Лицо его исказилось.
— И зачем мне убивать его? Я бы прошел через ад для него, и он знал это. И Поль тоже.
Я почувствовал правоту всего сказанного. В глубине души я был уверен, что Мак Канн говорит правду или, по крайней мере, то, что кажется ему правдой. Он не убивал Рикори. И всё же сваливать это на куклу было слишком фантастично… А в машине было всего три человека. Мак Канн словно читал мои мысли.
— Это могла быть какая-нибудь механическая кукла, — сказал он. — Заводная, приспособленная для удара.
— Мак Канн сойди вниз и принеси мне ее, — приказал я резко.
Он дал наконец какое-то рациональное объяснение.
— Ее там нет, — сказал он и усмехнулся весело. — Она выпрыгнула.
— Нелепость… — начал я.
Шофер перебил меня.
— Но это верно. Что-то выпрыгнуло, когда я открыл дверь. Я подумал, что это кошка или какой-нибудь другой зверек. Я сказал: «Кой черт!» и тут увидел ее. Она бежала со всех ног. Затем остановилась и потом исчезла в тени. Я видел ее один момент, как блеск молнии. Я сказал Мак Канну: «Что за черт!» Мак Канн шарил в машине. Он сказал: «Это кукла! Она убила босса!» Я ответил: «Кукла? Что ты хочешь сказать?» Он объяснил. Я ничего не знал о кукле раньше, хотя видел, что босс нес что-то под пальто. Я не знал, что там у него. Но я видел эту проклятую штуку — не кошку и не собаку. Она выпрыгнула из машины и проскочила у моих ног.
Я спросил иронически:
— Вы считаете, Мак Канн, что эта механическая кукла была заведена так, что могла убивать и убежать после этого, не так ли?
Он покраснел, но ответил спокойно.
— Я не утверждаю, что механическая кукла. Но всякое другое представление было бы сумасшествием, не правда ли?
— Мак Канн, — сказал я, — чего вы хотите от меня?
— Док, когда я был в Аризоне, там умер один фермер. Умер неожиданно. Там был один парень, который, казалось, был сильно замешан в этом деле. Маршалл сказал: «Я не думаю, что ты это сделал, но я единственный придерживаюсь такого мнения. Что ты мне на это скажешь?» Парень ответил: «Маршалл, дайте мне две недели, и если я не притащу человека, который это сделал, вы можете повесить меня». Маршалл сказал: «Прекрасно. Временное определение: умер от шока». Это и был шок. От пули. Ну вот, еще до конца второй недели явился этот парень с убийцей, привязанным к его седлу.
— Я понял тебя, Мак Канн. Но здесь не Аризона.
— Я знаю. Но разве вы не можете сказать всем, что он умер от инфаркта? Временно? И дать мне одну неделю? Тогда, если я не явлюсь, обвиняйте меня. Я не убегу. Это единственный путь, док. Если вы скажете полиции… лучше возьмите один из этих револьверов и убейте меня с Полем сейчас же. Если мы скажем им о кукле, они умрут от смеха и сейчас же отправят нас в Синг-Синг. Если мы ничего им не скажем, будет то же самое. Если каким-нибудь чудом полицейские потеряют нас… вы знаете, среди ребят босса найдутся такие, которые могут помочь нам — тогда всё останется невыясненным навсегда. Я говорю, док, вы убьете двух невиновных людей. И никогда не узнаете, кто убил босса, потому что никто не станет искать настоящего убийцу. Зачем это им?
Облако сомнения собралось вокруг моей уверенности в виновности этих людей. Предложение, кажущееся наивным, было хитро задумано. Если я соглашусь, Мак Канн и шофер будут иметь целую неделю, чтобы скрыться. Если они не вернутся, и я расскажу правду, я буду выглядеть как сообщник. Если я скрою причину смерти и ее обнаружат другие, я буду обвинен в невежестве. Если их поймают, и они во всём признаются, опять я буду выглядеть как сообщник. Мне пришло в голову, что сдача мне оружия Мак Канном была необыкновенно умно задумана. Я не могу показать, что мое согласие было вынужденным. И, кроме того, это могло быть хитрым жестом с целью завоевать мое доверие, ослабить сопротивление его просьбе. Разве я знал достоверно, что у них не осталось больше оружия, которое они могли употребить в случае моего отказа?
Пытаясь найти выход из этой ловушки, я подошел к Рикори, положив оружие в карман халата. Я нагнулся над ним. Он похолодел, но это не был холод смерти. Я еще раз внимательно осмотрел его. И вдруг почувствовал слабое биение сердца… в углу его рта начал появляться и исчезать пузырек… Рикори был жив! Я продолжал осматривать его, быстро обдумывая положение. Рикори был жив, да! Но это не спасало меня. Опасность даже увеличивалась. Если Мак Канн убил его, если оба они были в заговоре и вдруг узнают, что их попытка кончилась неудачей, не захотят ли они докончить ранее начатое дело? Если Рикори жив и сможет говорить и обвинять их — им грозила смерть даже скорее, чем если бы их осудили. Приговор в банде Рикори выносился им самим. А убивая Рикори, они должны будут покончить со мной.
Всё еще наклоняясь, я сунул руку в карман, достал револьверы, быстро вынул их и направил на обоих сразу.
— Руки вверх! Вы оба! — сказал я.
Удивление появилось на лице Мак Канна, сосредоточенность на лице Поля. Оба подняли руки. Я сказал:
— Нет смысла в вашем умном предложении, Мак Канн. Рикори не умер. Когда он сможет говорить, он сам скажет, что с ним случилось.
Я не был готов к тому, какое действие окажет мое заявление. Если Мак Канн не был искренен, то он был изумительным актером. Его тело напряглось. Я редко видел такое радостное облегчение, какое появилось на его лице, слезы катились по его загорелым щекам. Шофер опустился на колени, рыдая и молясь. Мои подозрения исчезли. Я не мог поверить, что это игра. Мне даже стало как-то стыдно за себя.
— Вы можете опустить руки, ребята, — сказал я и положил револьверы в карманы своего халата.
Мак Канн спросил хрипло:
— Он будет жить?
Я ответил:
— Считаю, что должен. Если только нет никакой инфекции, можно быть в этом уверенным.
— Благодарение Богу! — прошептал Мак Канн и снова и снова повторил эти слова. В этот момент вошел Брэйл и остановился, с удивлением глядя на нас.
— Рикори закололи. Я расскажу всё после, — сказал ему я. — Крошечный укол над сердцем, а может быть, и в сердце. Он страдает главным образом от шока. Сейчас он приходит в себя. Возьмите его в палату и проследите, пока я приду.
Я быстро сказал ему, что надо предпринять, какие лекарства ввести, как ухаживать за больным, и когда Рикори унесли, я обратился к его людям.
— Мак Канн, — сказал я. — Я не собираюсь объясняться. Не теперь. Но вот ваши револьверы. Вы получили свой шанс.
Он взял оружие и посмотрел на меня с каким-то странным теплым блеском в глазах.
— Я не хочу сказать, что не хотел бы знать, что изменило вас, док, — сказал он, — но что бы вы ни делали — по мне всё правильно, лишь бы вы поставили босса на ноги.
— Без сомнения, есть люди, которым следует сообщить о его состоянии, — ответил я. — Это всё я поручаю вам. Всё, что я знаю, — это только то, что он ехал ко мне. У него был сердечный приступ в машине. Вы привезли его ко мне. Теперь я лечу его от сердечного приступа. Если он умрет, Мак Канн, тогда будет другое дело.
— Я сообщу, — ответил он. — Вам придется повидаться только с двумя людьми. Затем я поеду в эту кукольную лавку и выбью правду из этой старой карги.
Его глаза прищурились, рот был так же сжат.
— Нет, — сказал я твердо. — Не сейчас. Поставьте наблюдателя. Если женщина выйдет, следите за ней. Следите за девушкой. Если покажется, что одна из них или обе хотят убежать — пусть бегут. Но следите за ними. Я не хочу, чтобы их трогали или даже пугали, пока Рикори не расскажет нам, что случилось.
— Ладно, — сказал он с неохотой.
— Ваша кукольная сказка, — сказал я ему иронически, — для полиции не будет так убедительна, как для моего доверчивого ума. Смотрите, чтобы они не вмешивались в эти дела. Пока Рикори жив, не нужно их беспокоить.
Я отвел его в сторону.
— Можно верить шоферу? Он не будет болтать?
— Поль — правильный парень, — сказал он.
— Ну, вот, для вас обоих лучше, если он таким и будет, — предупредил я.
Они ушли. Я пошел к Рикори. Сердце билось сильнее, дыхание было еще слабым, но спокойным. Температура тела всё еще низкая. Если, как я сказал Мак Канну, не будет никакой инфекции и если не было никакого яда на орудии, которым его закололи, он будет жить.
Позже вечером ко мне зашли два очень вежливых джентльмена, выслушали рассказ о самочувствии Рикори, спросили, не могут ли они повидать его. Зашли, посмотрели и удалились. Они уверили меня в том, что, «выиграю я или потеряю», я могу не беспокоиться об оплате своего труда или об оплате самых дорогих консультантов. Я убедил их в том, что Рикори, по-видимому, скоро поднимется. Они попросили не пускать к нему никого, кроме них и Мак Канна. Они считали, что спокойней было бы, если бы я согласился поместить пару их людей в гостиной. Я ответил, что буду очень рад. В необычайно короткий срок два спокойных наблюдательных человека поместились у дверей Рикори, совершенно так же, как когда-то у Питерса.
Во сне вокруг меня танцевали куклы, преследовали меня, пугали. Мой сон был тяжелым.
Глава 6 Странные приключения полисмена Шелвина
К утру состояние Рикори значительно улучшилось. Глубокая кома не прошла, но температура была почти нормальной, дыхание и работа сердца — удовлетворительные. Брэйл и я дежурили поочередно таким образом, что один из нас мог быть всегда вызван сиделкой. Стражи во время завтрака сменялись. Один из моих вчерашних гостей появился, посмотрел на Рикори и получил с теплой благодарностью мой отчет об улучшении его состояния.
Когда я лег спать вчерашней ночью, мне вдруг пришла в голову мысль, что Рикори мог записать что-нибудь в записной книжке о своих поисках, и я почувствовал желание осмотреть его карманы. Момент был удобный. Я сказал своему гостю, что мне хотелось бы посмотреть бумаги Рикори, так как мы с ним были заинтересованы в одном общем деле, для обсуждения которого он и ехал ко мне, когда у него случился приступ.
Я сказал, что у него могут оказаться заметки, интересующие меня. Мой гость согласился, я приказал принести пальто и костюм Рикори, и мы осмотрели их. В карманах были бумаги, но ничего относящегося к интересующему меня вопросу.
Однако во внутреннем кармане пальто оказался странный предмет — тонкая веревочка около 8 дюймов длиной, на которой было завязано 8 узелков, расположенных на различных расстояниях друг от друга. Это были странные узелки, я таких никогда не видел. Я рассматривал веревочку с каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Я взглянул на моего гостя и увидел изумление в его глазах; я вспомнил, что Рикори был суеверен, и решил, что эта завязанная узелками веревка была, возможно, талисманом или чем-нибудь в таком роде. Я положил ее обратно в карман.
Оставшись один, я снова вынул веревочку и осмотрел ее внимательно. Она была туго сплетена из человеческих волос, волосы были светло-пепельные и, без сомнения, женские. Каждый узелок был завязан по-разному. Узелки были очень сложные. Разница между ними и разные расстояния от узелка к узелку создавали впечатление написанной словами фразы. Изучая узелки, я опять почувствовал себя так, как будто стоял у запертой двери, которую мне жизненно важно было открыть. Это было то же ощущение, которое я испытал, наблюдая за умирающим Питерсом. Как, бы слушаясь какого-то неясного импульса, я не положил веревочку обратно в карман, а бросил ее вместе с куклой, принесенной Роббинс, в ящик стола. Вскоре после этого мне позвонил Мак Канн. Я страшно обрадовался, услышав его голос. При свете дня история в машине Рикори казалась невероятно фантастичной.
Все мои сомнения вернулись.
Я снова начал задумываться о своем незавидном положении в случае его исчезновения. Мои настроения, видимо, проскользнули в особо сердечном тоне моего приветствия, потому что он рассмеялся.
— Думали, что я сбежал, док? Нет, вы и силой не могли бы угнать меня отсюда. Вот подождите. Увидите, что у меня есть.
Я с нетерпением ждал его прихода. Он явился не один. С ним был грубый мужчина с красной физиономией и большим бумажным мешком для одежды. Я узнал в нем полисмена, которого встречал на бульваре, хотя раньше никогда не видел его без формы. Я пригласил их сесть. Полисмен сел на кончик стула и положил мешок себе на колени. Я вопросительно взглянул на Мак Канна.
— Шелвин, — он махнул рукой в сторону полисмена, — говорит, что знает вас, док. Я привел его к вам.
— Если бы не знал доктора Лоуэлла, я бы здесь не был, Мак Канн, мой мальчик, — сказал Шелвин угрюмо. — Но у доктора в голове мозги, а не вареная картошка, как у этого проклятого лейтенанта.
— Ладно, — сказал Мак Канн ядовито. — Во всяком случае доктор пропишет тебе, Тим.
— Я не за этим пришел, — обиделся Шелвин. — Я видел это своими глазами, говорю тебе. И, если доктор Лоуэлл скажет мне, что я был пьян или сошел с ума, я пошлю его к черту, как я послал лейтенанта. И я говорю это же и тебе, Мак Канн.
Я слушал с возрастающим интересом.
— Ну-ну, Тим, — успокаивающим голосом сказал Мак Канн. — Я тебе верю. Ты даже представить не можешь, как я хочу верить тебе, — и почему.
Он кинул на меня быстрый взгляд, и я понял, что, какова бы ни была причина, по которой он привез мне полисмена, он ничего не сказал ему о Рикори.
— Видите ли, доктор, когда я сказал вам об этой кукле, что она поднялась и выпрыгнула из машины, вы подумали, что я шарлатан. Ладно, сказал я себе, может быть, она не убежала далеко. Может быть, это была одна из усовершенствованных механических кукол, но и у нее где-то должен кончиться завод. И я отправился искать кого-нибудь, кто видел ее. И я встретил Шелвина. Давай, Тим, расскажи доктору, что ты видел.
Шелвин поморгал глазами, осторожно подвинул свой мешок и начал. У него был упрямый вид человека, повторяющего снова и снова одно и то же. И притом неверящему окружению, так как он посматривал на меня подозрительно и угрожающе повышал голос.
— Это было в час ночи. Я стоял на посту, когда услышал, что кто-то кричит с отчаянием «Помогите! Убивают!» «Уберите это прочь!» — вот что он кричал. Я прибежал и увидел парня, стоящего на скамейке в вечернем костюме и шляпе. Он бил что-то палкой, пританцовывал и кричал. Я подошел и ударил его дубинкой. Потихоньку, чтобы обратить на себя внимание, он обернулся и бросился прямо мне в объятия. Мне показалось, что я понял, в чем дело, когда почувствовал, что от него пахнет виски. Я поставил его на ноги и сказал: «Успокойтесь, зеленые черти скоро исчезнут. Это всё закон о запрещении спиртных напитков приводит к тому, что люди отвыкают пить, как полагается мужчинам. Скажите мне, где вы живете, и я посажу вас в такси. А может быть, вы хотите в госпиталь?»
Он стоял, держась за меня, и дрожал.
— Вы думаете, я пьян?
Я посмотрел на него и увидел, что он действительно трезв. Он, может, и был пьян, но теперь совершенно протрезвел. И вдруг он прыгнул на скамейку, завернул брюки, опустил носки, и я увидел кровь, которая текла из доброй дюжины ранок, а он сказал: «Может быть, вы мне скажете, что это сделали зеленые черти?»
Ранки выглядели так, как будто кто-то сделал их иглой для шляпы.
Невольно я взглянул на Мак Канна. Он отвел глаза. Он спокойно разминал сигарету.
— Я сказал: «Что за черт! Кто сделал это?» А он ответил: «Кукла!»
Я вздрогнул, дрожь пробежала по моей спине, и я снова взглянул на Мак Канна. Он посмотрел на меня на этот раз предостерегающе. Шелвин тоже смотрел на меня.
— «Кукла!» — закричал Шелвин. — Он мне сказал — «Кукла!»
Мак Канн засмеялся, и Шелвин обернулся к нему. Я сказал торопливо:
— Я понимаю вас, кап. Он сказал, что кукла нанесла ему ранения. Это удивительное утверждение, конечно.
— Вы хотите сказать, что не верите мне? — спросил он свирепо.
— Да нет, я верю, что он вам это сказал, — ответил я. — Но продолжайте.
— Ну, конечно, вы скажете еще, что я был пьян, если поверил этому. Это и сказал мне лейтенант с картошкой вместо мозгов.
— Нет, нет, — торопливо уверил его я. Шелвин успокоился и продолжал:
— Я спросил пьяного: «А как его зовут?» — «Кого?» — «Да куколку, — сказал я. — Готов держать пари, что она блондинка, брюнетки не употребляют ножи». — «Кап, — сказал он торжественно. — Это была кукла. Мужского рода кукла. И когда я говорю „кукла“, я имею в виду только куклу. Я шел прогуливаясь. Я не отрицаю, что немного выпил, но был только навеселе. Я шел, размахивая тростью, и уронил ее у этих вот кустов. Я нагнулся, чтобы достать ее, и увидел куклу. Это была большая кукла, она лежала скрюченная в канавке, как будто ее потеряли. Я хотел поднять ее. Когда я дотронулся до нее, она вдруг вскочила, как будто я нажал пружину. Она прыгнула выше моей головы. Я удивился и испугался и начал искать ее, когда вдруг почувствовал страшную боль в икре, как будто ее прокололи.
Я подпрыгнул и увидел куклу с иглой в руке, приготовившуюся ударить меня снова». «Может быть, — спросил я, — это был карлик?» — «К черту карлика, — ответил он, — это была кукла, и она уколола меня шляпной иголкой. Она была двух футов высотой, с голубыми глазами. Она смеялась так, что у меня кровь похолодела от ужаса. И пока я стоял, парализованный страхом, она опять и опять ударяла меня. Я думал, что она убьет меня, и стал орать. А кто бы не стал? И вот вы пришли, и кукла снова нырнула в кусты. Ради Бога, кап, проводите меня до такси, потому что я не скрываю, что напуган до безумия». Поэтому я взял его за руку, уверенный в том, что спьяну ему всё это приснилось, и удивляясь про себя, откуда у него такие ранки на ногах. Мы прошли по бульвару. Он всё еще дрожал. Мы остановились, ожидая такси, когда вдруг он заорал: «Вот она идет!»
Я обернулся и вдруг увидел в тени что-то движущееся — не то кошку, не то собаку. Затем вдруг из-за поворота выехала машина, и эта кошка или собака сразу же попала под нее. Пьяный страшно закричал, а машина пронеслась с большой скоростью и не остановилась. Она скрылась прежде, чем я успел свистнуть. Мне показалось, что на мостовой что-то шевелится, и я всё еще считал, что это кошка или собака. Я подошел к тому, что лежало на мостовой.