— Чисто! — сказал Руппи и объяснил: — «Истинники»... Они как-то метят людей, а потом находят. Кошки это чуют, особенно трехцветные.
— Проверка, значит? — уточнил Грольше. — А мы-то гадали, с чего вы левой рукой да за правым ухом...
— Проверка, — подтвердил лейтенант и замялся. — Господин адмирал... Дальше вы поплывете, а я... Мне нужно вас оставить. На время.
— Почему? — резко спросил Олаф.
— Сподручнее уходить, — попытался выручить абордажник, — врассыпную в смысле... Точно говорю!
— Толпой не выбраться, — подставил плечо и Йозев. — Вот все и фитильнули кто куда... Ничего, соберемся.
— Где именно?
— У барки, — оживился Грольше. — Сейчас выйдем в Эйну, будто местные, по делам плывем. Ганс с Зюссом на веслах, мы трое вроде как по делам. Одежка нужная в лодке, мешки с товаром... Гусиный пух, все честь по чести...
— Я понял. Руперт, куда и почему уходите вы?
— Нужно отвлечь погоню от реки. Мы все продумали...
— Кто «мы»?
— Кавалеристы Роткопфа. Возможно, вы их помните... Штаудиц и Ценкер...
— Меня контузили на «Ноордкроне», а не в Зюссеколь. Значит, люди Бруно тоже в заговоре?
— Рихард и Максимилиан честные офицеры...
— То есть они в заговоре без Бруно?
— Заговор был против вас... И против кесаря! Все образуется, но... не сразу. Мой адмирал, меня ждут, я должен спешить.
— Хорошо, спеши. Встречаемся... Канмахер, где?
— Так что у Щербатой Габи...
— В бухте Щербатая Габи. Извольте не задерживаться, лейтенант...
Спасла Гудрун. Покидать столь желанные руки и тем более лезть в противную корзину кошка не желала, вот и вцепилась в одежду всеми когтями. Воевать с ней было не время, пришлось вылезать из лодки с урчащей зверюгой на руках. Это позволило рассмеяться и не сказать того, чего не говорят даже своим. Именно своим и не говорят.
Выбираясь из зарослей, Руппи оглянулся. Лодка с «негоциантами» уплывала вниз по течению. Через несколько минут она выйдет в Эйну. Олафа не станут искать на реке. И в Щербатой Габи тоже не станут...
3
Горожане стояли и смотрели на ворота. Человек двести, в основном женщины. Немолодые, добротно одетые, хмурые, они мало походили на расхватавших оружие слуг, встретивших Робера во дворе замка Эпинэ, зато Дору толпа напоминала — тот же болотный ненавидящий холод.
Дракко фыркнул и прижал уши: ему не нравились эти люди, но Робер безжалостно послал рыжего к казармам. Жеребец сменил тактику и попытался перейти в галоп, но кто считается с лошадьми? Шагом, глядя прямо перед собой и моля всех святых и демонов, чтобы толпа расступилась. Кто-то да помог. Первой подвинулась высокая женщина в рогатом чепце, затем красивый старик, это послужило сигналом — толпа медленно раздавалась перед отрядом и, скорее всего, смыкалась за последними всадниками. Эпинэ не оборачивался — смотрел вперед, но катившиеся перед грудью Дракко короткие тени и цокот копыт подтверждали: Жильбер и южане не отстают, а вот хозяева открывать не спешат. Это было плохо, но не так, как если б над стенами торчали дула мушкетов.
Мевен требовал взять сотню, Карваль навязывал себя, Робер отправился с привычным эскортом. Непривычный рванул другими улицами, чтобы вмешаться, если потребуется, если все, что почти удалось, пойдет прахом.
Скрипнули и чуть приоткрылись ворота: Халлоран все же не совсем... А что «совсем»? Такие не трусят; струсь полковник, ворота стояли бы открытыми настежь, а несчастные конники болтались на фонаре!
— Смерть насильникам! — провизжало за спиной. — Смерть убийцам!
— На фонарь! — отозвалось сбоку.
Накликал он с этим фонарем. Проклятье, при Альдо люди в собачьи стаи не сбивались! Стреляли с крыш, это случалось, выкрикивали из толпы то здравицы, то оскорбления, малевали на стенах, но не рычали.
— Насильников на фонарь! — На фонарь... На фонарь... На фонарь... Звуки чавкают, будто конь идет по раскисшей глине. «На фо-нарь» — копыто тонет в грязи. «На фо-нарь» — грязь отпускает коня и всадника. Ненадолго... На фонарь, на фонарь, на фонарь...
— Монсеньор. — Осанистый торговец загораживает дорогу. Лицо знакомое и растерянное. — Монсеньор, мы не уйдем... Пока не добьемся справедливости. Мы ждем суда, монсеньор! Вашего суда над убийцами и насильниками...
Негоциант. Из выборных. Приходил с такими же, благодарил и заверял. Теперь бедняге неудобно и страшно. Между двух огней всегда так.
— Смерть убийцам!
А вот и старуха. Надо полагать, та самая. Вцепилась одной лапой в плечо женщины помоложе, другой тычет вперед и орет про фонарь. Взмокший Дракко норовит попятиться, выборный отводит взгляд. В Олларии Проэмперадор не боится ездить по улицам. В Олларии горожане не воюют с гарнизоном, а гарнизон — с горожанами.
— Отдайте нам их!..
— На фонарь!
— Монсеньор, мы требуем суда!
«Требуем»... Раньше благодарили и просили. Допустим, благодарить особо не за что, но от мародеров, от настоящих мародеров их прикрывали и парни Халлорана!
— Вы уверены в обвинениях? — Сдерживать пляшущего Дракко все труднее, и все больше хочется отпустить поводья и выхватить пистолет.
— На фонарь!
Старуха щурится, будто закатная тварь... Как графиня Савиньяк... Подается вперед, шевеля губами. Подается вперед и вся толпа. Люди Пуэна совсем близко, достаточно махнуть шляпой.
— Монсеньор, справе...
— Хорошо. Ждите. Здесь ждите. Очистить проезд!
Если не получится, придется... По-хорошему не понимают. Поймут по-плохому.
— Отдайте... Отдай... Дай... Дай... Дай...
— Лэйе Астрапэ, с дороги!
В казармы Робер въехал шагом.
Глава 7
Талиг. Оллария
Дриксен. Эйнрехт
400 год К.С. 3-й день Летних Волн
1
К осаде полковник подготовился неплохо. Как и к прорыву. Даже костры сложил и котлы над ними повесил. Смолы не нашлось, но кипяток был. Это уже больше походило на родимый замок, только на дополнявшем картину каштане никто не висел. Пока. Робер спрыгнул с лошади, утер взмокший, как оказалось, лоб и заставил себя присвистнуть. Начало вышло правильным.
— Монсеньор, — удивился сперва показавшийся каменным Халлоран, — разве вас не предупредили?
— Что вы перешли на осадное положение? Нет.
— Я своих ребят не отдам!
— Не кусайтесь! — прикрикнул Эпинэ. — Вы уверены, что это не они?
— Да плевать мне кто! Я их не отдам.
— Плевать? Вы родом из Барсины?
— Что?!
Сколько страха на этом дворе, аж сапоги вязнут.
— Вы, — раздельно проговорил Робер. — Родом. Из. Барсины?
— Прошу простить... Монсеньор.
— Забудем. Вы ручаетесь за невиновность ваших людей?
— Да, Леворукий меня побери!
Может, уже побирает? Не полковника, так тех, кто торчит на площади. Сколько они будут ждать, прежде чем поднимут шум, на который сбежится в десять раз больше народу, а там один выстрел, и понеслось... Нет, бунт Карваль уймет, и вряд ли с большими потерями среди своих, но ведь есть и горожане. Старую ведьму не жаль, а других?
— Монсеньор, — повторил Халлоран, — я ручаюсь. Они бы никогда... У Пола в Заречном предместье невеста, Конрад женат...
— Давайте их сюда.
— Вы меня не заставите... Разрубленный Змей, если вы отдадите моих, завтра ткнут в кого-то из ваших...
— Не пытайтесь думать за других, полковник. Это они?
— Они.
Хоть в чем-то повезло, ни одного горбатого, кривого, носатого. Рожи как рожи... Бледные, не без того.
— Полковник, отберите десяток. Кого хотите, только не обвиняемых. Мундиры долой, пойдут в рубахах. Не замерзнут. Дювье, с Дракко сладишь?
— Зачем десяток? — Полковник ничего не понимал. В отличие от сержанта. — Куда?
— Старуха щурится, она близорука. — Леворукий бы побрал эти пуговицы, сколько же их нашили! — Дювье! Живо надевай! Шляпу, перчатки — и в седло. Твое дело — отделить ведьму с дочкой от остальных и заставить указать на насильников. И чтоб назвала тебя мной. Проэмперадором, монсеньором, Эпинэ, как угодно. Громко назвала, чтоб все слышали. Ясно?
— А... Ясно, Монсеньор!
— Жильбер. Сейчас мы выведем этих десятерых. Ты — адъютант Дювье! Подзовешь к нему свидетельниц.
— А если поймут...
— А если б нас всех у Святой Мартины закопали?
— Монсеньор!
— Что, Дювье?
— Мэтр Жанно супротив вашего тугоуздый.
— Вижу. — После Дракко разве что Моро тугоуздым не покажется. Ничего, не в бой идти.
— Господин маршал, мы не можем... Ну, чтобы вместо нас другие шли! — Один из обвиняемых, совсем мальчишка. Чем-то на Дикона похож... Тоже мне насильник! — А вдруг она на них скажет...
— И отлично! Вас, именно вас с Конрадом, должны были запомнить. Да не тогда, утром...
— Вы рассчитываете, что она запутается?
— Я рассчитываю, полковник, что толпа поймет: старуха видит не лучше тапона. Если что и разглядит, то мундир. Им нужна справедливость, они поймут и уберутся. — О том, что толпе нужна кровь, любая, думать не хочется, но надо. Думать, не говорить. — На всякий случай поставьте на стены стрелков, но так, чтобы видно не было. Без моего приказа не высовываться.
— Вы рассчитываете, что она запутается?
— Я рассчитываю, полковник, что толпа поймет: старуха видит не лучше тапона. Если что и разглядит, то мундир. Им нужна справедливость, они поймут и уберутся. — О том, что толпе нужна кровь, любая, думать не хочется, но надо. Думать, не говорить. — На всякий случай поставьте на стены стрелков, но так, чтобы видно не было. Без моего приказа не высовываться.
— Они уже не высовываются. — Халлоран кивнул в сторону костров.
— Отлично! Открыть ворота.
2
Толпа изрядно разрослась. Стало больше мужчин, и не понять, зачем они явились, было нельзя. Злость и напряжение смешались с жарой в какой-то мерзкий туман, словно бы сожравший звук и движение. И затхлость, как в погребе. Боль саданула в висок раскаленной иглой, перед глазами замелькали зеленые завитки. Борясь с тошнотой, Робер облизнул враз пересохшие губы. Смять бы этот сброд лошадьми... И хороший залп со стен. Чтобы знали.
Неожиданная ненависть едва не угробила весь замысел, выручил Мэтр Жанно. Мерин не понял чужого приказа, но лезть вперед он не был приучен, вот и не лез, а потом Эпинэ услышал Жильбера: адъютант приказывал свидетельницам подойти к замершим у ворот белым фигурам и указать виновных.
Старуха рванулась к жертвам, волоча за руку дочь, которая вряд ли соображала хоть что-то. Следом двинулись двое мужчин — давешний выборный и кто-то молодой.
— Стоять! — Больше Робер не удивится, что Жильбер сумел сжечь Сэ! — Всем назад!
Выборный проныл что-то невразумительное. Молодой сжал кулаки, но отшагнул. Старуха бросилась вперед сорвавшейся с цепи псиной. Ничего не заподозрила — злоба, такая злоба, безмозгла!
Называет! Тычет пальцем. Смерть тоже тычет вслепую, иначе у Ренквахи выжил бы Мишель или Арсен...
— Здесь... — А ведь она... счастлива! — Оба здесь! Тот, лохматый! И... вон тот!
— Создателем поклянешься?
Вот она, разница между герцогом и солдатом. Герцог Создателя забыл напрочь. Как и старуха!
— Они! — хлещет по ушам визг. — Я помню... Я все помню! И не двое их было... Третий караулил. Вот тот!
— Ты готова поклясться? — подхватывает Жильбер. — Перед Создателем? Перед Проэмперадором Олларии?
— Да они это, они! Клянуся... На фонарь ублюдков!
Как же он возненавидит теперь фонари! Но фонарщиков понадобится больше, темных углов в Олларии остаться не должно.
— Отвечай Проэмперадору, женщина.
Старуха уставилась на Дювье. Захрапел и прижал уши Дракко, сержант натянул повод сильнее, чем нужно. Дернув головой, полумориск отступил к мерзкой пятнистой стене.
— Отдавай убийц, красавчик! — прорычала уже не женщина. — А то... Начхать, что герцог и... этот... главный в городе... Дай!..
Назвала! Она назвала, и толпа слышала. Теперь заставить Жанно прыгнуть и замереть между ведьмой и Дювье, отбросив шляпу.
— Люди, свидетельница плохо видит. Она никого не узнала и не может узнать! Для нее что Проэмперадор Олларии, что сержант на одно лицо, а мундиры одинаковы у всех. Идите по домам. Эти солдаты невиновны... Утром свидетели указали на других. Господин негоциант, вы уже говорили от имени горожан, извольте подойти и сказать, есть ли тут те, кого обвиняли утром.
Господин негоциант делает робкий шаг, озирается, переводит взгляд на устроившегося в маршальском седле Дювье, на Робера — вот когда седина пригодилась, — на старуху и никак не может поднять взгляд на людей в белых рубахах.
— Вы тоже помните только мундиры?
— Я... Монсеньор, вы правы. Это другие лица. Вынужден признать...
Болтать выборные научились, Робер приготовился слушать. Все разрешилось, только рука продолжала судорожно сжимать поводья, а злоба так и оплетала сердце студенистыми щупальцами. Горожанин чесал языком, Робер сдерживал чужую лошадь и собственный норов. Он-то сдерживал, а вот другие...
— На фонарь! — взвыл ненавидящий голос. — Плевать, что не они... Мими-то все одно теперь...
— Пускай энти за тех ответят!..
— Ишь... Разбежались по казармам, а дружки их прикрывать...
— А чтоб за каждую нашу четверых вонючек! Вот где справедливость... Вот как надо! — Давешний молодчик. Прет с одними кулаками на всадников. Перекошенная рожа, белые глаза... Ну, ты сам хотел, тварь! Сам! Рука рвется к загодя расстегнутой ольстре, но сразу нельзя. Надо предупредить.
— Стоять! Иначе ляжешь.
— Ах ты ж...
В последний момент Робер все же взял левей и выше. Пуля попала куда надо. В плечо.
— Лэйе Астрапэ, следующий отправится не к лекарям, а в Закат! Жильбер...
Бросить Сэц-Арижу дымящийся пистолет, поудобней перехватить заряженный и усмехнуться. Обязательно усмехнуться.
— Монсеньор, ваш пистолет!
— Спасибо, Жильбер.
Он не Алва, чтобы еще и с левой... Но они этого не знают. Положить косячного жеребца — остановить табун. Если повезет... Нет — уйдет в сторону, да еще и прибавит.
— Из уважения к горю этой женщины я ее отпускаю. Но если она снова начнет... подстрекать, то отправится в тюрьму. А те, кто попробует чинить самосуд — любой, над кем угодно, — окажутся на фонаре. Ближайшем. Слово Проэмперадора. Это я решаю, кто виноват. Я и закон! А сейчас — прочь.
Шевелятся, смотрят под ноги, расползаются. Кто-то подхватывает старуху, та тянет за собой так и не сказавшую ни слова дочь. Выборный красен, как алатский перец, лицо в каплях, будто из ведра окатили. Дювье провожает глазами парней, что уносят заводилу. Если он мастеровой, мастерству его конец... По-хорошему отправить бы молодчика в тюрьму, ну да кошки с ним! Никого он, такой, больше не вздернет, да и на рудниках толку от однорукого...
— Монсеньор, — голос Сэц-Арижа срывается, — Монсеньор, я... хочу принести извинения графине Савиньяк, я... Какой же гадиной я был.
— Извинения принеси, но у нас все было по-другому.
— Вы не видели, как оно вышло в Сэ! И ведь я радовался, гордился... Понимаете...
— Жильбер, не сейчас...
Выпить бы и лечь. Нет, сперва отмыться, и не у Марианны. Эту заразу к ней лучше не тащить.
— Монсеньор, смотрите!
Да уж, его высокопреосвященство не из тех, кто будет сидеть в Нохе, когда пахнет жареным, хотя сейчас если и несет, то тухлятиной. И вроде разошлись все, а мерзко по-прежнему. Эх, ну что бы кардиналу явиться часом раньше или вообще не являться.
— Вам не следовало рисковать.
— Я — Проэмперадор Олларии. И потом, никакого риска не было.
— У вас кровь на руке.
— Ударился где-то... Эта рана вечно открывается. Ваше высокопреосвященство, отпустите этим... людям грехи. Или изгоните демонов, а я...
— Вам надо лечь, и чем быстрей, тем лучше.
Глава 8
Дриксен. Эйнрехт
Дриксен. Кесарский морской тракт
Талиг. Оллария
400 год К.С. 3-й — 4-й день Летних Волн
1
Карета дожидалась на задах мануфактурных складов. Простая дорожная карета, не новая, без гербов и украшений. Такие при необходимости нанимают пожилые провинциальные дворяне, которым собственный экипаж не по карману. Тут же был привязан и отъевшийся Краб, чья простецкая наружность пришлась как нельзя кстати. Руппи остановил повозку почти вплотную с каретой. Сухощавый, похожий на отставного офицера человек спокойно принял вожжи. Не знай Руппи, что брат Орест — монах, нипочем бы не догадался, но «львы» служат Создателю по своим правилам.
— Промойте при первой возможности царапины, — спокойно посоветовал адрианианец. — Надеюсь, Гудрун всего лишь не хотела расставаться?
— О да! — Руппи невольно поморщился, вспоминая с трудом выигранное сражение. — Она внутри, в корзине.
— Очень хорошо. Пусть удача сопутствует вам и дальше.
Ни расспросов, ни прощаний. Сделал свое дело и пошел своей дорогой. Так и надо. Наверное...
Повинуясь какому-то порыву, лейтенант протянул руку. Брат Орест ответил офицерским рукопожатием.
— Хотел бы я увидеть Седые земли!
— Так присоединяйтесь! На корабле места хватит, а на берегу и подавно.
— Мое место здесь. Кошка не знает, что значит долг, и нуждается в корзине. Лошадь не знает, куда идти, и нуждается в вожжах. Мы же сами себе корзина и сами себе вожжи. Скажите об этом вашему адмиралу, когда он будет нуждаться в утешении.
Руппи кивнул. Брат Орест ловко, как заправский возница, взобрался на козлы и развернул лошадей. Раскачиваясь на ухабах и колдобинах — это тебе не брусчатка Большого Эйнрехта, а заречное предместье, — повозка покатилась прочь, куда — Руппи не спрашивал, но грустно стало. Лейтенант заглянул внутрь кареты, потрепал по шее безмятежного Краба и уже привычно выбрал позицию, равно пригодную и для бегства, и для драки. Обошлось. Одетый как провинциал Максимилиан в сопровождении слуги появился быстро — только и ждал, когда по проулку проедет нужная повозка.