… и Коломиец не выдерживал. Он поднимался и уходил, слыша хохот даже через закрытые двери. На самом деле он не слышал смеха, но был уверен в том, что тот звучал. Временами ему начинало казаться, что все из отдела, где он совсем недавно был начальником, приходят на работу именно для того, чтобы изгадить его и без того подломившуюся жизнь.
Можно было, конечно, уйти. Если тебе не нравятся законы страны, ты вправе уехать. Но если остался, не критикуй власти, иначе тебя уничтожат. Таковы законы общества. И Коломиец терпел, зная точно, что даже урезанной наполовину зарплаты — зарплаты в три тысячи долларов — он не получит ни в одной московской компании. Его, бывшего начальника отдела, посадят на испытательный срок, на восемьсот долларов, и никто не поручится за то, что вообще возьмут и посадят. Коломиец знал Лисина. Те, кто от него уходили не по его желанию, отправлялись в странствия по HR корпоративного мира столицы с измятыми выходными реноме. Скорее всего, поход закончится тем, что сам же и разнесешь о себе молву по Москве. Везде побываешь, и где бы ты ни побывал, боссы получат рекомендации Лисина держать Коломийца подальше от себя. Это как если оказаться в кустах шиповника. Чем быстрее идешь, тем больше у тебя ссадин.
Переезжать в Питер? В Новосибирск? Куда?
До любой точки планеты факс добирается за несколько секунд. Первое, что сделает руководитель любой компании, изучив трудовую книжку называющего себя спецом претендента, это посмотрит на последнюю в ней запись. «Начальник отдела продаж компании „Глобал“…
Телефонная связь тоже работает быстро. Сейчас еще быстрее, чем в те времена, когда ее впервые протянул тезка Коломийца Белл.
„Игорь Игоревич, ко мне тут подъехал некто Коломиец. Помните такого?.. Что можете о нем сказать?“ — „Хочешь компанию сохранить? Гони метлой“.
Так что лучше потерпеть, а там, дай бог, что-нибудь да изменится. Коломиец думает, что изменится сразу после того, как он кое с кем переговорит. И сделает это он уже сегодня, потому что каждый день в компании в офисе бывших подчиненных сокращает его жизнь на месяц.
Но Лисин… Как он мог? Пять лет вместе, он начинал с ним! Коломиец мог бы разворовать эту компанию, если бы… если бы у него хватало смелости, но он не сделал этого! Это подлость… Напрасно все думают, что гнев кипит только в Лисине. Гневом переполнен и он, Коломиец. И напрасно Игорь Игоревич думает, что помани он пальцем, Сашок тут же, роняя слюну, подбежит! Нужно время… чтобы утереться. Время… Все обмозговать, правильно сцепить друг с другом. И только после этого не с видом униженного и оскорбленного, а с видом спасителя, немного презирающего того, кого спасает, идти к президенту, который зарабатывает только потому, что Коломиец правильно торгует. Сейчас же, с пустыми руками, у него в офисе делать нечего. За пустыми руками Лисин тотчас увидит мольбу в глазах. Не пойдет… Не сейчас. Сию минуту он не готов к разговору.
Снова добравшись до той части коридора, от которой вернулся, он услышал:
— Саша?
Немного испугавшись этого голоса, Коломиец почувствовал, как у него повлажнели ладони.
У окна, в глубине пустующего посреди коридора чрева, стоял он. Не сводя с него глаз, Коломиец вошел в звонкую от пустоты комнату, которую в компании именуют то „аппендиксом“, то „зоной“, то „закутком“, — вошел и замер.
— Я хочу поговорить с вами.
— С чего вы взяли, что я хочу разговаривать с вами? — сдерживая себя, сказал Коломиец.
— Мне показалось. Или послышалось… Я уже не помню точно. Кажется, вам не нравится, как я веду себя?
— Это слишком философский разговор. Гудящая эхом комната не располагает к искреннему общению. Вызовите меня в свой кабинет, это самое лучшее место для профессиональных дебатов.
— У меня такое впечатление, Коломиец, что вы затаились для атаки. Выжидаете удобного случая?
— Ваше впечатление обманывает вас.
— Давайте начистоту. Что вы собираетесь делать? Вы же собираетесь что-то делать…
— Вам рано знать об этом.
— Когда будет самое время?
— Скоро.
— Я не могу находиться в состоянии постоянного ожидания, уж простите…
Коломиец не ожидал этого. Он не думал, что дойдет до такого. Поэтому, когда перед ним блеснул нож, он не сделал даже попытки защититься. Все было так нелепо, что не сработал даже природный рефлекс самосохранения. И лишь когда лезвие вошло ему в левую часть груди, погрузившись почти до рукоятки, он открыл рот для удивленного вскрика. Но крика не было. Нож пронзил легкое, и боль сдавила всю грудь.
Дикими глазами посмотрев туда, откуда торчит рукоять, Коломиец чуть отшатнулся назад и уперся спиной в стену.
— У меня нет возможности держать рядом с собой человека, у которого есть какой-то план, понимаете? Человека, который слишком много болтает и носит в себе планы!..
И лезвие ножа, выйдя из груди и выпустив струю алой крови, снова погрузилось в Коломийца.
„Сердце?“ — подумал он, вцепляясь обеими руками в пиджак убийцы.
Он цеплялся и цеплялся, он хватал слабеющими пальцами то воздух, то плечо своего убийцы, и лишь когда из горла в рот пошла горячая лава, он понял, что это конец.
Сползая по стене, он вглядывался в лицо убившего его человека, словно стараясь запомнить его для последующей жизни. Он уже сейчас готовил отчет для тех, кто встретит его наверху. Коломиец будет ждать. Он будет ждать там сколь угодно долго. Теперь ему спешить некуда.
Он был прав. Факин не один…
Глава 8
…На следующее утро ровно в одиннадцать часов Женя вошла в комнату для допросов. Со стороны могло показаться, что по этой девушке можно сверять часы, но к „Матросской Тишине“ журналистка приехала без четверти десять. Наверное, с таким запасом на свидание с мужчиной еще не прибывала ни одна девушка.
Остаток вчерашнего дня она разговаривала с Боше, покуривала, чем не занималась уже два года, смотрела в окно из спальни своей квартиры и думала о Лисине. Никто не может пересказать ее мысли, природа не изобрела сонар женского ума. И слава богу, иначе сколько бы тайн обрушилось сразу на мужчин. И вместо того чтобы искать на Марсе воду, а в Арктике шельф, они только и занимались бы тем, что вычисляли формулу, пользуясь которой женщина, стоящая у прилавка, выбирает „Либресс“ вместо „Белла“.
Глава 8
…На следующее утро ровно в одиннадцать часов Женя вошла в комнату для допросов. Со стороны могло показаться, что по этой девушке можно сверять часы, но к „Матросской Тишине“ журналистка приехала без четверти десять. Наверное, с таким запасом на свидание с мужчиной еще не прибывала ни одна девушка.
Остаток вчерашнего дня она разговаривала с Боше, покуривала, чем не занималась уже два года, смотрела в окно из спальни своей квартиры и думала о Лисине. Никто не может пересказать ее мысли, природа не изобрела сонар женского ума. И слава богу, иначе сколько бы тайн обрушилось сразу на мужчин. И вместо того чтобы искать на Марсе воду, а в Арктике шельф, они только и занимались бы тем, что вычисляли формулу, пользуясь которой женщина, стоящая у прилавка, выбирает „Либресс“ вместо „Белла“.
Ночь она провела спокойно. Женя спала и не видела никаких снов. Лишь под утро, разбуженная духотой, она встала, посмотрела на часы, убедилась, что стрелки показывают шесть, и больше уже не ложилась.
С трудом дотерпев до девяти, она отправилась в дорогу, надеясь на то, что некоторую часть времени до одиннадцати съедят пробки. Но они съели всего три четверти часа. Куря, отпивая из бутылки „Бонакву“, она высидела до нужного времени и в одиннадцать была уже в кабинете. Вскоре к ней привели и Лисина.
Они оба постарались в это утро. Несмотря на жару, вопреки своим убеждениям Женя накрасилась. Она приехала в симпатичном синем платьице в горошек, и одному только платяному шкафу в ее спальне известно, сколько времени она его выбирала среди двух десятков других нарядов. Лисин же поработал над прической, зачесав волосы еще глаже. Больше ему делать было нечего, свитер был тот же, спортивные брюки, что и вчера. Судя по тому, что в это утро он был выбрит с той же придирчивой тщательностью, что и в прошлое, Женя поняла, что уход за лицом не находится у этого мужчины в следственной зависимости от пола человека, с которым приходится общаться. Равно как и от места пребывания. Это импонировало.
Единственное, что омрачило ее радость встречи, это взгляд, которым Лисин одарил ее наряд. Он смотрел так долго на платье и так старательно пытался скрыть какую-то чудовищную неприязнь, что Жене стало казаться, не лучше ли будет и не спокойнее ли станет Лисину, если она платье снимет.
Но вскоре арестант забыл о частностях и с благодарностью принял из рук девушки вскрытую при досмотре пачку „Парламента“.
— Они странные люди, — поспешила она сказать, заметив, что Лисин уже начал рассказывать. — Они распечатывают и проверяют пачку сигарет, рассчитывая, видимо, обнаружить там записку, и при этом не обращают внимания на цифровой диктофон.
— Они ищут не записку, а яд или что-то в этом роде. Итак, когда я из уст Риммочки услышал: „Коломийца… убили“, я едва не ополоумел.
…Переворачивая стол, я бросился из кабинета. За мной, дыша тяжело и прерывисто, словно в запарке прихватил мой шкаф, мчался Лукин.
По крикам и направлению движения бегущих сотрудников, которые были в таком шоке, что толкали плечами меня, я быстро понял, о каком „закутке“ твердит Римма. Закуток — это пространство за лестничной клеткой на этаже, совершенно необъяснимый архитектурный изыск, понять смысл которого я не могу до сих пор. Это и не комната, потому что в широкий проем нельзя вставить дверь, и не коридор, поскольку пространство утопает в площади помещений, врезаясь в них сбоку. Там два окна, расположенных под углом в девяносто градусов по отношению друг к другу, и если бы я захотел разместить там кого-то из своих сотрудников, то мне пришлось бы здорово поломать голову над вопросом, кому из них было бы там удобно за работой. Не придумав ничего лучшего, я велел сделать в этом аппендиксе коридора ремонт, идентичный общему, и оставить так, как есть. Время от времени там обнаруживались приставленные к стене бутылки из-под колы и пива — кто-то давал подзаработать тете Даше.
Растолкав всех, кто столпился у входа, я львом вломился в помещение и зайцем замер на пороге.
Саша Коломиец имел ужасный вид. Агония его уже закончилась, он уже умер. Но на лице сохранилось такое живое выражение раздражительности, что, казалось, подойди я и спроси, что случилось, он плюнет на пол и рявкнет: „Да зарезали меня, что, не заметно?!“
— Коломиец, — шепнул я, присаживаясь к нему на пол.
Я и раньше видел трупы, но ни с одним из них не был знаком.
— А, Коломиец?.. Саша, вставай, ну…
Я говорил глупости, а глаза мои щупали его тело, как сонары.
Знакомый мне дорогой пиджак начальника отдела по продажам был залит кровью. Удивительно, сколько жидкости носит в себе человек… Ноги крест-накрест переплелись, и колени торчали вверх. Туфли — одна упиралась в пол подошвой, другая была развернута, так что я хорошо видел едва тронутую трением подошву. Коломиец любил хорошую обувь и ненавидел галстуки. И вот сейчас ненавистный ему яркий лоскут от Версаче был перекинут через плечо, как вещь ненужная ему даже в смерти.
Не знаю почему, я зацепил пальцем шнурок на его шее и потянул. Я знаю, что на нем он носил свою флэшку, и ожидал увидеть только ее и ничто иное. Но когда из рубашечного кармана выполз сотовый телефон, держащийся на карабине, я выпустил шнур и сел на пол.
Телефон…
А… флэшка где?
За моей спиной орали женщины. Они словно ждали того момента, когда президент компании лично проверит — действительно ли Коломиец мертв, и только когда по лицу моему стало заметно, что я проверил… тогда они подняли невыносимый визг.
— Кто ж тебя так, Саша? — тонущим в хоре голосов шепотом спросил я, разглядывая вспоротую материю дорогой ткани пиджака — под сердцем и на сердце. Розовая рубашка мертвеца теперь казалась пропитанной насквозь по всей площади. В центре — два черных пятна, вокруг — все красно, а что розовое — так это лишь слегка пропиталось. Но я-то точно знаю, что эта рубашка была розовой еще при его жизни…
Я стоял перед этим дурацким помещением и курил сигарету за сигаретой. Когда заканчивалась предыдущая, я вынимал из пачки новую и от окурка ее прикуривал. Продолжалось это немало времени, и я почувствовал облегчение, когда увидел шагающего по коридору дежурного следователя с группой. Очень странно, что он здесь. Насколько мне известно, труп — это блюдо для прокуратуры. Но вскоре я увидел и прокурорского. Он шествовал чуть позади и никуда не торопился. Наверное, хотел дождаться, пока ментовский следак начнет расспросы, а потом приблизиться, спросить: „Кто здесь главный?“, получить ответ: „Я“, и только после этого сказать: „Теперь нет“. Но оказалось, что у нас таких противоречий, какие обычно демонстрирует нам Голливуд, не существует. Оба приехали на одной машине, и только после того, как судмедэксперт констатировал факт смерти, следователь милицейский сказал:
— Ну, я поехал тогда, что ли?
И в самом деле уехал.
— Говорят, в вашей компании по производству хлопьев для попугаев в последнее время сплошные недоразумения, — сказал мне тот, что остался, когда Коломийца увезли и мы перешли в мой кабинет. — Меня зовут Рысиным, я старший следователь прокуратуры Центрального округа.
За дверью скопилось человек сорок. У меня складывалось впечатление, что все они ждут, что, когда следователь уедет, я выйду и расскажу всем длинную историю о том, как все начиналось, как возникли между Коломийцем и убийцей противоречия и каким образом и при каких обстоятельствах последний всадил нож в первого. И, самое главное, за что. Мне кажется, последний из вопросов волновал моих людей больше всего. Они стоят и ждут, из чего можно делать вывод о том, что они или слишком потрясены случившимся, или слишком хорошего мнения о прокуратуре.
— Говорят, в Твери кур доят, — сказал я, хорошо понимая, о каких противоречиях идет речь. По иронии судьбы приезжавший сегодня милицейский следователь оказался тем самым, который приезжал искать флэшку и телефон. По угрюмому виду Коломийца и Гудасова я догадывался, что их в отделе раскололи, но поскольку разборок по факту заведомо ложного доноса не последовало, я должен был догадываться еще и о том, что те решили этот вопрос некоторой суммой. Значит, успел уже поделиться информацией с прокуратурой…
— У него были враги? — спросил прокурорский.
— Вы мне нравитесь, — ответил я.
— Чем?
— У вас нестандартный подход. Знаете, бывают следователи, вопросы которых угадываешь за мгновение до того, как те звучат. С вами труднее. Черт его знает, что вас заинтересует в следующую минуту. Вот если бы вы были из них, то я наверняка услышал бы вторым вопросом: „Не происходило ли с Коломийцем чего странного за последнее время?“ Но я точно знаю, что вы об этом не спросите.
Поскольку именно об этом он и хотел спросить, возникла пауза, заполнить которую он взялся рисованием поля для игры в „крестики-нолики“ в проекции 3D. Как раз под записанной фразой: „Врагов не было“.