Малая королевская прогулка длится три четверти часа, за это время можно многое сказать, если захотеть, но Фердинанд сам не знал, чего хочет, и нес чепуху, а Лионель был зол и думал о Манриках и каданцах. Последних он собирался разбить одним ударом, что и сделал. Кажется, это было единственным осуществившимся в то лето намерением. Все остальное пошло прахом. У всех.
Равно трагичны близостью конца
Хвосты и уши, почки и сердца!
У фонтана-каприза внезапно примолкший король торопливо поручил супругу заботам маршала и удалился. Быстро, словно за ним гнались. Катарина продолжила прогулку. На ней было белое платье с черным поясом, и она попросила сорвать ей алый цветок. Лионель сорвал.
— У нас есть четверть часа, — сказала королева. — Я буду откровенна.
— Как вам угодно.
— Королевы порой меняют чашки. Иногда по ошибке, иногда нет... Я не ошиблась. Нарианский лист улучшает цвет лица. Фердинанд будет прекрасно выглядеть. Завтра... Наше с вами уединение случайно. Если Манрик или Сильвестр решат узнать причину, они успокоятся, хоть и не получат от доказательств удовольствия... Господин Савиньяк, я озабочена вашим отъездом, последовавшим за отъездом Алвы, вашего брата и Альмейды. Я должна знать, что это означает.
— Войну. Возможно, войны.
— Фердинанд скоро вернется. Вы знаете меня и можете не лицемерить. Я знаю вас и могу не заламывать руки. Что будет со мной и моими детьми? Что будет с Эпинэ?
— Надеюсь, что ничего.
— Надеетесь?
— Чтобы что-то сделать, нужно время. Его нет ни у бордонов, ни у каданцев, ни у Колиньяров. Те, кто рассчитывает занять меня и Алву до весны, ошибаются. Мы вернемся раньше.
— Может быть, но Анри-Гийом очень плох. Колиньяр хочет видеть герцогом Марана.
— Колиньяр недавно потерял наследника. Ему некому передать даже собственный герб. Моя мать не желает соседствовать с Маранами, она образумит маркиза Эр-При.
— Она или вы?
— Так ли важны подробности?
— Верно. Мы можем только верить друг другу, но мы не можем друг другу верить. Как быть с этим? Я не хочу развода, но смерти не хочу еще больше. Я знаю, Алва поручил нас — всех — вам. Вам, не Манрику! Вас отсылают. Я больше не остаюсь одна даже в молельне — меня «защищают» от убийц, которых может подослать Штанцлер. В Золотой столовой после грозы протек потолок. Пока художники отмывают плафон, королевской чете накрывают в северном крыле.
— Я не только не комендант Тарники. Я уже и не комендант Олларии. По крайней мере до зимы.
— Вы не успеете вернуться, Савиньяк. Скорее уж Алву вернут как... регента Талига. Регент должен находиться в столице.
— Не обязательно. Алонсо Алва большей частью был при армии.
— Вы согласитесь?
— С чем, сударыня?
— С тем, что сделают без вас? Алва давал слово защитить меня и детей. Вы давали слово заменить его в его отсутствие. Фердинанду вы оба всего лишь присягали. Странная вещь присяга — для одних она значит все, для других ничего. Я имею в виду свою семью, граф. Было два Ги Ариго...
— Я помню про обоих. В северном крыле не лучшие комнаты, там снятся дурные сны. Моя матушка имеет обыкновение превращать свои страхи в притчи, ваша, помнится, тоже баловалась пером. Почему бы вам не последовать ее примеру?
— Если я назову вас так же, как Ги, своего брата Ги, я ошибусь?
— Как вы его назвали?
— Подлецом. Ни в коем случае не трусом, но подлецом. Я не жалею, что была с вами откровенна. Вы не узнали ничего нового. В отличие от меня... Вы хорошо ненавидите, граф, лучше всех, кого я имею несчастье знать. Других удовлетворила Занха для Борна и Закат для младших Эпинэ, а вас?
— Вы все-таки заламываете руки. Это излишне. Запоминайте. Урготелла. Улица Четырех Дождей. Лавка «Поющая лилия». Хозяин знает, как будить нарциссы осенью, а лилии — зимой. Если он получит сонет, в котором упоминается жаба, он переправит его Алве. Если последние две рифмы будут «конца — сердца», Алва вернется. Если второе четверостишие начнется с «Он ждал», он вернется немедленно и без предупреждения. И еще. В личную королевскую охрану переведено несколько гарнизонных офицеров. В том числе Чарльз Давенпорт, сын генерала Энтони. Молодой человек в большой обиде на Алву, зато он вряд ли станет выполнять приказ, который напомнит ему об Октавианской ночи.
— Вы часто посылаете цветочнику сонеты?
— Нет. Именно поэтому они должны дойти. Запомните еще одно имя. Райнштайнер.
— Бергер?
— Да. Он проследит за Маранами.
— Вам нужны мои извинения?
— Нет.
— И все же извините. За заломленные руки. Вы помните турнир в Гайярэ и свой сонет?
Лионель помнил.
4
Маршала пришлось запереть в спальне. Он вопил и скреб по дереву когтями, норовя вырваться. Завтра служанка будет затирать царапины воском и ворчать. Луиза с досадой глянула на исполосованную руку и отодвинула засов.
— Капитан Гастаки, входите.
Кот взвыл, как сорок привидений. Вдова Арнольда Арамоны скривилась и посторонилась, пропуская его же жену. Зоя немедленно шагнула через порог.
— Что с тобой? — в лоб спросила она. — Где этот скот?
— Я его заперла. — Госпожа Арамона покосилась на царапины, те вовсю кровоточили.
— В Закат кота! Ты в обиде. В большой обиде. Тебе больно. Кто этот скот?! Я до него доберусь... Это просто, пока есть дорога от тебя к нему. К обидчику, а она есть, пока болит. Ты только скажи, он у меня, якорь ему в глотку, покорячится! Урод поганый.
— Не надо, Зоя. — Вот так родичей выходцам и скармливают. Под настроение. — Давай лучше...
А что лучше? Святая Октавия, дожили! Чуть не предложила выходцу чашечку розового отвара. С вареньем.
— Извини. Забыла, что... ваших не угощают, но сесть-то ты можешь.
— Могу. От меня не сгниет. — Зоя бросила на стул шляпу. Отличную офицерскую шляпу, что не скрывала лица и не отбрасывала тени. — Плохо всё! И становится хуже. Пожар во время потопа! Умные больно... Кто вас просил якорные цепи портить? Кто, скажи?! Теперь не поштормуешь, теперь лишь уходить, только не всем... Уже не всем! А то разнесете на ногах, как мухи. Мой говорит, чтоб я плюнула. Не твое, говорит, дело, но нельзя же так! В садке этом вашем нетронутых... как твоя дочка, как то дурище, что за мной скакало, знаешь сколько?! И чтобы они все разом... Не хочу!
Не отбрасывающая тени гостья подалась вперед, Луиза невольно последовала примеру собеседницы, но Зоя отшатнулась:
— Ты горячая! Мы уже раз с тобой ходили... Нельзя снова! Не трогай меня!
— Я не трогаю.
— Ты слушай! С этой вашей столицей... Уже скоро. Где пусто, туда течет, течет и топит. Если не пусто, оно возьмет. Не посмотрит кого, просто возьмет к четырем лунам! Ты видела. Так и будет, если не влезем! Ты хоть что-то сделала?!
— Я написала... маршалу Савиньяку. Он мне поверил, бергеры тоже поверили. К нам приезжал человек от регента и расспрашивал. Герцог Ноймаринен...
— Регент — дурак, они все дураки... Даже мой. Гордится, что малявка может... Мы — нет, она — может, но так нельзя! Пусть все будут, пусть каждому — свое, а не одно общее, что слизнет...
Пусть все будут! Иначе не сказать. Эйвон, Айри, Мирабелла с девочками, их не вернешь, но те, кто остался... Пусть все они живут! И кошка Катарина, и дура Одетта, и маменька с ее кудряшками, морщинками и коготками... Пусть живет долго, даже если сожрала твою молодость и пытается изодрать то, что еще осталось...
— Эй! — проревело под ухом. — Эй, ты опять?! Кто он? Имя! Назови имя...
— Не надо, — устало попросила Луиза. — Зоя, никакой это не «он»... Нет у меня «его». Я письмо от матери получила, вот и вспоминается весь вечер то одно, то другое. Когда я молоденькой дурочкой была, она меня почти съела. Я в зеркало глянуть лишний раз боялась, не то что на кавалеров, а мать... такая красивая, в оборочках... отставляла пальчик и завязывала бантики! Мне завязывала, с моей рожей! Это как ворону желтеньким красить — сразу ясно, что не морискилла.
— Матери могут! — Лицо Зои стало обиженным и чуть ли не юным. — Моя тоже... Сорок раз на дню про мужчин, которые женихи и которые не женихи. Сперва «пора-пора-пора», «надо-надо-надо», потом «поздно-поздно-поздно», «скорей-скорей-скорей!» Я сижу, а она зудит! Смотрит на меня и талдычит, что опять не так... Я ночи напролет ревела, мол, жениха все нет, а они ведь могли быть! Могли, сожри ее зубан, если б меня из дома выпускали, а потом он... этот... Я ему и его кощенке драной... все высказала, все! А мать опять... Замуж-замуж-замуж... Пусть не любит, пусть с любой холерой лижется, но чтоб был! Чтоб все знали, что есть! Муж. Мирить меня с этим... хотела. Сама так жила, и чтобы я как она...
— Отцы, матери... Они все так! — Зоя выходец, ее нельзя брать за руку. И по голове гладить нельзя! — Им надо, чтобы мы одевались как они, ошибались как они, правы были как они... Я поддалась, это ты у нас... капитан... Устояла!
— Да! — Зоя гордо вскинула голову. Все-таки в шляпе ей лучше. — Я не пошла на поводу! Я ждала и дождалась своего, только своего счастья, а не такого, как хотели они! Я не отдала себя ни одному из тех скотов, что мне приводили, а ушла в море... Пусть я проиграла из-за штанастых тупиц, пусть меня взяли в плен, так лучше, чем отдать себя поганому уроду!
— Без сомнения, — ровным голосом согласилась Луиза, и тут в дверь постучали громко и отчетливо. Погасла, мигнув, свеча, хрипло заорал в своем узилище затихший было Маршал. Капитанша поднялась.
— Не открывай! — закричала Зоя. — Нет! Это он! За тобой! Не открывай.
— У соседей свекор болен, там не спят. Еще увидят...
— Не увидят! Горячие слепнут, если чужие... Не пускай его! Он уже не твой!
— Не мой, только дверь этого не знает.
Луиза махнула рукой и вышла в прихожую. Зоя топала сзади, уговаривала не открывать. Маршал вопил, стук не прекращался. Капитанша глянула в дверное окошечко — на крыльце высился «муж и супруг». Точь-в-точь такой, как в Октавианскую ночь, а у соседей светилось окно. Слепнут там или не слепнут, но поостеречься не помешает.
— Эй! — велела Луиза. — К черному ходу. Живо!
Арамона кивнул и пропал. Зоя, громыхая, как катящаяся бочка, рванула к кухне. Кошачьи крики перешли в вой, на лестницу выскочила, завязывая ленты на нижней юбчонке, Селина. Хорошо, слуги в доме приходящие.
— Мама, — мяукнула дочка, — там еще кто-то? Кроме Зои?
— Папаша твой там, — объяснила Луиза. — И чего приперся?!
— Мама, ты помнишь, что он... не живой?
— Помню.
В кухне вкусно пахло соусом, будто под окном и не шлялись всякие. В сапогах с белыми отворотами. Селина бросилась зажигать лампу, блеснула неубранная тарелка, промчался по стене застигнутый врасплох таракан. Зоя уже загораживала дверь этим, как его, галеасом.
— Не пущу! — объявила она. — Он мой! Я его не отдам... Оставайся горячей, оставайся здесь!
— Мне еще детей в люди выводить, — огрызнулась капитанша. — Спрошу, что надо, и пусть проваливает.
— Ты его не станешь звать?
— Не стану! — Две бабы, одна тень, один муж... — Пропусти.
Чтобы снять все навешанные кухаркой крюки и цепи, нужно было целыми днями не иголкой тыкать, а молотом махать, но Луиза справилась. Покойный супруг топтался у порога, воскрешая былые деньки. Госпожа Арамона почувствовала, как руки сами упираются в бока, но ее опередили.
— Ты к ней? За ней?! — взвыла не хуже Маршала Зоя. — После всего... Обещал близко не подходить, а сам?! Предатель! Все вы такие... Ублюдки штанастые, только б прижать кого!.. Потаскун талигойский!
— Да разве ж... Крупиночка моя, разве ж я за ней... Ну зачем она мне? Вы же сами... Ты же сама... того... звала меня... Я услышал, все бросил... Думал, как тогда, а ты... За что?!
— Так ты ко мне шел? Ко мне?!
— Ха! Не к коряге ж этой! А ты тоже...
— Эй! — вмешалась «коряга». — Раз уж явился, так скажи...
— Только ты его не зови! — взвизгнула Зоя. — Он же... Он, если войдет, должен будет кого-то... Он тебе все тут изгадит! Не со зла... Просто холод с ним, понимаешь? С ним, не со мной... Остынет все — стены там, ковры...
— Да не стану я его звать, — заверила Луиза, — с порога поговорю. Где Цилла?
— Ходит, — лупнул глазами муженек. — Ходит и ждет. Короля своего ждет... Дня своего ждет. Не было ей счастья, заперли капелюсеньку мою... Подумаешь, ленточку взяла! Из-за малости такой... Да все ваши цацки одной слезиночки деточкиной не стоят! Вот и ушла она... От вас ушла, от злобы вашей...
Так и было! Так оно и было. Цилла плакала, боялась, пришел папенька, она бросилась к нему. Арнольд дочку в самом деле любил, а она? Она пыталась быть справедливой, только выходило ли?
— Мама... Мама, стой! Мама!!!
— Что? Что такое? — Почему перед ней Селина? Загораживает дверь? Кошка вопит... Прямо в доме. Это не Кошоне? — Арн...
— Мама! Не зови его по имени! Не спорь с ним! Зоя, уведи его...
— Девочка моя! Крупиночка... Осталась без ленточки... Ничего, у меня денежка есть. Хочешь денежку? На штучки на всякие? Девице ж надо, чтоб чистенько все было... аккуратненько...
— Спасибо, папенька. У меня всё есть!
— Всё? А отец, а сестреночка, а подружки, а жених?
— Есть у нее жених, — брякнула Луиза, — не тебе чета! Зоя, правда, шли бы вы отсюда!
— У Циллоньки король будет, а у нашей бедняжечки?
— Принц... С голубыми глазками!
— А золото? — подбоченился Арнольд. Не Арнольд он! Забудь имя, забудь!
— Не нужно нам твое золото!
— Оно не мое... Оно лежит... ждет... Золото для золотка. Оно не злое... Чистое. Возьмите на тряпочки... От сердца ж даю... Вы... вы обе... Брезгуете, да? Отцом, мужем брезгуете?
— Мужем? Мужем?! Ах ты ж!
— Золото...
Скотина... Пьяная, жадная красномордая скотина, но от нее родились дети. Этого не отнять. Каков муж, все равно, дети — твои.
— Спасибо, папенька. Мы с маменькой, если будет нужно, заберем. Мама, оно в самом деле не злое...
— Берите! Всё берите, родные мои, любименькие... Кровиночки...
— Стой, якорь тебе...
Плачет кошка, плачет маленькая Цилла, горят свечи, четыре пламенных язычка, четыре луны, мертвое дерево, ползущие камни. Кони не идут на мост, потому что метель. И холодно, потому что метель. Эйвону надо сбрить бороду, и он будет похож на человека, а Арнольду не поможет ничего...
— Мама! Мама, они ушли. Пойдем в спальню. Я тебе помогу. Мама!
— Я сама. Всё в порядке.
Они же что-то хотели. Зоя говорила... Зоя... Золото... Оно не злое... Ничье... Оно лежит. Ждет.
5
«...задержись вверенная мне армия в Гаунау еще на четыре дня, и наш последний завтрак продлился бы дольше. Мы много говорили об Эйнрехте, но Оллария также требовала разговора. С двадцатого дня Весенних Молний регентом Талига вновь является герцог Ноймаринен. Ее Величество Катарина умерла родами, дав жизнь сыну. Новости скоро достигнут, если уже не достигли, Липпе, но откровенность рождает откровенность, а иногда и просьбу об одолжении. Катарина Оллар была убита сыном Эгмонта Окделла. Убийца бежал. Эти обстоятельства, в отличие от поразившего кесаря Готфрида недуга, ничего не определяют: Талиг остается Талигом, война — войной, Излом — Изломом. Тем не менее я прошу Ваше Величество об услуге. Я знаю, что варвары не выдают тех, кто просит убежища. Я знаю, что варвары карают убийство беременной смертью. Я знаю, что варвары предпочитают осуществлять правосудие собственными руками. Я надеюсь, что убийца, если ему посчастливится перейти горы, никогда не вернется в Талиг...»
Прошмыгнуть через Бергмарк незамеченным может разве что зверь, не имеющий к тому же чести считаться достойной добычей. Хайнриху вряд ли представится возможность оказать услугу... Леворукому, но король, говоря о Дриксен, был откровенен. Так или иначе Медведь узнает про убийство и примется подсчитывать; выйдет, что Савиньяк знал правду и промолчал...
Тихий стук. Кто-то на галерее. В Олларии это могло быть опасным, в Алвасете это была бы женщина.
— Войдите.
— Вы всегда так поздно жжете свечи? — Супруга маркграфа спокойно прикрыла за собой дверь. Она была в том же платье, что и на ужине, только сняла почти все драгоценности.
— Пяти часов сна мне хватает.
— Целых пяти?
— Иногда трех. — Лионель запечатал письмо, но прятать не стал. — Сегодня я рассчитываю на большее.
Села, поправила волосы. Рудольф не допустил бы, чтоб у маркграфа была глупая жена, но ночами гуляют не только глупцы. Урфрида чуть-чуть улыбнулась.
— Вы ведь не были любовником Катарины Ариго?
— Я был капитаном охраны их величеств.
— Знаю. Любовником был Алва, мама мне говорила, но вы тоже могли.
— Нет.
— Почему? Боялись? Не хотели? Не любили? Вы удивлены моими расспросами?
— Нет.
— Тогда ответьте.
— Извольте. Нет.
— Не боялись. Не хотели. — Она говорила чуть нараспев. — Не любили.
— Ее величество испытывала те же чувства.
— К вам?
— Насколько мне известно, ко всем знакомым ей мужчинам.
— Вам неприятен этот разговор?
— Скорее непонятен.
— Мама была откровенна со мной перед свадьбой, то есть это я была откровенна с ней. Жена не слишком умного маркграфа должна знать, что нужно Талигу, и дать Горной марке наследника, способного видеть дальше охоты и войны. Я согласилась. Собственно, кроме меня, отдавать бергерам было некого, но я не соглашалась жить без радости. Будь вы любовником королевы, мне было бы проще, но я все равно предлагаю вам провести эту ночь со мной.
Да, красива. Да, умна. Да, откровенна. Да, ночами разгуливают не только глупцы, но и кошки.
— Обычно я рад стать первым, но не сейчас...
— Вы станете третьим. Я дважды гостила в Ноймаре и дважды бывала счастлива. Я умею радоваться и умею забывать. Они были женаты. Оба. Мне казалось, так лучше. Кстати, мой супруг делит ложе с одной из моих дам. Он хороший союзник, но ему по душе темные волосы. Вы поняли, о ком я?