И тут что-то надломилось в ней.
Элина стала вялой и равнодушной, в школу приходила неумытая, забыв дома учебники. Окружённая недоверием, преследуемая испытующими взглядами, она вся съёживалась при встречах с учительницей, боялась смотреть людям в глаза. Она усвоила привычку оглядываться украдкой, что придавало её лицу вороватое выражение. И вот, наконец, для неё настал день конфирмации, и тут пастор заготовил для неё проповедь о том, что значит согрешить против одной из божьих заповедей, и все соседи принялись судачить о ней, что, дескать, из неё получится. И она бежала от своих соседей, из крохотной своей лачуги. Над городом сияло солнце, люди слонялись по улицам с цветками в петлицах, и сама она тоже спешила за город в пролётке…
Сегодня ночью я снова встретил её. Она живёт вон там, внизу; стоя в воротах, она шепотом окликнула меня. Ей не удалось избежать встречи со мной, я услышал её голос и узнал красный рубец на лице. Но до чего же она располнела!
— Поди сюда, я здесь, — сказала она.
— Да, и я тоже здесь, — отвечал я. — Как ты выросла, Элина!
Выросла? Что это ещё за разговор? Некогда ей со мной лясы точить. Если мне неохота идти к ней, то незачем и околачиваться тут, только других отпугивать.
Я назвал себя, заговорил про наш задний двор, про маленькую Ганну, про всё, что вдруг пришло мне на ум.
— Пойдём к тебе и там поговорим! — сказал я ей. Когда мы вошли, она спросила:
— Вино поставишь?
Вот она какая теперь стала.
— Подумай только, если бы с нами была Ганна! Мы снова сели бы втроём и стали бы болтать обо всём на свете.
Элина оглушительно захохотала:
— Что за вздор вы несете? Вы что, в детство впали?
— Неужели ты забыла Ганну? — спросил я. Она раздражительно сплюнула.
С чего это я затвердил про Ганну? Не воображаю ли я, что она всё ещё ребёнок? Ганны давным-давно уже нет, и ни к чему весь этот вздор! Так как, принести вино?
— Что ж, изволь.
Она поднялась и вышла из комнаты.
Из соседних комнат доносились голоса, хлопанье пробок, брань и крики. Где-то распахивались и захлопывались двери, кто-то выбегал в коридор и окликал служанку, отдавая ей то или иное приказание.
Возвратилась Элина. Закурив сигарету, она попыталась было сесть ко мне на колени.
— Отчего мне нельзя посидеть у тебя на коленях? — спросила она.
— Не для того я сюда пришёл, — отвечал я.
— Тогда плати за вино и ступай.
Я сказал:
— Присядь хоть ненадолго, и мы немножко поговорим. Конечно, я оплачу тебе потерянное время! — И я дал ей деньги, я не считал их, но денег было довольно много.
Тут она сразу смягчилась и послушно присела на стул. Но никакого разговора у нас не вышло. Всякий раз, когда я о чём-нибудь её спрашивал, она принималась что-то напевать или закуривала очередную сигарету прежде, чем мне ответить. О прошлом она ничего и слышать не хотела. Старый, грязный задний двор, что уж там вспоминать! А нельзя ли ей угостить вином служанку, ту, что сидит в коридоре?
— Конечно, можно.
— Знаете, — сказала она, — ведь та служанка — моя мать. Она тут прибирает за нами, девушками. Это я помогла ей сюда устроиться. Она здесь очень прилично зарабатывает.
Она вынесла в коридор стакан вина и тут же вернулась назад.
— За ваше здоровье, старый друг! — сказала она. И мы выпили.
Тут она снова захотела сесть ко мне на колени.
— Не надоело тебе здесь? — спросил я.
— Надоело? Нет, ни капли. А почему мне нельзя сесть к вам на колени?
— И давно ты здесь?
— Не помню точно. Не всё ли равно? Выпьем ещё?
Мы выпили. Она снова хрипло пропела обрывок какой-то песенки, сущую чепуху, наверно, из какого-нибудь эстрадного представления.
— Где ты слыхала эту песню?
— В «Тиволи».
— И часто ты туда ходишь?
— Да, когда есть деньги. А вот сейчас я на мели. Хозяйка сегодня требовала у меня денег. Она такую большую плату с нас берёт, так много, что нам самим ничего не остаётся. Может, дашь мне ещё денег?
По счастью, у меня ещё оставалось немного денег, и я отдал их ей.
Она взяла их, не сказав мне даже «спасибо», внешне совсем бесстрастно, может, только в душе немного порадовалась. Тут же она потребовала, чтобы я заказал ещё одну бутылку вина. Наверно, решила, что меня стоит потрясти покрепче.
Принесли вино.
Но тут ей вдруг захотелось показать меня остальным. Она сказала, что пригласит двух-трёх девушек и угостит их вином. Девушки пришли. Они были в коротких накрахмаленных юбках, шуршавших при каждом их движении, с голыми руками и коротко подстриженными волосами.
Элина представила меня, как оказалось, она отлично помнила моё имя. И тут же стала хвастать, что я дал ей кучу денег, что я её добрый старый друг и что, сколько бы денег она у меня ни потребовала, я нипочём ей не откажу. И так оно было всегда. Потому что я очень богат.
Девушки выпили и тоже развеселились, они наперебой сыпали двусмысленностями и горланили обрывки песен. Элина ревновала, когда я заговаривал с другими, сердито и угрюмо огрызалась. Но я нарочно обращался к другим, желая, чтобы сама Элина тоже разговорилась и позволила мне заглянуть в её душу. Однако мои старания не имели успеха: упрямо откинув назад голову, она занялась какими-то хлопотами. Под конец она схватила своё пальто и собралась выйти на улицу,
— Куда ты? — спросил я.
Она не ответила, продолжая с надменным видом что-то напевать, и надела шляпу. Неожиданно, распахнув дверь в коридор, она крикнула:
— Гина! — Так звали её мать.
Та подошла, тяжко ступая, шаркая разношенными туфлями, постучала в дверь, затем, распахнув её, встала на пороге.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты каждый день вытирала на комоде пыль! — властно сказала Элина. — Вот какую грязищу развела! Меня такая уборка не устраивает, ясно тебе? И вон те фотографии тоже надо вытирать каждый день суконной тряпкой!
Мать ответила:
— Ладно! — и собралась было уйти. Всё лицо её было в морщинах, щеки запали. Она покорно слушала дочь, не сводя с неё глаз, боясь что-либо упустить из её слов.
— Запомни это раз и навсегда. Ясно? — сказала Элина.
Мать ответила:
— Да, чёрт побери, — и вышла. Она тихо прикрыла за собой дверь, только бы не слышать крика. Но сама она была на вид весьма свирепая женщина,
Элина между тем уже оделась. Обернувшись ко мне, она сказала:
— А теперь заплатите за вино и уходите!
— Спасибо за угощение! — сказали девушки и осушили стаканы.
Я был несколько ошарашен.
— Заплатить за вино? — переспросил я. — Одну минуточку, пожалуйста. Мне казалось, что я уже отдал вам деньги за вино, но, может, у меня ещё кое-что осталось. — Я снова полез в карман.
Девушки стали смеяться.
— Нечего сказать, богатый у тебя дружок! Ты же хвастала, будто он дал тебе кучу денег, а теперь, выходит, ему нечем платить за вино! Ха-ха-ха!
Тут Элина обозлилась на них из-за меня.
— Вон отсюда! — закричала она. — Нечего вам больше здесь делать! У него денег куры не клюют! Сейчас я вам покажу, сколько он мне дал! — И она с торжеством швырнула на стол кредитки и серебро. — Вон, глядите, он за всё уже заплатил — и за вино, и за меня тоже! Уж вы-то, почитай, за всю жизнь столько денег не видали! Я могу отдать хозяйке плату за целых два месяца, поняли? Я только для того это сказала, чтобы немножко его подразнить, подшутить над ним! А теперь убирайтесь! — И она выставила девиц в коридор. Заперев за ними дверь на замок, Элина рассмеялась резким нервным смехом. — Я и в самом деле не хочу, чтобы они здесь торчали, — оправдываясь, сказала она. — И вообще-то они надоедливые бабы, и потому я не вожу с ними компании. Правда ведь, они надоедливые?
— Нет, я что-то этого не заметил, — сказал я, желая её пристыдить. — Они отвечали мне, когда я к ним обращался, и рассказывали о себе всё, что мне хотелось у них узнать. Очень милые девушки.
— Если так, убирайся и ты, тоже! — крикнула мне Элина. — Можешь пойти к ним, если охота. Я тебя не держу.
На всякий случай она спрятала деньги, которые швырнула на стол.
— Мне очень хотелось бы спросить тебя кое о чём, — сказал я, — только изволь спокойно присесть на стул и выслушать меня.
— Спросить меня кое о чём! — насмешливо передразнила она. — Мне с тобой детей не крестить! Верно, опять что-нибудь про Ганну? От твоих дурацких разговоров про Ганну меня рвёт! Этим сыт не будешь!
— Не хочешь ли ты расстаться с этой жизнью? — спросил я.
Притворившись, будто не слышит вопроса, она снова начала сновать по комнате, что-то прибирая, и при этом насвистывая для бодрости.
— Расстаться с этой жизнью? — сказала она, вдруг вплотную подойдя ко мне. — А чего ради? Куда мне деваться? Кто, по-твоему, возьмёт меня замуж? Кому я такая нужна? А в услужение я не пойду.
— Может, надо попытаться уехать отсюда и начать честную жизнь в другом месте.
— Может, надо попытаться уехать отсюда и начать честную жизнь в другом месте.
— Ерунда! Ерунда всё это! Хватит! Ты что, проповедником заделался? Чего ради мне уезжать отсюда? Живётся мне здесь неплохо, работа у меня не тяжёлая. Послушай, выпьем ещё, а? Но только вдвоём выпьем. Тех, других, звать не станем… Гина! — крикнула она, распахнув дверь.
Она потребовала, чтобы мать принесла ещё вина, и стала пить, и лицо её приобретало всё более отталкивающее выражение. Теперь от неё уже невозможно было добиться сколько-нибудь внятного ответа; размышляя о чём-то своём, она без конца напевала эстрадные куплеты. Потом она снова осушила стакан и рассмеялась неприятным смехом. Много раз она садилась ко мне на колени, высовывала кончик языка и. поддразнивая меня, говорила:
— На, гляди!..
Под конец она прямо спросила:
— На ночь останешься?
— Нет, — ответил я.
— Тогда я пойду на улицу, — сказала она.
Рассказчик смолк.
— Ну и что же дальше? — спросил я.
— Как бы вы сами поступили, окажись вы перед таким выбором? Остались бы вы на ночь или ушли? Вот ведь в чём вопрос. Хотите знать, что сделал я? — Он посмотрел на меня. — Я остался, — сказал он.
— Остались? — спросил я, от удивления раскрыв рот. — Остались на всю ночь? У этой женщины?
— Я низкий человек, — сказал он.
— Но, чёрт побери, как это вас угораздило! Вино, что ли, в голову ударило!
— Не без того! Под конец и это было. Но главное, я такой же отвратительный и ничтожный человечишка, как и всё прочие. Этим всё сказано. Передо мной была женщина, чью историю я знал, трогательную, волнующую историю, и я испытал особое наслаждение от собственного бесстыдства. Можете вы это понять? Вот я и остался. И в какие бездны бесстыдства мы с ней погрузились!
Подлый циник, сам себя осудив, покачал головой.
— Сейчас я опять пойду к ней, — продолжал он. — Может быть, её ещё можно спасти. Хотите сказать, что я не тот человек? Что ж, может, я всё же не такой подлец, каким я вам представляюсь. Вы думаете о том, как я вёл себя этой ночью? Но учтите, если бы я не остался с ней, на моё место пришёл бы другой, и на такой замене она, безусловно, прогадала бы. Уж если ей выбирать знакомых, то почему бы не остановить свой выбор на мне, я ведь чуткий, внимательный человек, и я всякий раз уступаю соблазну лишь после долгой внутренней борьбы. Но странным образом, именно это моё свойство больше всего раззадорило её. Она сама призналась мне в этом.
— Ты так восхитительно противишься! — сказала она. Ну, что поделаешь с такой бабой? Подумать только, что ей так покалечили душу, и всё из-за тех самых цветов! С этого всё началось. Если бы не запрещали подбирать с могил цветы, она была бы теперь порядочной женщиной. Но где уж там — мы схватили её, и я был в этом пособником, да, пособником!
Он снова покачал головой и сник, подавленный случившимся.
Наконец он очнулся, словно после короткого сна.
— Боюсь, я задержал вас? Да я и сам сильно устал. Вы не скажете, который час?
Я полез в карман за часами. У меня не оказалось их с собой, наверно, я оставил их дома.
— Спасибо, в сущности, это всё равно, — сказал он, вытянул ноги, одёрнул на себе брюки и затем встал.
— Смотрите, вот идёт наша важная дама; со скорбью покончено, у девочки нет больше в руках цветов. Цветы — розы и камелии — дня через четыре завянут. Но если какая-нибудь крошка возьмёт эти цветы, чтобы на вырученные деньги купить себе ботинки, я не сочту это за грех…
С минуту мой собеседник разглядывал меня, а затем, вплотную подойдя ко мне, разразился беззвучным смехом.
— Вот какие истории надо рассказывать людям, — сказал он, — на них всегда найдёшь охотника. Премного вам благодарен, многоуважаемый собеседник!
Сняв шляпу, он поклонился мне и зашагал прочь.
Я остался один на скамейке, совершенно растерянный. Я вдруг испытал крайнее замешательство и даже утратил ясность сознания. Скотина, он пробыл с той женщиной всю ночь! С той женщиной? Да всё это вранье, он просто дурачил меня, а его трагический рассказ, наверно, выдуман от начала и до конца. Кто же он всё-таки такой, этот плут из плутов? Если случится мне когда-нибудь его повстречать, уж я с ним расправлюсь! Может быть, он где-то прочитал этот рассказ, а потом выучил наизусть, рассказик совсем неплох, у парня явный талант. Ха-ха-ха, будь я проклят, здорово он обвел меня вокруг пальца!
Я зашагал домой в тяжком смятении. Дома я вспомнил, что должен отыскать часы. На столе их не было. Я резко хлопнул себя по лбу: часы украли! Конечно, их украл тот парень, когда сидел рядом со мной на скамье. Ха-ха, вот прожженный мошенник!
Два выхода было теперь у меня. Я мог пожаловаться в полицию, и спустя несколько дней мне вернули бы мои часы, обнаруженные в каком-нибудь ломбарде. Возможно, через день-другой разыскали бы и вора. Но был и другой выход — я мог смолчать.
Я смолчал.