— Наталья рассказала мне о том, что происходило здесь с нею, и не убедила меня ни в чем! — упрямо ответила Александра. — Все это из области домыслов. Послышалось, показалось… Нервы расстроились до того, что ей даже прикосновение померещилось. История вашего рода не могла на нее не подействовать… Очень впечатляющая история, надо сказать!
— Ну, хоть это вы признаете! — Усмехнувшись, Делавинь вновь наполнил свой бокал и вопросительно взглянул на гостью: — Вы что же, совсем пить не будете?
— У меня и без того настроение… приподнятое!
Александра встала из-за стола, прикладывая ладони к внезапно разгоревшимся щекам. В кухне было душно, а от присутствия этого мрачного тяжеловесного человека, казалось, вовсе нечем было дышать. Подойдя к окну, она коснулась пальцем неловко завалившейся набок бабочки. Та, вздрогнув, застыла — то ли умерла, то ли прикинулась мертвой.
— Симона тоже меня удивила… — не глядя на мужчину, продолжала она. — Разумная дама… И всерьез считает, что в парке нехорошо из-за того, что потревожили старые кости… И если ей удастся вернуть сфинксов к гроту, все наладится…
— Сфинксы останутся там, где их установил мой предок, — отрубил Делавинь. В его голосе внезапно звякнул металл, словно сам полковник воодушевлял потомка. — Натали, к счастью, понимает, что они должны оставаться на месте. Мне удалось ей это втолковать.
— Так и вы верите, что сфинксы стерегут клад полковника, как говорят в деревне? — обернулась Александра.
К своему удивлению, она обнаружила мужчину прямо у себя за спиной — этот плотный, коренастый человек умудрялся двигаться совершенно бесшумно. Делавинь склонил голову:
— Это одна из тех немногих вещей, в которые я верю.
— Так почему бы вам не договориться с вашими фамильными сфинксами и не найти этот клад? Все лучше, чем продавать дом чужому человеку!
Художница думала поставить Делавиня в тупик этим простым вопросом. На ее взгляд, все было ясно: именно продажа дома доказывала отсутствие какого-либо клада. «Никто не убивает курицу, которая несет золотые яйца!» Но мужчина, стоявший так близко, что она чувствовала на своем лице его горячее дыхание, медленно растянул губы в улыбке:
— Есть вещи, которые нельзя ни продать, ни купить… Вы еще убедитесь в этом.
Она была готова попросить его отодвинуться — сама Александра не могла отойти от окна, Делавинь попросту перекрыл ей путь к отступлению, заняв собой узкий проход между стеной и столом. «Уж не думает ли он меня соблазнить?!» Эта мысль рассмешила ее, Александра едва не прыснула. Делавинь нахмурился. «А, ты не любишь, когда в твоем присутствии смеются! — Теперь она улыбалась шире, напоказ. — Бедные твои дети… Дай им Бог скорее вырасти и уехать из этого места, где призраков ценят больше, чем живых людей!»
Дверь кухни отворилась. На пороге стоял Дидье. Парень еще смеялся, оглядываясь и что-то отвечая сестрам. Увидев отца, он попытался принять серьезный вид, но получилось это у него плохо.
— Где ты был? — Отец резко развернулся к парню, и Александра смогла наконец покинуть закуток у окна.
— В замке… — протянул Дидье. — Помогал собраться. Они уехали.
Подойдя к столу, он оторвал кусок багета и, весело поблескивая глазами, отправил его в рот. Прожевав, добавил:
— Оба уехали, хотя сперва собирался он один. На разных машинах. Кажется, они поссорились.
— Ну, хватит болтать, или заняться больше нечем? — Отец сдвинул брови, и Дидье, испуганно округлив глаза, замолк. Делавинь-старший с преувеличенной галантностью, мало ему идущей, сделал жест в сторону Александры: — Проводи лучше нашу гостью, я ей надоел своими россказнями. А вы заходите к нам запросто… — обратился он уже к художнице. — Если что-то нужно… Рад помочь!
«Он меня попросту выставляет!» Александра, собравшись с духом, улыбнулась хозяину флигеля:
— Даниэль… Можно, я вас так буду называть?
Я, собственно, хотела спросить, не поможете ли вы мне уговорить Наталью продать сфинксов Лессе… Всем это принесло бы успокоение, а вам — хороший процент… Но из нашего разговора я сделала вывод, что говорить с вами об этом бесполезно…
— Совершенно бесполезно, — подтвердил Делавинь. Когда он хмурился, его маленькие черные глаза еще глубже уходили под лоб, и выражение их невозможно было поймать.
— Все останется как есть?
— Именно так.
— Ну что ж… — пожала она плечами. — Тогда мне, пожалуй, пора собираться… Какой смысл терять время? Я не в отпуске… Мне не платят за то, что я здесь жду неизвестно чего… Всего доброго!
Делавинь кивнул и демонстративно отвернулся, ища что-то на кухонном столе. Казалось, Александра внезапно перестала его интересовать.
Женщина вышла с Дидье в сад и с наслаждением вдохнула легкий вечерний воздух. С полей, сделавшихся за день совсем зелеными, тянуло дымом. Этот горьковатый привкус мешался с жирными испарениями возделанной почвы и духом близкой Сены, пахнувшей влажным полотном, по которому прошлись утюгом.
— Жалко, что вы так быстро уедете… — протянул Дидье, сопровождая гостью. Впрочем, голос его звучал вовсе не печально. За оградой слышался смех его сестер, но нельзя было разобрать, все три девочки там или только младшие. Дидье взглянул в ту сторону, откуда доносились звуки веселья: — Как мне надоело загонять их домой!
— Тебе надо уехать в Париж, — с улыбкой произнесла Александра. — На твоем месте я бы даже не раздумывала. И отец, и старшая сестра считают, что ты тут валяешь дурака, а работают они одни… Когда мои московские родственники начали мне говорить такое, я уехала из Москвы и поступила учиться в Петербург, в Академию Художеств.
— А потом что они вам говорили? — Заинтригованный Дидье даже слегка приоткрыл рот, что придало его лицу совершенно детское выражение.
— Ты знаешь, — подумав, ответила женщина, — то же самое…
Они рассмеялись одновременно. Дидье оборвал смех первым, его лицо сделалось серьезным. В этот миг он непостижимым образом стал похож на своего отца, хотя и не имел с ним ни единой схожей черты.
— В Париж поедет Кристина, — сказал он уже без тени улыбки. — Я останусь здесь.
— Это кто так решил? Они или ты? — Александре вспомнился разговор главы семейства Делавиней с продавщицей, услышанный в магазине. Ей было обидно за парня, который будил в ней почти материнские чувства.
— Да все мы вместе… — Дидье пожал плечами. — Я решил стать садовником.
— Мудро… — согласилась Александра. — Главное, сам решил. Кстати, дубы ведь ты посадил?
Она указала на молоденькие дубки по бокам флигеля.
— Я, — ответил парень. — Вроде принялись неплохо. Я их выкопал в парке у замка, там дубков много… По краям, у ограды, растут тополя, их никто и не сажал, сами посеялись… Сорное дерево, ни на что не годится, а растет быстро. А все дубы — в глубине. Есть очень старые, есть лет по сто, есть такие вот малыши… Но корень, знаете, и у молодых ого-го какой!
Дидье воодушевленно развел руки в стороны, показывая, как огромен корень молодого дуба.
— Я их привез в фургончике по отдельности, — завершил он свой захватывающий рассказ. — Замучился выкапывать… Уже стою по пояс в яме, а конца корня все не видно… Перерубать страшно — погибнуть может.
— Ты в самом деле любишь деревья, — улыбнулась Александра. — А зачем ты посадил тут дубы? Чтобы было похоже на прежний дом?
— Ну да, — наивно ответил парень. — Получилось почти, как на том медальоне.
— А почему вы не забрали с собой медальон?
Дидье помедлил.
— Так мы и сфинксов не переставили к своим новым воротам, — заметил он после паузы. — Нет уж, трогать тот дом нельзя. Его не затем строили.
Александра услышала в его голосе знакомые уже интонации Делавиня-старшего — суровые и напыщенные одновременно.
— Кстати, — она повернулась к той части ограды, которая выходила к саду «Дома полковника». — Те дубы рухнули давно, ты говорил… ты был еще ребенком…
— Мне было семь лет!
— Так почему вы их там не посадили заново?
Дидье остановил на ней взгляд лазурных глаз, приобретающих в сумерках лиловатый отлив и неопределенное выражение.
— А вы пробовали выкорчевать дуб, которому двести лет? — спросил он. — Даже если разбить пень кувалдой, что и сделали тогда… Корни-то не вытащить. На том месте уже не посадишь другой дуб.
— Можно было посадить деревья чуть подальше…
— Тогда было бы совсем не похоже на медальон! — возразил Дидье.
Тряхнув головой, словно отгоняя какие-то неприятные мысли, он двинулся совсем не к воротам, за которыми играли сестры, а в сторону «Дома полковника». Обернувшись, юноша окликнул замешкавшуюся Александру:
— Здесь калитка! Через улицу обходить дальше!
Теперь она заметила за кустарниками, в самой свежей части ограды, воздвигнутой после разделения участка, узкую калитку. В замке торчал ключ, который Дидье вынул и, обтерев о куртку, сунул в карман.
Теперь она заметила за кустарниками, в самой свежей части ограды, воздвигнутой после разделения участка, узкую калитку. В замке торчал ключ, который Дидье вынул и, обтерев о куртку, сунул в карман.
— Вот, — произнес юноша, распахивая калитку. — Она обычно не заперта, пусть так и дальше стоит. Если вам что-то понадобится у нас, заходите прямо в дом, не бойтесь.
— Пакет с моими покупками остался в машине твоего отца. — Александра коснулась ладонью влажного дерева калитки.
— Я мигом принесу!
Парень побежал по дорожке.
Художница вошла в калитку и направилась к «Дому полковника» через сад. На пороге она остановилась и, обернувшись, загляделась на закат, полоса которого становилась все ярче, сужаясь до кромки на горизонте. Близилась ночь, которую ей предстояло провести в этом доме. Сама эта мысль ничуть ее не пугала, но Александра все же волновалась по неизвестной ей самой причине. Женщине вспомнилось последнее напутствие Натальи по телефону. «Она верит, что только мне под силу раскрыть тайну, которая кроется в этом доме… Почему? Почему ей легче поверить в это, чем в то, что все ее страхи — это вымысел, следствие одиночества и расстроенных нервов и никакой тайны на самом деле нет?»
Пока она мешкала на пороге, появился Дидье, нагруженный покупками. Внеся пакет в отпертую кухню, он поставил его посреди стола и огляделся.
— Если вам тут страшно ночевать, можете идти к нам, спать в моей комнате, — великодушно предложил молодой человек, вероятно по-своему истолковав то, что женщина замешкалась на крыльце. — А я переночую здесь. Я ничего тут не боюсь.
— Представь, я тоже не боюсь! — заметила Александра. — А если бы ты не рассказывал направо и налево о привидениях, то и никто бы здесь ничего не боялся.
Дидье словно не услышал ее последних слов. Он пожал плечами:
— Ну, как хотите! Я ведь предложил от чистого сердца.
Александра невесело улыбнулась:
— Я оценила твое чистосердечие. Скажи-ка, — остановила она юношу, уже повернувшегося к двери: — Лессе надолго уехали?
— Кто их знает? — Дидье задержался на пороге. — Может, ненадолго, а может, навсегда.
— Ты говорил, они поругались?
— Они уехали порознь… — замялся Дидье. — Чтобы ругались и ссорились, я не слышал…
— И теперь там осталась одна Жанна?
— Кажется… — Парень отчего-то смутился. — Но может, она вернулась в деревню.
— Ты знаешь, что случилось ночью? — Видя его нараставшую неловкость, Александра не отступала. — Знаешь, что умерла собака?
— Да… — протянул он. — Бедный Люка. Жанна сказала, у него был такой вид, словно он перед тем, как околеть, увидел дьявола. Вся шерсть дыбом, глаза выкатились, зубы оскалены!
— Я его не рассматривала… — содрогнулась Александра, вспомнив, как плачущая Симона склонялась над окоченевшим лохматым псом. — Но ты же понимаешь, Дидье, что все эти слова о дьяволе, о призраках, о том, что кто-то увидел свою смерть, — это просто слова! У смерти всегда есть естественная причина!
— Не всегда. — Дидье ответил так быстро, словно готовился услышать подобные доводы. — Здесь, в этом доме, люди иногда умирали без причины. Наверное, вы уже знаете.
И, как будто опасаясь, что услышит очередное возражение, исчез за дверью.
Оставшись в одиночестве, Александра выложила на стол немногочисленные покупки, подошла к стене, ища в сумерках выключатель, но, найдя его, зажигать лампы, висевшие под потолком, не стала. Ей нравилось освещение, установившееся в кухне. В окно без штор проникал отсвет почти угасшего заката. Солнце давно зашло, но небо над равниной было до странности светлым, словно жемчужным.
Женщина снова вышла в сад, окунула руки в переполненную дождевой водой бочку, поболтала ими, вспоминая детство, лето в деревне, в съемном доме. Там в саду, заросшем сорняками, запущенном, у стены дома, в кустах малины тоже стояла бочка для сбора дождевой воды. «Было так хорошо после ливня играть в ней, пускать плавать цветы, щепки, бумажки… А сколько в ней вечно барахталось жуков… Иногда они, пытаясь спастись, ползли вверх по рукам, и я визжала… Ниже в воде скользили лягушки, а на самом дне лежали камни, которые я сама же туда и кидала… Между ними пряталась жаба, она выплывала наверх только перед дождем и была страшно похожа на камень, бурая и бугристая. Она пела басом, важно, протяжно, окая, как волжанка… Боже, да было ли все это?! Или я так сильно изменилась, или ничего не было?! Я совсем не чувствую связи с той девочкой… Произношу, вспоминая ее, „я“, но это уже не я! Давно не я, совсем не я… Это кто-то, кого я когда-то хорошо знала… Как школьная подруга, с которой мы сидели за одной партой в первом классе!»
Она дошла до ворот, подергала их, но замок, навешенный из предосторожности ею же самой перед выходом в город, не поддался. Ключи остались в доме, в сумке. «Хотя все замки ни к чему, если между садами есть незапертая калитка, через которую может войти кто угодно, — подумала она. — У Делавиней, как я заметила, ворота в сад вечно открыты. Конечно, что же им беречь, там все богатство — дети. И запасной ключ от „Дома полковника“ есть у Дидье. А в доме — коллекция, за которую в случае кражи или недостачи мне не расплатиться! Не могу же я везде таскать с собой этот чемодан! И главное, к чему он вообще! Никому эти рисунки оказались не нужны!»
Участвовать в сделке, предмет которой так мало волновал ее участников, представлялось Александре делом заранее проигранным. «Сфинксов не продадут. Наталью здорово обработали. Я допускаю, что она говорит мне не все или вообще говорит совсем не то. Не продадут сфинксов — не состоится сделка. Зачем я тут? Чего жду? Нужно ехать домой… Оставлю Наталье чемодан, пусть разбирается сама, что с ним делать… И завтра же вернусь в Москву! Хотя бы дорога оплачена…»
Ей было грустно так, что сердце сжималось, и она не понимала, отчего. Художницу мучило двойственное чувство. Ей не нравились ни эта деревня, где так легко отвергали, травили чужаков, ни Делавинь-старший с его напыщенными рассуждениями и сверлящим взглядом, ни сам дом за ее спиной — темный, молчаливый, такой безликий, словно в нем не рождался и не умирал ни один человек. И вместе с тем она ощущала, как в ее сердце по каплям вливается медленная сонная отрава, которой словно было пропитано это место и населявшие его люди. Ей хотелось одновременно и уехать поскорее, и остаться подольше.
Она услышала приближающийся треск мопеда. На улице из-за поворота показалась светящаяся фара. Мопед остановился совсем рядом, у ворот, ведущих в сад Делавиней. Фара погасла, оставив после себя в темноте тусклое, красноватое пятно, наступила прежняя тишина. Александра прищурилась, пытаясь различить в незаметно сгустившейся темноте, кто приехал, но не могла разобрать.
«Дидье ездит на мопеде, но он вроде бы дома, я не слышала, чтобы кто-то уезжал…»
Стараясь ступать неслышно, она подошла к решетчатой калитке, разделявшей сады, и увидела, как по дорожке к флигелю двигается стройная высокая фигура. Когда на нее упал свет из окон, Александра отчего-то вздрогнула, хотя ничего страшного не увидела.
«Жанна?!»
Служанка Лессе вошла в соседский дом, не постучавшись, и вновь Александру поразила ее упругая, совсем юношеская походка и подтянутая фигура, которую годы и тяжелый физический труд не согнули, не исказили, а высушили, как высушивали мумии в горячем песке. Со спины ее можно было принять за Дидье.
«Ничего удивительного нет в том, что эти любители местных традиций и старинного уклада жизни коротко дружат!» — Александра направилась к ожидавшему ее темному «Дому полковника». Войдя на кухню, она зажгла свет, откупорила вино, нарезала сыр и вымыла зелень. Свежий багет успел слегка подсохнуть, корочка крошилась рыжей воздушной пыльцой. Женщина ела с аппетитом — к угощению, предложенному Делавинем-старшим, она почти не притронулась, а что ела у Лессе на завтрак, так и не смогла вспомнить.
Она сидела как раз под балкой, к которой был прибит медальон, и ее взгляд невольно то и дело обращался к потолку. Впрочем, призрак вдовы полковника, некогда повесившейся именно на этой балке, больше не тревожил ее воображения. Александра привыкла к мысли, что несчастная женщина нашла свою смерть именно здесь.
«Собственно, это всего одна смерть не от естественных причин, о которой мне рассказали… — размышляла Александра, мелкими глотками отпивая вино и отщипывая кусочки сыра и хлеба. — Самоубийство… Остальные смерти вполне просты, объяснимы, если только не придавать значения россказням, что одна из дочерей полковника совсем еще молодой умерла якобы от ужаса в спальне… Это байки того же рода, как и те, которые сегодня принялся повторять Дидье: о том, что собака выглядела так, будто перед смертью увидела дьявола! Мальчишка так живописал бедного Люку, словно сам его видел мертвым, а ведь знает обо всем только со слов Жанны, которая закопала пса. Так и начинается… И множится, обрастает подробностями… И вот кто-то места себе не находит в собственном доме до того, что хочет от него избавиться! Каждая пустяковая мелочь становится странной и страшной, потому что человек готов такой ее увидеть…»