— Да, — быстро сказал Арно.
— Я все понимал, — отчеканил Йоганн.
— Да, я понял.
— Да, мой генерал.
— Очень хорошо.
Валентин был невозмутим как бергер, а бергеры честно готовились выслушать начальство. Арно тоже готовился и пытался казаться спокойным, а казался упрямым. Если б с ним поговорила мать, было бы проще...
— Господа, сперва нам предстоит прояснить некоторые обстоятельства. Теньент Савиньяк, правильно ли мы с генералом Ариго понимаем: вы считаете, что в Лаик под именем Сузы-Музы скрывался господин Придд?
— Да. Я счита...
— У вас имеются доказательства?
— Не те, которые примут законники.
— Тем не менее обоснуйте свое мнение.
— Шутки были слишком хорошо продуманы для большинства из нас, но только не для Придда. В этом доме привыкли действовать исподтишка и прятаться за других. Не у всех из нас есть старшие братья, которые могут рассказать про Лаик, у Придда брат был. Титул графа Медузы подходит ему больше, чем остальным. В Олларии Придд пользовался подлинной печатью Сузы-Музы, а господин Борн — нет. В Лаик граф назвался «благородным и голодным». Борн подписывался «благородный и свободный».
— Откуда вы это узнали?
— От теньента Вардена. Сейчас он у Давенпорта. Вардена взял в королевскую охрану Ли... граф Савиньяк, после мятежа Рокслеев теньент остался во дворце, но...
— И что Варден говорит о Придде? — перебил упрямца Жермон.
— Персона герцога Придда меня не интересует! — взвился Арно. — Я...
— Вы уже получили замечание на сей счет, — не преминул вернуть поводья в свои руки Райнштайнер. — Но мы собрались выяснить личность «графа» из Лаик. Теньент, вы можете что-то добавить?
— Нет!
— Господа Катершванц, что думаете вы?
— Я хочу верить, что это не Валентин, — Норберт в самом деле этого хотел, — но я не знал про печать. Я хочу понять...
— А я нет! — брякнул Йоганн и покраснел. — Суза-Муза в Лаик был свинья, Валентин нет. И еще он не трус... Я не говорил с Фарденом, я говорил с теми, кто шел от Печального Языка. Один человек не может быть таким и таким, значит, это разные люди. И потом, один человек не мог вешать потекс, а Придд в Лаик всегда ходил один...
— Полковник Придд, я не прошу вас отвечать, я приказываю. Вы знаете, кто действовал в Лаик под именем графа Медузы?
— Отвечайте, Валентин, — подтвердил приказ Жермон. — Пора с этим покончить...
— Слушаюсь. В Лаик под именем Сузы-Музы действовало несколько человек.
— Вы были в их числе?
— Да.
— Кто еще?
— Не берусь утверждать. Раньше я думал про господ Колиньяра, Салину и Савиньяка, но ошибся самое малое в отношении последнего. Позже я услышал про подмену шпаги капитана вертелом и пришел к выводу, что Сузе-Музе кто-то помогал.
— Что делали лично вы?
— Дважды выходил ночью из своей комнаты.
— И всё?
— Я предпочел бы не отвечать.
— Вы в армии. Потрудитесь ответить. Когда вы выходили?
— В первый раз — на третью ночь после появления Сузы-Музы.
— Полковник Придд, если вы думаете, что я устану задавать вопросы, вы ошибаетесь. Либо вы расскажете все по порядку, либо я стану спрашивать, пока не получу необходимые мне ответы. Итак, что вы делали оба раза и что видели?
— Закатные твари! — Жермон не выдержал и налил себе полный стакан. — Можно подумать, у нас нет более важных дел! Не знаю, как в Лаик сейчас, но меня вышвырнули из Олларии, когда в ней болтались шестеро моих однокорытников, и что-то никто не бросился меня спасать...
— Сколько из твоих однокорытников остались твоими друзьями? — Ойген тоже счел уместным подойти к столу, но вину предпочел воду. — Сколько, Герман?
— Какое это имеет значение?
— Никакого, но ты помнишь, сколько их было, до сих пор.
— Мало ли какая чушь держится в голове. Валентин, за какими кошками ты выходил?
— Я осматривал здание.
— Сейчас я начну жалеть манриковских дознавателей... Ты можешь сказать, как было, чтобы от тебя отстали раз и навсегда?! Не однокорытники, так хотя бы мы!
— Постой, Герман. Осматривая здание, вы кого-то встретили?
— Я почти столкнулся с Эстебаном Колиньяром, но он меня не заметил. Второй раз я не встретил никого.
— Тогда вы тоже осматривали здание?
— В этом не было необходимости. Я зашел к капитану Арамоне и оставил у него на столе почетный диплом дурака, труса, пьяницы и невежды, а также уведомление о кончине Сузы-Музы.
— Арамона вас не заметил?
— Я рассчитывал, что он пьян и спит, но его не было, иначе я слышал бы храп. Отсутствие капитана меня удивило, тем не менее я сделал то, что намеревался.
— Вы приближались к Старой галерее?
— Я принес туда ужин.
— Что было в корзине?
— Это был мешок.
— Что было в мешке?
— Свечи, огниво, хлеб, сыр, ветчина, пироги и вино.
— Какое?
— Арамона пил дорогую тинту. Бутыли хранились в особом погребе. Я взял одну, но открывать не стал.
— Это была тинта! — хлопнул в ладоши Йоганн. — Отличная тинта, хотя Берто и Паоло хотели своей южной кислятины.
— Господа, — прервал бергерские восторги Ойген, — есть ли у вас сомнения в том, что рассказал полковник Придд?
Арно молчал, Йоганн со счастливой улыбкой проорал: «Нет!», Норберт свел брови, сразу став похожим на своего склочного родича.
— Я не сомневаюсь, что Валентин доказывал нашу невиновность, но я хочу знать про печать, подкинутые Ричарду улики и про то, как вешали штаны капитана Арамоны.
— Да, — поддержал близнеца Йоганн, — хроссе потекс, как ее цепляли?
— Полковник, вы можете ответить на эти вопросы?
— О панталонах я не могу сказать ничего.
— Хорошо. Скажите, откуда у вас печать?
— Я ее нашел. Как справедливо напомнил господин Савиньяк, я — Придд. Лаик мне не казалась дружественным местом. Я в первую же ночь тщательно обыскал свою комнату и обнаружил отмычки, печать с гербом тогда еще неизвестного мне Сузы-Музы, набор грифелей для рисования и настойку кошачьего корня. Мне не хотелось оставлять эти вещи у себя, но и выбрасывать их я счел преждевременным. На следующий день я выбрал в саду дерево с подходящим дуплом и перенес находки туда. Когда появился Суза-Муза, я решил, что кто-то заранее решил обвинить в его проделках меня. Это казалось бессмысленным, но на всякий случай я забрал из тайника отмычку и вскоре ею воспользовался. Встретив Колиньяра, я уверился в своем предположении — я имею в виду то, что мне отведена роль виновного, — и постарался не подать Арамоне ни единого повода.
— Подбросив улики в комнату Окделла?
— Подобная мысль мне в голову не пришла. Теперь я думаю, что одинаковые улики были подброшены в несколько комнат. Я их нашел, Окделл нет.
— Какова дальнейшая судьба найденной вами печати?
— В Лаик я воспользовался ею только раз, при изготовлении диплома, о котором я говорил, но, когда уезжал, взял на память. У меня возникла не слишком разумная привычка носить печать с собой. Позже, во время допроса, мне показалось, что эта вещь знакома Колиньяру.
— Он о ней спрашивал?
— Нет, и это было странным, ведь он спрашивал даже о засушенных цветах моей матери.
— Вы получили печать назад или изготовили копию?
— Приказом его величества Фердинанда мне были возвращены все изъятые у меня вещи и бумаги.
— Полковник Придд, когда и как вам пришла мысль сыграть роль Сузы-Музы вновь?
— Незадолго до разоблачения Удо Борна. Я подумал, что новому Сузе-Музе может потребоваться алиби. У меня имелись некоторые предположения о том, кто это мог быть. Я решил действовать, когда этот человек будет на глазах у господина Альдо, но все случилось слишком быстро.
— Кого вы подозревали?
— Я полагал, что это виконт Темплтон. Удо Борна я подозревал в меньшей степени, так как отношение этой семьи к Олларам общеизвестно.
— Почему вы подозревали именно Темплтона?
— Подпись и печать подлинного Сузы-Музы выглядели иначе. Это доказывало, что второй Суза-Муза не присутствовал при событиях в Лаик, но знал о них из первых рук. Он находился при дворе, более того, имел доступ к книге дежурств. Я предположил, что это кто-то, в чьи обязанности входит делать в ней записи.
— Вы исключили тех, кто был в Лаик, то есть герцога Окделла. Почему?
— Из-за его преданности узурпатору и неспособности к притворству.
— Теньент Савиньяк, — Райнштайнер слегка возвысил голос, — вам есть что возразить или добавить?
— Нет. В том, что касается Сузы-Музы, я ошибался. В главном нас рассудит война.
— И шляпа, — подсказал Норберт. — Один умный спорщик заказывал себе шляпы из теста для лапши, но это очень неудобно в дождь!
— Я не люблю лапшу! — отрезал Арно. — Господин генерал, разрешите идти?
— Нет. Теперь, когда недоразумение разрешилось, я должен сообщить троим из вас достаточно неприятную новость. Вы уже знаете о смерти ее величества и о том, что герцог Ноймаринен вновь исполняет обязанности регента. Для армии этого достаточно, но вы находитесь на особом положении и должны знать больше. Ее величество и ее фрейлина были убиты вашим бывшим соучеником Ричардом Окделлом. Убийца скрылся.
— Нет. Теперь, когда недоразумение разрешилось, я должен сообщить троим из вас достаточно неприятную новость. Вы уже знаете о смерти ее величества и о том, что герцог Ноймаринен вновь исполняет обязанности регента. Для армии этого достаточно, но вы находитесь на особом положении и должны знать больше. Ее величество и ее фрейлина были убиты вашим бывшим соучеником Ричардом Окделлом. Убийца скрылся.
— Это не есть похоже! — сказал Йоганн.
— Я не верю, — отрезал Арно.
— В это трудно поверить, — поддержал Норберт. — Это даже не измена...
— Мужчина может убивать свою женщину, если она изменяет, предатель может убивать королеву, но не вместе... И не Ричард!
— Полковник, вы видели Окделла в Олларии. Ответьте вашим товарищам.
— Окделл в то время называл ее величество не иначе как госпожа Оллар, хотя и испытывал к ней определенные чувства, которые полагал возвышенными. Мне казалось, он придерживался рыцарского кодекса во всем, что не противоречило его самолюбию и интересам господина Альдо. То, что после смерти последнего Окделл остался в Олларии и поступил на службу к ее величеству, вызывает у меня недоумение. Я не могу исключить, что он счел своим долгом таким образом прервать династию Олларов, но поверить в это не могу.
— Ты не веришь? — Арно казался уже съевшим шляпу. — Ты?!
— В это — нет.
— Тем не менее, — не дал уйти в сторону Ойген, — ошибка исключена, поэтому я обязан задать последний вопрос. Что вы скажете об Окделле как о бойце? Вы ведь с ним дрались?
— Да, — подтвердил Придд. — Мы оба были ранены, я — в бедро, Окделл — в руку, но я считаю себя проигравшим. Окделл стал опасным соперником. Его господин, в данном случае я имею в виду герцога Алва, отменно поставил своему оруженосцу руку, но не голову и не терпение.
— Благодарю вас. Можете идти.
Ушли. Тихо и на этот раз вместе. Это было трудно объяснить, но Жермон видел — их если и не четверо, то двое и двое.
— Сейчас они потрясены, но уже к вечеру начнут спорить о том, кто вешал штаны и подменял шпаги. — Райнштайнер тщательно прикрыл дверь и уселся у стола. — Хотелось бы верить, что эти молодые люди способны понять, где кошка, а где ее тень.
— Может быть... Только это судилище... Ну зачем ты его затеял? Мы могли расспросить Валентина, а потом надрать уши Арно...
— Если б мы просто доказали, что Придд не мерзавец, враждебность бы уцелела. Люди не любят вспоминать о своих ошибках и редко начинают относиться хорошо к тому, о ком говорили плохо. Сейчас они думают не о своей ошибке, а о возможной встрече с Окделлом. Думают вместе. У них есть общая тайна, они скоро будут вместе воевать. Они станут друзьями, а ты хотел именно этого. Дальше не наше дело, наше с тобой дело — это война. Я вижу, что ты утомлен, но отдыхать не время. Взят Доннервальд.
— Только город или и цитадель?
— Город был взят шестнадцатого, цитадель двумя днями позже.
— Так ты задержался из-за этого? Доннервальд взят, а ты расспрашивал об унарских выходках! И кто ты после этого?!
— Тот же, кем был всегда. Как и ты. Ты слишком порывист и не умеешь убирать из головы то, чем заниматься преждевременно. Мы сможем говорить о Доннервальде со знанием дела, когда вернется разведка. Фок Варзов ждет ее к полуночи и к полуночи же собирает высших офицеров. У нас имелось время. Было разумно потратить его на прояснение вещей, которые в противном случае пришлось бы отложить или до конца кампании, или навсегда, если кто-либо погибнет. Именно поэтому я настоял на том, чтобы разговор состоялся сегодня.
— Постой! — Жермон уставился на бергера как на роту выходцев. — Ты хочешь сказать, что знал про Доннервальд уже в обед?!
— Почему хочу сказать? Я это уже сказал.
Глава 6
Южная Гаунау
Талиг. Надоры
400 год К.С. 22-й день Летних Скал
1
Не будь Бергмарк, горная Гаунау по праву считалась бы царством эдельвейсов, но вариты и агмы умудрились не поделить даже цветы — странные земные звездочки, глядящие в глаза близкому небу. Мать про них что-нибудь бы да сочинила, но мать сейчас любовалась шиповником. Если любовалась... О братьях Проэмперадор Севера не тревожился совершенно, но дом в последний месяц вспоминал часто. Валмоны вступили в игру, а где Бертрам, там и дядюшка Гектор, и мать... Втроем старики заменят хорошую армию, только армии имеют обыкновение драться. И нести потери...
— Мой маршал, авангард добрался до перевалов. Полковник Лауэншельд предлагает остановиться на дневку в Таркшайде, чтобы подтянулась артиллерия и обозы. По его словам, это последнее большое поселение по эту сторону границы.
— У вас есть основания этому не верить?
— Нет...
— Мы днюем в Таркшайде. Красивые места, капитан...
Давенпорт тщательно оглядел серебристый от эдельвейсов склон, словно собираясь нанести его на карту. Капитан ждал приказа и готовился оскорбляться и скрывать свои чувства. Из живущих в ожидании обид и подначек выходят разве что полковники, да и те не из лучших.
Савиньяк убрал зрительную трубу.
— Горы, в отличие от людей, неповторимы, — процитировал он кого-то умного, чье имя вылетело из головы, и добавил уже от себя: — Они не боятся, что их не оценят или поцарапают... Свободны.
В должной мере оскорбившийся Давенпорт пришпорил безответную лошадь и умчался к Лауэншельду. Лионель вздохнул полной грудью, решил не отказывать себе в удовольствии и тоже пустил Грато галопом. На время марша разумней было определить мориска в обоз и взять себе горную лохматку, но постоянно поступать разумно способен только бергер. Когда не видит гаунау.
Неизбежные разлуки Савиньяк воспринимал с привычным бессердечием, но расставаться с Грато без веских на то причин не собирался, тем более что лошадям стало полегче. Требовать от людей и животных невозможного можно и нужно, но лишь в случае необходимости, а промедление больше не было смерти подобно, напротив. Хайнрих желал, чтобы талигойцы очистили Гаунау как можно быстрее. Лионель это понимал и отнюдь не лез из кожи вон, дабы порадовать Медвежье Величество. Этого от Проэмперадора требовали не только политика, но и здравый смысл. Четыре месяца в походе вовсю давали себя знать — армия была далеко не столь бодра, как при выступлении из Надора. Иссяк после заключения перемирия и азарт, что поддерживал во время «догонялок», которыми было не стыдно похвастать хоть перед Рокэ, хоть перед предками-маршалами.
Пока гаунау висели на плечах, люди держались, сейчас им следовало отдохнуть... И армия отдыхала, делая в день по две хорны вместо пяти и получая восемь часов на сон. Отдыхал и маршал. Собственно, только в дороге Лионель последние лет пять и отдыхал. Когда все, что от тебя зависело, сделано, новое еще не началось и ты слишком мало знаешь, чтобы строить жизнеспособные планы, можно наслаждаться конским бегом и почти свободой. Наслаждаться так, как это еще не удавалось ни одному бездельнику.
Грато радостно несся пестрым лугом, срезая дорожную петлю, а по узкой дороге ползла артиллерия. Эрмали таки умудрился остаться с прибытком, сохранив легкие трофейные пушки и даже парочку средних... Вторжение в Гаунау было затеей рискованной, очень рискованной. Риск более чем оправдался, жалованье армии и то третий месяц «платил» добрый город Альте-Вюнцель, но второй раз затевать подобное, да еще с марша, — нет, не стоит искушать судьбу. Катастрофы в Придде не ожидается, у ноймаров — тем более, так что в Бергмарк можно и задержаться. Привести потрепанные полки в порядок, позаботиться о раненых, обсудить с маркграфом дела военные и дела безумные, а потом отправить Айхенвальда с Хейлом к Рудольфу и забыть, что ты управишься с Бруно лучше фок Варзов и лучше самого регента. Коней на переправе не меняют, коней меняют на берегу.
Бьющая в лицо свежесть, стук копыт, зеленеющие склоны, дальние вершины, эдельвейсы и покой... Именно покой, потому что загадывать о будущем, не зная, что творится за перевалами, — глупость, достойная трепетного Давенпорта. Можно отдыхать, можно просто отдыхать, только почему он опять думает о матери? И о том, что все его нынешние удачи и победы не перевесят прошлогодней ошибки. Последней ошибки Сильвестра, за которую в ответе не только покойник, но и они с Рокэ и Рудольфом. Нельзя было покидать кардинала в Олларии. Живого кардинала при живых Манриках...
2
Огурцы Ричард, кажется, возненавидел на всю жизнь. Ранние огурцы, которые лупоглазый чесночник, чьего имени Дикон не знал и знать не желал, пихал в рот тем, кого брил. Можно было послать неумеху к кошкам, но обзаводиться бородой юноша не собирался. Перед дриксенцами должен предстать талигойский герцог, а не опустившийся бродяга. Ричард из последних сил терпел и брадобрея, и красную фасоль с чесноком. Привыкают ко всему. К Лаик, адуанам, кэналлийским разбойникам... Даже к бакранам с их хаблами, грязью и угощеньем из бараньих глаз привыкнуть можно, только не к плену! Плен можно лишь терпеть, делая вид, что тебе нет дела до убогих и при этом невыносимых унижений.