Фридрих слишком верит в себя, чтобы поверить в таланты Бруно. Если Савиньяк разбил его, нудного старикана он точно прищучит, а вместе с ним и Штарквиндов. Регент отправит дядю на проигрыш, а разумные союзники позаботятся, чтобы фельдмаршал к армии не вернулся. Если несносный Савиньяк разделает Бруно под орех, виноват будет не регент, а одряхлевший фельдмаршал и его сторонники, они и ответят. Ну а в случае победы в Эйнрехте устроят празднество во славу Дриксен и правящей династии, а победитель... Победитель на обратном пути нарвется на «марагских разбойников». Очень случайная пуля, и противники Фридриха теряют половину козырей, а Дриксен теряет победу. Армия без Бруно вцепится в то, что уже захватила, а с этим проще... Когда над головой не висит сражение, можно перевести дух и начать потихоньку отбирать свое. Это фок Варзов сумеет даже теперь.
Принесли карты. Старательно расчерченные листы подтверждали — да, замысел имеет шанс на успех, но придется немного сойти с ума. Ли не возражал — здравомыслящих в Придде хватало и без него.
Северная Марагона манила и звала, как весной звала Гаунау. Лионель с трудом оторвал взгляд от становящейся частью жизни карты и решил начать с побережья. Марш от места высадки до глубинной Марагоны обещал стать еще безумней гаунасской охоты. Прежде чем говорить с моряками, нужно наметить маршрут... Маршруты, так как выбранные сухопутным маршалом бухты могут Альмейде не подойти. Ли развернул карту побережья, из нее выпало что-то исписанное.
На первый взгляд показавшийся очередным реестром желтоватый плотный лист нес на себе стихи, и какие! Выведенные каллиграфически строки потрясали, особенно финал.
— Я порву равнодушье клыками, — грозил окружающим неизвестный поэт, —
Засмеюсь, видя страх и проклятья.
И, взмахнув роковыми крылами,
Упаду к верной Смерти в объятья!..
— «Упаду к верной Смерти в объятья!..» — смакуя каждое слово, повторил Ли и вызвал дежурного адъютанта.
— Это вы одновременно волк и ворон? — нежно спросил маршал вошедшего Давенпорта, предъявив листок. — Как интересно.
— Нет! — отрекся от двойственности капитан. — Это подложили... Вероятно, корнет Понси. Он... вероятно, хотел, чтобы вы увидели его стихи.
— Я увидел.
Савиньяк взял перо и наискось, как обычно накладывал резолюции, без единой помарки начертал:
Удушив равнодушье подушкой,
Почешу грозным клювом запястья
И, испив нарианского кружку,
Упаду к блохам Ночи в объятья.
— Верните поэзию законному владельцу и можете быть свободны.
Савиньяк не любил писать стихи. Но иногда они приходили сами.
Глава 4
Дриксен. Эйнрехт
400 год К.С. 3-й день Летних Волн
1
Руппи весь извертелся, подыскивая положение поприемлемей. Крыша была жутко неудобной, а чего он ожидал? «Тех-Самых-Перин»? Черепица не предполагает длительного на ней лежания или сидения, а для толстого зимнего плаща неподходящее время, верней — погода, вот плащей и не захватили. Только бы эта их промашка оказалась главной, а того лучше — единственной! В том, что без ошибок не обойдешься, Фельсенбург сходился со старым Канмахером — закатные твари свою сметану никому не отдадут, а посему что-нибудь да упустишь!
Зачесалось под лопаткой и сразу же — ниже колена. Назойливо, но лейтенант корячиться и задирать штанину не стал. Комарам здесь делать нечего, только когда ждешь, если не чешется, то чихается. Особенно если нужно лежать тихо. Нужно... Руппи на крышу никто не волок. То, что от него требовалось, он сделал и мог с чистой совестью болтаться у переправы, за городской заставой, вообще на корабле... То есть, разумеется, не мог, хоть и доверял Грольше и старому Йозеву больше, чем себе. Нельзя бросать тех, кого втянул в драку, какими бы умелыми втянутые ни казались и как бы ни рвались в бой. Изволь идти если не первым — не годишься ты в первые, — то вторым, пятым, десятым... Руппи так и ответил. Его поняли и больше не пытались спровадить, только проверили, каков лейтенант с абордажным тесаком. Оказалось, вполне себе... «Бывает и хуже», — объявил Грольше и определил Фельсенбурга во второй заход.
Хлопанье и легкий ветерок заставили дернуться, но это всего-навсего опускались голуби. Нашли куда! Начинало припекать, внизу все громче шумел торговый Эйнрехт — покупал, продавал, ругался, скаредничал... Казнь, будь осужденный хоть четырежды адмиралом, не вытащит негоциантов из лавок, а гуляки только протирают заплывшие глаза и наливаются кто водой, кто пивом. Им тоже не до развлечений, потому регент и выбрал утро буднего дня — пусть все закончится тихо, а завтра будут вам фейерверки и гулянья. Не просто так, а в честь дня рожденья Девы Дриксен. Не портить же такой праздник казнью, а тянуть с исполнением приговора больше недели запретил еще Людвиг Гордый, который при всей своей гордости тоже не взял Хексберг. Этот город может быть лишь талигойским, кто возьмется доказать обратное, потеряет зубы вместе с головой; вот за Марагону поспорить можно, что Бруно сейчас и доказывает...
Фельдмаршал не сомневался в будущем успехе уже зимой, только что он станет делать со своими удачами? И с регентом? Принц Бруно не может сесть на трон сам, но не пустить на него может. Выбирать между тянущимися к короне родичами старику все равно придется — кесарь не будет лежать вечно...
Сразу с трех сторон поплыл колокольный звон. Четверть десятого. Остается меньше часа. Руперт повернул затекшую шею и глянул за трубу. Там рыжели чешуйчатые крыши, над самой дальней торчал флюгер — девчонка с розочкой. Когда первые всадники достигнут площади Пяти Лип, на доме с флюгером поднимут сигнал. У засады будет несколько минут, чтобы собраться и хоть как-то размять руки и плечи.
Внизу, со стороны двора, раздался какой-то шум, и Руппи вжался в крышу. За сигналом следит Штуба, живчик из старых знакомцев Грольше. Этот не прохлопает, и потом, процессия только-только отъезжает от замка Печальных Лебедей.
Холодный канал... Лягушка... Подъем от Архивной, Святой Курт, Болотная... Как ни езжай, Пяти Лип и Пивной с ее знаменитым поворотом Песий Хвост не миновать. Разве что Собачьей Щелью, но там паре всадников не разминуться, куда уж карете.
Шум внизу прекратился, теперь во дворе шваркала метла. Большой Польдер перевернулся на спину, едва не заехав Фельсенбургу по плечу сапогом. Тень от загородившей полмира трубы разрубила здоровяка пополам. Один из голубей на гребне крыши принялся обхаживать голубку. При желании Руппи мог ухватить распущенный грязно-белый хвост. Снизу бы не заметили или решили, что охотится кошка. Крыши принадлежат птицам и котам, люди на них дюжинами не валяются. Это столь же очевидно, как и то, что Восемь Площадей не место для волков. Волк по зиме может забрести на окраины Шека, но не в Эйнрехт. Городская стража зверя может не опасаться. Городская стража зверя опасаться не должна...
2
Половина десятого! Олафа из замка Печального Лебедя уже вывели, и теперь «безглазая» карета шагом — другие аллюры в Большом Эйнрехте дозволены лишь кесарским гонцам — приближается к торговым кварталам. К Восьми Площадям. К Пивной. К Собачьей Щели и Песьему Хвосту с его ничем до сегодняшнего дня не примечательными домами-близнецами. Удачно, что на небе ни облачка, в сырую погоду трюк с мешками мог бы и не сработать. Утреннее солнце слепит глаза, и это тоже хорошо — вряд ли кто-то таращится наверх, где в ожидании дела жмутся к черепице три десятка рубак.
Только бы адрианианцы ничего не напутали, но такие не ошибаются, да и не станет Фридрих устраивать сюрпризов, незачем ему... Все пойдет раз и навсегда установленным порядком, одна разница — осужденного везут в закрытой карете. Высочайшая милость, ведь могли и в телеге, под взглядами простонародья! Олаф тогда тоже мог бы... Выкрикнуть то, что говорил на суде. Рты смертникам не затыкают, чтоб не мешать каяться перед добрыми людьми. Если каяться адмиральским голосом, слышно будет далеко, а Фридрих не желает шума. Раньше не то чтобы хотел, но ожидал. От Штарквиндов с Фельсенбургами — вызова, от мещан и моряков — обиды за «своего», только не случилось ничего. Досада, если и была, растворилась в южных победах и сниженном — и кто только подсказал? — харчевенном налоге. Бабушка выжидает, мама ищет сыночка и плачет, а про друзей Ледяного Руперту даже думать не хотелось. Госпожа фок Шнееталь считается смелой... Бах-унд-Отумы слывут воплощенной порядочностью... Толку-то?
Три четверти. Старый Йозев вместе с Грольше уже потягивают пиво в «Пьяненьком мышонке», где с самого утра поят возчиков. Пара домов от угла — и не на виду, и рядом.
Три четверти. Старый Йозев вместе с Грольше уже потягивают пиво в «Пьяненьком мышонке», где с самого утра поят возчиков. Пара домов от угла — и не на виду, и рядом.
Переодетый мастеровым Вердер нога за ногу бредет от Эйны к Пивной, останавливается перед кабачками, что попроще, пересчитывает деньжонки, идет дальше, чтобы к десяти добраться до Щели...
Все пройдено, просчитано, проверено, предусмотрено, только Леворукий любит смеяться, и тогда возвращается Альмейда, а кесаря разбивает удар... Достаточно чему-то не сойтись, и все их предприятие окажется бессмысленным и гиблым, как поход на Хексберг. Как засада у боен. Убийцы, получая свои деньги, тоже не сомневались, что их отработают, а удача рассудила иначе.
Хексберг, Зюссеколь, Шек, Метхенберг, Эйнрехт... Как же ему везло все это время, но любой ветер когда-нибудь да сменится, а везенье тот же ветер: не удержишь, как ни хватайся. Ну и пусть, кроме везенья есть руки, голова и сноровка. Удалось шкурнику, неужели не выйдет у рискнувших ради друга?
Руппи сам не замечал, как в сотый раз принимался повторять, что станет делать по первому сигналу, что — по второму... Представить дорогу от Архивного спуска до аптекарского дома и дальше, к Горелой пристани. Порадоваться, что Файерманы не только сами уехали, но и соседей уговорили. Припомнить команду Грольше по именам. Проверить, на месте ли тряпки, наконец. Что угодно, лишь бы не думать, что Фридриха в последний момент убедили: адмирала цур зее, любого, негоже казнить как мещанина. Принцу нравится слыть непредсказуемым, с него станется все поменять за полчаса до казни и погнать к Печальным Лебедям курьера на взмыленном коне. Чтобы тот развернул уже тронувшуюся процессию. Подобное не предусмотрят ни «львы», ни Леворукий... Или как раз Леворукий и предусмотрит, чтобы посмеяться над людишками с их расчетами.
Нужно было отправить кого-то прямо к замку. Или пойти самому. Ну пошел бы, а дальше что? В Липовый парк засветло не проберешься, и не засветло тоже. Олаф даже не узнает, что хоть кто-то его не предал. Западный флот на дне, иначе бы они перекрыли все улицы, а теперь...
Чушь! Какая же чушь лезет в голову! Подлая, никчемная, слезливая. Это от мамы, она вечно всех пугает и сама пугается. Руппи никогда не понимал, как можно отовсюду ждать сплошных бед, а сегодня в голову разом полезло все неотплаканное. И ведь забыл же, совсем забыл, как казнили какого-то барона, а сейчас встало перед глазами...
Руппи не было и пяти, он не понимал, что значит «отравить супругу», но бабушка сказала, что «наследнику Фельсенбургов следует присутствовать», и он присутствовал. В трехцветном фамильном плащике. Вместе со Штарквиндами, потому что маме стало плохо и отец остался с ней. Не казавшаяся страшной церемония походила на развод караулов и немного на зимнее представление. Там тоже были колода, человек с мечом и кесарь в мантии и короне... Какой же он дурак! Гудрун и Фридриху на казни присутствовать невыгодно, значит, Олафа сочтут простолюдином и все случится на Ратушной! То есть не случится, если только они...
3
— Есть знак, господин лейтенант! — Это Штуба, и точно, чуть ниже флюгера кругами ходит шест-голубятник с привязанной к нему тряпкой. Два круга, и пропал. Снова появился и еще два круга. Едут, расцарапай их Гудрун! Едут и уже у Пяти Лип — с углового дома площадь как на ладони...
— Парни, — Гульдер, «вторая клешня» Грольше, осматривает своих, — приготовились.
Все на местах, каждый — на своем, теперь собраться и ждать приказа. Молча. Дергать людей лишний раз нечего, да и кто ты такой, чтобы дергать? Будь ты четырежды лейтенантом, идут не за тобой, а за вожаками. Проверенными, испытанными хоть соленой водой, хоть пивом, хоть кровью.
— Крепи концы — быстро! Польдер!
— Сделано, старший.
Штуба ловко, будто муха по стеклу, спускается к самому краю, перевешивается, машет. Сейчас размышляющий, выпить или нет, «ремесленник» заметит мелькнувшую в вышине руку и устремится в кабачок. Закажет кружечку. Сядет и будет сидеть. Он ни при чем, он совершенно ни при чем. А на Пивной тихо. На Пивной спокойно... Для гуляк рано, для поставщиков — поздно. Кто-то вышел по своим делам, что ж, значит, не повезло...
— Попросим же у Создателя, дабы вразумил, укрепил и не оставил заботой...
Гульдер молится вслух, какой моряк пойдет в бой без молебна? Попросить Создателя о помощи, тайком скрестить пальцы на удачу и загадать, что отдашь, если повезет. Руперт фок Фельсенбург отдает всё и больше, как в сказках, только он не на закате у перекрестья дорог. Некому услышать, некому спросить долг через шестнадцать лет.
Штуба снова высовывается, оборачивается, кивает — кто нужно, увидел. Йозев с Грольше уже заметили «выпивоху». Сейчас они неторопливо поднимутся из подвальчика, пройдут вверх по Щели, тут всего-то три десятка шагов, и окажутся на Пивной. Вожаки знают, что делают, все знают. И вообще пора проверять снаряжение и оружие. Напоследок.
— Второй!
Шест с тряпкой теперь кружит дольше, пять оборотов: конвой приблизился к началу улицы. Крадучись — а ну как Леворукий занесет кого на чердак, а над головой будто битюги топают, — моряки перебираются через гребень. Отцу Луциану благословлять налетчиков в голову не пришло, вот про нитки для мешков он подумал. Про гнилые нитки.
— Третий!
Больше часа, чтобы войти в залив. Несколько минут, чтоб миновать десяток домов. Ожидание боя, как ожидание... танца. Ожидание танца, как ожидание ветра. Как же стремительно оно... накатывает! Перистые облачка на небе, словно царапины. Кошка-судьба примерилась и цапнула. На счастье!
Досчитать до ста сорока... Они проверяли, сотню, тысячу раз просчитывали и проверяли.
— Тряпки, живо!
Плотная ткань укутывает рты и носы. А с ветром у нас что? А ветра почти нет. Здесь, над крышами, его дуновение еле-еле ощущается, и это прекрасно, Леворукий нас забери, это просто замечательно! Еле-еле — именно то, что нужно.
Руппи тянуло к краю крыши, но он сдерживался — внизу Йозев и Грольше. Они глаза нападающих и их же мозги. Пока нет сигнала, надо сидеть смирно.
С соседней крыши срывается голубь. Ничего, ему просто надоело сидеть! Как же они с Зеппом ждали боя. А разве можно не ждать?! Не ждать боя, не верить в победу? Зачем же тогда и жить?
Топот двух сотен копыт. Ровный, четкий... Гвардейские кони. Выезженные. Не боящиеся ни выстрелов, ни огня, ни порохового дыма. Привычные к строю, не то что охотничьи привереды дядюшки Мартина. Ох, не то!
Что-то мелькает на соседней крыше. Ага, над гребнем такие же замотанные головы. Тоже готовы. Какими же разбойниками они сейчас выглядят. Смешно! Смешно, только они и есть разбойники. Отбить государственного преступника по дороге на казнь... Алву всего лишь перевозили из тюрьмы в аббатство, и потом, этот Ракан был никем.
Цокот копыт становится громче. Всё! Мимо дома господина аптекаря идут первые всадники. Следующий дом «их».
Стук сердца. Тишина. Голуби на водосточном желобе не боятся распластавшихся людей. Если кто-то смотрит вверх, он видит голубей. Только голубей.
— «Абордажной команде — наверх!»
Боцманская дудка, наверное, впервые от основания Эйнрехта оглашает столичные улицы своим пением. И моряки флота его величества, как им и надлежит, исполняют приказ.
Глава 5
Дриксен. Эйнрехт
400 год К.С. 3-й день Летних Волн
1
Четырехпалые абордажные крючья разом метнулись вниз. Глухой стук вонзающегося в дерево металла и никакого звона того же металла по камням мостовой... Отлично!
— Выбирай слабину! — рявкнул Гульдер, и Руппи торопливо накрутил провисший трос вокруг печной трубы. «Когтить» карету лейтенанту, само собой, не доверили, да он и не рвался. Когда нет права на промах, уступи тому, кто не ошибется. Фельсенбург уступил.
«На абордаж!» — велела снизу дудка. Сигнал не успел затихнуть, а Гульдер со своими парнями уже рванули вперед и скрылись за обрезом крыши. Руппи мог бы не хуже, море морем, но и горы чему-то учат, только Грольше уперся, будто лось по осени, а уж старый Йозев... Цветочек в волосы — и готовая «Волшебница Метхенберг»! По части тревог за «милого Руппи». Ладно, придется вторым заходом...
Дико, исступленно заржали лошади. Брань всадников была потише, но не менее выразительна. Вопли, ржанье, лихорадочная дробь копыт... Затихающая — голова конвоя галопом рванула за поворот. Значит, сработало!
— Эк их...
Голову — да, но хвост здесь, и он длиннее. Десятка два, если не больше. Ничего, управимся! Проверить пистолеты и повязку на лице, руки – в петли на конце ремня… Ну, господа гвардейцы, сейчас спляшем!
— Пошел!
Три этажа и чердак — это не высота! Трос прочный, кожаный ремень на него Руппи накидывал сам, а уж своим рукам Фельсенбург всегда доверял. И правильно...