И он сам развязал рот и руки маленькому худенькому человеку в рясе.
– Убогие! – простонал тот, пытаясь подняться. – Греха не боитесь!
– Ладно тебе, святой отче... как тебя? – спросил Савка.
– Иеремей... – нетвердым голосом проговорил тот.
– Еремей, Ерема, значит! – сделал вывод Савка. – Что ж ты, отче Ерема, злобствуешь? Тебе по чину положено обряд венчальный вершить, ну так и верши!
– Тайно... – возмутился священник. – Как сие можно?!
– Да очень даже запросто, – успокоил Савка. – Не то... не то запрем вас всех троих здесь, двери заложим да и подпалим часовенку. Ты, может, и готов смерть страшную, мучительную принять, а вот молодые – навряд ли! Так что справляй свое дело – и весь тебе сказ, понял?
– Господи, ты все видишь... – простонал отец Еремей, но более перечить не стал, развязал себе ноги и, с трудом передвигая их: ноги затекли, – побрел к аналою.
Этот разговор Анюта слушала вполуха, потому что все ее внимание было приковано к другому человеку – ее жениху. Он сидел, закинув голову, и темная струйка сбегала из-под взлохмаченных светлых волос на лоб. Наверное, он сопротивлялся, он не хотел никакого венчания, и Анюта прижала руки к сердцу. Что-то неладное творилось здесь! Если тот, кого называют ее женихом, против венчания, значит, не он писал ей письма? Тогда кто, кто все это подстроил?!
Конечно, страх и недоумение владели всем ее существом, однако же по краешку души прошло мимолетное сожаление, что это не он... Этот человек ей понравился. Он был хорош собой и, наверное, добр. Какая-то мягкость, нежность присутствовали во всех чертах его. Но лицо его показалось чем-то знакомо Анюте. Может быть, она видела его в театре? Хотя со сцены зрителей не разглядишь – и времени нет, и огни рампы глаза слепят.
– Ну-ну, – сказал между тем Савка и бесцеремонно потряс за плечо молодого человека. – Просыпайтесь, Петр Васильич! Самое время судьбу свою решить!
«Какое красивое имя», – подумала Анюта, и ей стало невыносимо грустно, что этому красивому человеку с красивым именем она до такой степени не по нраву, что его даже связать пришлось и по голове ударить, только бы он не рвался сбежать от нее.
Молодой человек открыл глаза. Взгляд его был смутен, страдание исказило лицо.
– Где я? – прошептал слабо, обводя глазами разбойничьи рожи. Сморщился с отвращением... Посмотрел удивленно на священника, окинул взором стены часовенки – и наконец увидел Анюту.
Растерянно моргнул.
– Если я сплю, – пробормотал он чуть слышно, – лучше меня не будите. Это самый лучший сон, который видел я во всей своей жизни. Мечта моя ко мне явилась... Не исчезай, будь со мной всегда!
Анюту дрожь пробрала от звука его голоса. Все бы на свете отдала, чтобы отереть кровь с его лба, развязать его путы, помочь встать... да просто прикоснуться к нему!
– Эх! – всхлипнул вдруг растроганно чернобородый.
Рыжий подумал – и тоже всхлипнул.
– Эх, – сказал и Савка прочувствованно. – До чего ж господа умеют красиво говорить! Ну чисто песни поет! Не бойсь, батюшка Петр Васильич, сон твой никуда не денется, потому что с этой лапушкой тебя сейчас венчать будут.
– Варенька... – пробормотал Петр, который явно не слышал ни звука, настолько был поглощен разглядыванием Анюты. – Варенька, я люблю вас! С той самой минуты люблю, когда Помпилией вас увидел, поражен был вашим талантом. Потом на все спектакли, где вы играли, ходил, около театрального подъезда поджидал, чтобы вы вышли... Когда к господину Липскому платья примерять бегали, я обычно за вами шел. Ох, как я мечтал сказать вам о своей любви, хотя бы написать о ней! Даже бумагу особую для этого заказал со своими инициалами.
– Вы писали, – пробормотала Анюта, чувствуя себя донельзя смущенной, испуганной – и счастливой.
– Только раз! – воскликнул Петр. – И то с Липского взял слово, что он вам письма моего не покажет ни за что!
– Так это вы... – Анюта осеклась.
Значит, это он оплатил наряды для премьеры. Но не он писал те, другие письма!
– Как ваша фамилия? – спросила быстро.
– Свейский. Петр Свейский.
Ну все правильно. Буквы P и S. Но как быть с другими письмами?! Кто писал их на его бумаге?
– Ладно болтать вам, – нетерпеливо сказал Савка. – Потом разберетесь, по-семейному. Венчай, отче. А вы, голуби, помните, что, коли станете артачиться, все погибнете лютой и мучительной смертью.
– Жениха-то развяжите хоть, – сказал священник, уже, видимо, покорившийся судьбе.
На аналое перед ним уже стояли венцы и лежали на тарелочке два кольца – золотое для жениха и серебряное для невесты.
– Варенька, – сказал Свейский, разминая запястья, натертые грубой веревкой до крови, – я уже сказал, что люблю вас. Я не знаю, кто и зачем привез вас сюда, не понимаю, как меня притащили... напали сзади, ударили по голове... но знайте, что им, этим неведомым людям, я благодарен, хотя они вряд ли желали сделаться моими благодетелями. Но я слышал такие слова: «Непрямыми путями ведет нас Бог к счастью!»
– Так часто говорила моя тетушка, – прошептала Анюта, едва сдерживая слезы.
– И мой дядюшка. Он был большой оригинал... – усмехнулся Свейский. – Ну да вечная ему память. Так я о чем? О любви моей к вам. Я буду счастлив назвать вас своей женой, но вы... вы должны знать, что я вас ни к чему принуждать не стану, никогда и ни за что. И в любую минуту дам вам свободу, как только вы пожелаете.
– Вы так благородны, – усмехнулась Анюта, которой вдруг стало обидно из-за того, что Свейский готов с ней расстаться – «в любую минуту». – А ведь даже не знаете, кто станет вашей женой. Я вовсе не Варя Нечаева. Меня зовут Анютой, Анной Викторовной Осмоловской... Вернее, я не имею права на эту фамилию и отчество, потому что совсем недавно узнала, что я незаконнорожденная дочь неизвестных родителей. Ну что? Вы по-прежнему счастливы будете на мне жениться?
– Всякий человек рожден от отца с матерью, кто бы они ни были, даже если их брак не освящен церковью, – спокойно ответил Свейский. – И союз Адама и Евы был незаконен, его Господь осудил... а между тем от этого союза пошел род человеческий. Вполне можно сказать, что мы все незаконнорожденные, даже самые родовитые из нас. А имя Анюта мне еще больше нравится, чем Варенька. Так что препятствий к нашему браку я никаких не вижу. И если вы согласны...
– Да пусть она только не согласится! – ухмыльнулся Савка. – Все! Еще одно слово и... – Он наставил на Свейского пистолет.
– Не надо! – воскликнула Анюта. – Я согласна. Я готова!
* * *Она лишь какими-то обрывками помнила все, что происходило потом. Вот отец Еремей дребезжащим тенорком поет:
– Се жених грядет, исходите в сретение жениху... Гряди, от Ливана невеста...
Потом священник двумя зажженными свечами трижды благословил Свейского и Анюту, передавая им свечи. И началось обручение. Взяв сначала золотое кольцо, отец Еремей произнес трижды:
– Обручается раб Божий Петр рабе Божией Анне, – и надел кольцо на безымянный палец его правой руки. Оно едва дошло до середины пальца. Затем взял серебряное кольцо и произнес трижды: «Обручается раба Божия Анна рабу Божиему Петру», – и надел кольцо Анюте. Колечко оказалось велико, и Анюта огорчилась, что непременно потеряет его. У нее даже слезы выступили на глазах!
После этого Свейскому и Анюте пришлось трижды обменяться кольцами при участии священника. В конце концов серебряное кольцо оказалось у Свейского, а золотое – у Анюты. И оба пришлись впору! У Анюты отлегло от сердца, Свейский чуть приметно улыбнулся – видимо, тоже был доволен. Отец Еремей произнес молитву на благословение и утверждение сего обручения. Потом Свейский и Анюта, держа в руках зажженные свечи, встали на разостланный на полу белый плат перед аналоем. На нем лежали крест и Евангелие. Отец Еремей посмотрел на Свейского:
– Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем сей Анны, которую видишь здесь перед собою?
– Имею, честной отче, – проговорил Свейский и даже кивнул для надежности своих слов. Кровь снова заструилась по его лбу, но он не обратил на это никакого внимания.
– Не связан ли ты обещанием другой невесте? – спросил отец Еремей.
– Нет, не связан.
Священник повернулся к Анюте:
– Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою сего Петра, которого видишь перед собою?
– Имею, честной отче, – проговорила она, чувствуя, как дрожит голос. И все же ответ прозвучал громко и отчетливо.
– Не связана ли обещаниями другому жениху?
– Нет, не связана, – проговорила Анюта и вдруг вспомнила Митю. Но ведь он не был ее женихом в полном смысле слова! И Митя говорил, что не станет преградой, если Анюта полюбит кого-то по-настоящему!
Полюбит? По-настоящему? Но разве она...
Анюта не успела додумать: взяв венец, отец Еремей начертал им в воздухе крест перед Свейским, говоря:
– Венчается раб Божий Петр рабе Божией Анне во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
– Венчается раб Божий Петр рабе Божией Анне во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
После этого священник дал Свейскому приложиться к образу Спасителя и надел венец ему на голову, хотя чернобородый собрался было выступить в роли шафера и уже протянул к венцу руки. Точно так же венец был надет на голову Анюты после слов:
– Венчается раба Божия Анна рабу Божию Петру во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
А когда она поцеловала образ Пречистой Девы, отец Еремей трижды произнес:
– Господи, Боже наш, славою и честью венчай их.
Обведя Петра и Анну вокруг аналоя, священник снял венцы с супругов и сказал:
– А теперь в знак вечной любви и верности поцелуйте друг друга.
Анюта повернулась к человеку, который стал теперь ее мужем, и даже вздрогнула: свет такой нежности изливался на нее из его глаз.
«Да разве возможно это? – встревожилась было она. – Мы же не знаем друг друга!»
Но тут же удивилась чувству, которое вдруг ее охватило: безоглядное доверие – вот что это такое было! Доверие и нежность к этому совершенно незнакомому человеку. Что произошло? Свершилось таинство венчания, и она понимает, что оба они отныне соединены неразрывно? Или просто восторг перед волею судьбы, которая привела ее именно на эту стезю? И его привела... в ту же минуту, в тот же час и день!
– Сей день его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в он, – певучим голосом произнес священник, и Анюта удивилась: он тоже успокоился! Он тоже был рад! Рад за них обоих...
– Ну, вот дело и слажено! – громогласно возвестил Савка.
Чернобородый повторил:
– Слажено!
Рыжий подумал и отозвался слабеньким эхом:
– Слажено...
– Это что здесь такое творится?! – раздалось восклицание, и в часовню вошел высокий человек в охотничьей барской одежде. Он был очень красив, высок, статен. Анюта заметила, что Савка сделал мгновенный знак – и чернобородого с его рыжим подпевалою словно ветром сдуло.
– Петька! – проговорил пришедший изумленно. – Ты что это учудил?! Женился никак?! Ох, умудрил! А на ком?
Он повернулся к Анюте и замер. Растерянно хлопнул глазами, отчего его красивое лицо стало вдруг неприятным и глупым:
– А это еще кто? Но ведь... Почему?..
И осекся.
– Ты что, ожидал здесь кого-то другого увидеть? – усмехнулся Свейский и повернулся к Анюте. – Позволь, душа моя, представить тебе моего кузена, Сергея Николаевича Проказова. А это новобрачная жена моя, Анна Викторовна. Анна Викторовна Свейская.
Анюта с любопытством смотрела на Проказова. Она, конечно, слышала это имя. Его расписывали как отъявленного донжуана, сердцееда и дамского угодника, а также идола чуть ли не всех N-ских дам и девиц. Анюта неприметно пожала плечами. Ну, приглядны черты лица его, а все же истинной красоты в них нет, одна лишь внешняя красивость. И ни капли доброты! Оживлено лицо неугасимой алчностью и злобой, которые человек этот тщательно скрывает, а между тем они видны. Наверное, он очень хороший актер и умеет отводить людям глаза, однако Анюта многому научилась за тот месяц, что провела в театре...
– Анна Викторовна? – пробормотал Проказов, не сводя глаз с Анюты. – Ничего не понимаю! – Он бросил косой взгляд на Савку, но тот развел руками.
Анюта посмотрела на Свейского. Заметил ли он эту переглядку? Понял ли, что между этими двумя, Проказовым и Савкой, явно существует какой-то сговор? Да полно, уж не по наущению ли Проказова было устроено это венчание? Уж больно вовремя он появился... совершенно как в спектакле! Блофрант рассказывал, что такое вот нежданное появление называется в театральном мире deus ex machina, бог из машины. На бога Проказов мало похож, однако, – скорее на дьявола. Совершенно бесовски горят глаза!
– Ну что ж, какая, в сущности, разница? – пробормотал Проказов как бы про себя. – Хорошенькая, жаль... я бы сам с такой не отказался... – И тут он опомнился, принял суровый вид: – Ты очень глуп, Петька, связался невесть с кем!
– С актеркою, – угодливо пробормотал Савка.
– Ну вот видишь! – снисходительно сказал Проказов. – И тем самым совершенно неожиданно поставил крест на своем благополучии.
– Это почему еще? – усмехнулся Свейский так беззаботно, как если бы кузен сообщил ему, что он, Петр Свейский, получил огромное наследство.
– Да потому! – возбужденно воскликнул Проказов. – Потому, что я совершенно неожиданно решил нынче заехать к поверенному в делах нашего покойного дядюшки, господина Синицына.
Анюта удивленно посмотрела на Проказова. Как?! Господин Синицын – их с Петром дядюшка? Не может быть! Это, конечно же, какой-то другой Синицын! Мало ли их на свете!
– Входите, господин Качалов! – воскликнул Проказов, и в часовенку вошел маленький тщедушный человечек, в котором за версту можно было признать стряпчего.
– Мои поздравления молодым, – сказал он скучливо. – Вам, Петр Васильевич, вам... э... сударыня...
– Мою жену зовут Анна Викторовна, – напомнил Свейский и взял Анну под руку.
Ей ужасно захотелось прижаться к нему, но, конечно, этого никак нельзя было сделать – неприлично же при людях прижиматься! И она только и могла, что чуть крепче прижала к себе руку мужа.
Мужа!..
С ума сойти!
«Наверное, тетушка порадовалась бы», – подумала Анюта и пригасила улыбку, которая вдруг задрожала на губах.
– Мои, стало быть, поздравления, – продолжил стряпчий. – Однако вы, Петр Васильевич, и впрямь поступили весьма неосмотрительно. Ведь согласно завещанию вашего дядюшки, господина Синицына Полуэкта Полуэктовича... Что с вами, сударыня? – обернулся он с неудовольствием к Анюте, которая вдруг тихонько вскрикнула.
– Что с тобой, душа моя? – встревожился Свейский.
– Ничего, ничего, – пробормотала Анюта. – Просто... так. Говорите, прошу вас!
Синицын Полуэкт Полуэктович! Боже ты мой! Да ведь это тот самый Синицын, о котором она столько слышала от тетушки! Тот самый Синицын, которому тетушка... о боже мой, значит, он тоже умер? А деньги свои оставил... кому?
– Так вот, – в третий раз начал Качалов. – Господин Синицын завещал капитал тому из своих племянников, который будет вести более благонравный образ жизни и не женится до достижения двадцати пяти лет. А поскольку вам, Петр Васильевич, еще не исполнилось сего возраста, стало быть, вы исключаетесь из числа наследников, и вся громадная сумма – пятьдесят тысяч рублей! – переходит в распоряжение господина Проказова.
– Скажите пожалуйста! – протянул тот с выражением искреннего огорчения, однако в голосе слышалось с трудом сдерживаемое ликование. – Да, не повезло тебе, Петруша!
Анюта даже вскрикнула. Ясно, ясно, что Проказов заранее был знаком с условиями наследования. Несомненно, именно он подстроил эту затею с принудительным венчанием! Неужели Петр этого не понял? Как же он должен быть разозлен и огорчен!
Может быть, конечно, Свейский все понял, однако на его лице не отразилось ни огорчения, ни злости. Он спокойно улыбнулся:
– А по-моему, мне очень повезло. Я женился на девушке, о которой даже мечтать не смел. Что в сравнении с этим какие-то деньги! Проживем на те, что у меня от отца остались. Ты не думай, душа моя, – повернулся он к Анюте, – я не нищий. Другое дело, что я вел жизнь столь непотребную, что весьма скоро обратил бы свое богатство в нищету. Но теперь, когда у меня есть ты, когда ты стала моей женой, я остепенюсь, можешь мне поверить!
– Ох, как все это чувствительно... – саркастически пробормотал Проказов. – Ну что ж, ради такой красотки, как твоя новобрачная супруга, я тоже был бы готов давать какие угодно обещания. Однако ничего не попишешь: свои деньги ты упустил. Так что я теперь могу входить в права наследования, верно, господин Качалов?
– Да, можно сказать, что так, – кивнул стряпчий. – Правда, в завещании есть одна маленькая оговорочка...
– Какая еще оговорочка? – нахмурился Проказов. – Вы мне ни про какую оговорочку не рассказывали.
– А вы меня и не спрашивали, – пожал плечами Качалов. – Все больше про основное содержание любопытствовали. К тому же... – Он выразительно пошелестел пальцами. – Услуга согласно оплате!
Свейский засмеялся:
– Ох, Сережа, ну и ретив же ты! Гляди, как бы сам себя не обскакал на вороных! А чего пожадничал-то? Ведь наследство светит! Уж раскошелился бы как следует!
Проказов громко чертыхнулся и с ненавистью уставился на стряпчего.
Только тут Качалов спохватился, что брякнул что-то несусветное, и принял недоступное выражение лица.
– Так вот, я относительно оговорочки. Считаю долгом огласить, что вступивший в брак до достижения двадцатипятилетнего возраста лишается наследства... но только в том случае, если брак сей не заключен с девицей Осмоловской Анной Викторовной, коя была воспитана за родную дочь госпожой Мартыновой Марьей Ивановной, в свою очередь оставившей наследство господину Синицыну.
Притаившийся в углу часовни отец Еремей, о котором все уже забыли, вдруг громко ахнул и ткнул пальцем в Анюту: