Тхутинахт понемногу приходил в себя. Он уже полагал, что надо унести с собою и золотой урей, и золотого Осириса, и соколов из электра…
– Слушай, брат мой, – говорил Певеро, возвышая голос, – я приходил сюда каждую ночь с тех пор, как прорыл этот ход. Я потешался над этой божественной мумией. Однако же надо, чтобы кто-нибудь знал, что я похитил. Прорыв ход, я выпустил на свободу Ка. Повернув мумию, я лишил своего вместилища Ба.
Тхутинахт принялся собирать разбросанные драгоценности. Он поспешно прятал их в кунжутовый мешок, что принес с собой Певеро. А Певеро тем временем, схватив свободной рукой тяжелый лом, долбил кварцитовый саркофаг. Он уже ничего не видел и не слышал. Он остервенело бил ломом, намереваясь превратить камень в мелкую пыль. Вдруг он обратил свой взор к алебастровым сосудам и ларцам из эбенового дерева. И он ринулся на них, как фараон на врагов.
Тхутинахт попытался унять Певеро, терявшего разум. Он попытался уговорить его покинуть это обиталище божества. Однако Певеро продолжал свое. А когда же Тхутинахт приблизился к нему, то чуть было не лишился головы – тяжелый лом просвистел на волосок от виска.
Тхутинахт схватил мешок и бросился к пролому в стене. С трудом обнаружил он в смежном покое подземный ход. И, вдохнув свежий воздух, текущий снаружи, пополз, словно червь, помогая себе носом, животом, ногами и пальцами рук. И он тащил за собой мешок. И уж не слышал ругательств помешавшегося Певеро…
Вот уже и звезды блеснули. Проглянуло ночное небо величиной с ладонь.
Тхутинахт задыхался. Он обливался потом. И прежде, чем высунуть голову из земли, внимательно прислушался. Все было тихо и там, внизу, в усыпальнице, и здесь, наверху, под небом…
На этом кончается свиток папируса, повествующий о двух, но далеко не единственных, могильных ворах древности, постоянно тревоживших царские усыпальницы Египта.
Что стало с Певеро? Разбогател ли Тхутинахт или же был схвачен фараоновой стражей? Об этом умалчивает история, изложенная нами так, как записал ее от начала и до конца фиванский писец, «весьма ловкий, пальцами» Хемаус-Инени…
1960
Тайна пирамиды Сехемхета
Несколько лет тому назад египетский археолог Мохаммед Закария Гонейм под толщей песка обнаружил пирамиду. Это было в Саккара, на виду величественной ступенчатой громады фараона Джосера.
Найденное каменное сооружение относилось к эпохе третьей династии египетских царей. Однако оно было не достроено; но что самое удивительное – алебастровый саркофаг Сехемхета, преемника Джосера, запечатанный по всем правилам, покрытый погребальными венками и в свое время установленный в каменной усыпальнице глубоко под основанием пирамиды, оказался пуст. Обследование показало, что гробница не пострадала от могильных воров. Так куда же девалась мумия?
Ответ на этот вопрос дает новый Саккарский папирус, найденный уже после трагической гибели М. 3. Гонейма.
Ниже приводится дешифрованный текст свитка, возраст которого равен четырем тысячам семистам годам. Я позволил себе сделать лишь небольшие вставки там, где значительно пострадали письмена.
Мудрейший Ненеби – царский зодчий и главный надсмотрщик над парасхитами, великий звездочет и певец – стоял перед храмом Ра, недалеко от пирамиды Джосера. Бескрайняя Западная пустыня, не успев еще накалиться ввиду раннего утра, была милостива к плодородной долине Хапи и не дохнула еще на нее смертоносным дыханием зноя.
Ненеби смотрел на творение зодчего Имхотепа, а слух его был поглощен криками надсмотрщика и посвистами кнутов, которые доносились оттуда, где сооружалась новая красавица, готовая затмить пирамиду Джосера. Фараон Сехемхет, что значит Могучий Телом, – жизнь, здоровье, сила! – поручил величайшему после Имхотепа зодчему Ненеби строительство своего горизонта, в который готовился подняться, подобно Осирису.
Ненеби был и плечист, и высок. На лбу его множество морщин – одна из них находила на другую. Но глаза ученого сияли, как у молодого воина, точно обсидиановые глаза у золотой птицы Нехебт в храме Ра.
Здесь в состоянии созерцания и глубокого раздумья и застал его царский скороход по имени Ха. Это был сильный человек. Ноги его, словно крылья сказочной птицы. Ха не шагает, а летит.
И сказал Ха, поклонившись мудрейшему Ненеби:
– Его величество фараон Сехемхет – жизнь, здоровье, сила! – повелел передать тебе свое благоволение и пожелание львиного здоровья.
– Жизни ему, здоровья ему, сил ему! – воскликнул ученый.
– Ненеби, великий Сехемхет – жизнь, здоровье, сила! – желает видеть тебя и говорить с тобой.
Ненеби был удивлен.
Что случилось?
Почему в такой ранний час понадобился он его величеству фараону?
И спросил Ненеби:
– Не болен ли великий владыка?
– Болен, – ответил Ха. – Он не спал эту ночь, – ответил Ха. – Кожа его сделалась совсем как золото, – ответил Ха.
Ученый задумался. Он думал так крепко, что казалось, не здесь он, а очень далеко, в стране нубийцев или стране шумеров. Пока он думал, бойкий Ха вытащил занозу из ноги. Была та заноза с мизинец, и ни один из царских скороходов не смог бы стерпеть ее.
– Я иду, – сказал Ненеби, точно просыпаясь ото сна.
– Он ждет, – ответил Ха. – Он желтый, как золото, в своем золотом зале, высоком, как небо.
– Иду, – сказал Ненеби.
И он заторопился вместе с Ха.
Ненеби предстал перед живым богом. И сказал ему фараон.
– Я звал тебя, Ненеби. Я ждал тебя, Ненеби. Я думал над твоими словами, Ненеби. Ты говорил, Ненеби, очень резко. Но ты не лгал, Ненеби?..
И ответил Ненеби так:
– Великий царь, я положил себе за твердое правило не лгать. Не лгать, даже если это неприятно тебе, божественному владыке. Правило это весьма обременительное. С ним трудно. С ним очень трудно жить.
Его царское величество выглядел изнуренным. Он выглядел весьма изнуренным. Ему приходилось делать большое над собой усилие, чтобы уловить хотя бы малейшее несоответствие между словами придворного ученого и выражением его лица. Красноватые глаза фараона еще больше покраснели после бессонной ночи. Он был как золото, а глаза точно сгустки крови…
Ненеби говорил:
– Мы, твое величество, живем не во времени Нармера. Миновали и годы Небка. Фараон Джосер пронесся по земле на своей золотой колеснице к долине Иалу. Мы живем в просвещенный век твоего величества. Мы научились считать звезды, как никогда раньше. Мы проникли в тайны великой Хапи и точно определяем день ее разлива. Строение человеческого тела открыто для нас, как небо перед очами. Мы достигли совершенства в бальзамировании. Даже шумерам далеко до нас!.. И вот я спрашиваю твое величество: неужели подобает нам строить громады никому не нужных пирамид? Разве воскреснет когда-нибудь тот, кто пролежал семьдесят дней в растворе чистого натрона, чьи внутренности, высушенные и набальзамированные, лежат в конопах? Рэзме мумия способна ожить, подобно Осирису?
– Я думал об этом, – сказал фараон, морщась, как от зубной боли. – Я думал все время после нашей беседы.
Ученый продолжал:
– Человеческое тело, великий царь, исполнено величайшей гармонии. Его Ка живет в нем же. Ка словно вода в сосуде. Когда человек умирает, его Ка испаряется, будто водяной пар. И пропадает. Никто не видел, твое величество, чтобы пыль обретала душу. Душа умирает вместе с живым существом. Разве ты можешь опровергнуть эту истину?
Фараон колебался. Он не мог сказать ни «да», ни «нет».
– Нет! – ответил за него ученый. – Вот нагляднейший пример. Фараон Джосер приказал зодчему Имхотепу соорудить пирамиду, равной которой нет в подлунном мире. Его божественная мумия была перенесена в вечную усыпальницу. Несметная толпа народа исполнила священный танец May. Чем все это кончилось? Джосер не только не воскрес, но мумия его бессовестно ограблена и уничтожена могильными ворами. Подумай над этим, твое величество.
Фараон сказал:
– Если послушать тебя, Ненеби, то египтяне должны бросать своих покойников шакалам.
Ненеби вздохнул:
– Разве шумеры выбрасывают мертвецов?
– Не знаю, – ответил фараон. – Ты, кажется, забываешь, Ненеби, что Египет один в подлунном мире.
Ученый воскликнул:
– Тем более! Тем более не следует нам подавать пример невежества. Когда в человеке прекращается борьба огня с водою, он умирает. И Ка его тоже умирает. И всего справедливее предавать его земле или воде. Твое величество обессмертит свое имя в веках, если откажется от дорогостоящей пирамиды и подаст великий пример просвещенного погребения. А иначе – подумать только, великий царь! – мы обратим Египет в страну сплошных пирамид и великих мертвецов. Разумно ли это? Надо, чтобы кто-нибудь подал пример! Надо, чтобы кто-нибудь стал наимудрейшим! Пусть Джосер не понял этого. Но ты – великий царь! Ты живешь в просвещенный и великий век! Не надо оглядываться назад, на царственных предков. Надо смотреть вперед, где зарождаются новые поколения и жизнь, полная неведомых тайн. Человек живет в своих подвигах, а не в высохшей мумии с золотой маской.
Фараон по юношеской привычке грыз ногти.
– Ты забываешь, Ненеби, – произнес живой бог, – что фараоны происходят от Ра. И они не подвластны земным законам.
Ненеби беззвучно рассмеялся. Фараон насупился.
– Ты разговариваешь с владыкой Египта, – сказал он грозно.
Ненеби пал к его ногам.
– Ты очень умен, твое величество, – сказал ученый, не поднимая глаз. – Ты очень мудр. И мне трудно спорить с тобой. Я твой раб, и мой долг – наблюдать за строительством пирамиды. Я клянусь, что она затмит громаду Джосера. Она будет красивее шумерских девушек.
Фараон улыбнулся. Ученый продолжал:
– Я возвел четыре ступени над фундаментом. Рабы и днем, и ночью ставят камень на камень. И днем, и ночью скрежещут полозья и мычат быки. Несметное число мер песка подвезено к пирамиде. Когда будет убрана эта песчаная насыпь, перед взором откроется нечто, по сравнению с чем померкнет гробница Джосера. Мы затмим ее пропорцией форм. Все это будет сделано. Но я еще и еще раз спрашиваю тебя: во имя чего? Чтобы и тебя постигла участь Нармера, Небка, Джосера? Чтобы шарили по твоей божественной мумии грязные руки грабителей?
Его величество сжался, точно ему стало холодно. Он молчал. Он долго молчал.
Ненеби говорил:
– Я не хочу убеждать тебя. Я все сказал еще в прошлом году, когда твое величество изволило беседовать со мной в продолжение долгих ночей. Я, твое величество, продиктовал писцу завещание. Я наказываю своим сыновьям предать меня великому, жизнетворному Хапи.
Фараон сказал:
– И ты станешь добычей крокодилов?
– Я избегну грабителей!
Фараон сказал:
– Ненеби, я позвал тебя не ради новой беседы. Во мне созрело твердое решение, и я желаю довести его до твоего слуха. У меня болит правый бок. Горькая желчь на языке моем. И тело мое желтеет и холодеет. Врачи не в состоянии исцелить меня. Я повелел главному жрецу храма Ра предать мое тело Хапи. Он очень недоволен этим. Однако он не смеет ослушаться. Я повелел своему писцу написать мою волю на папирусе и высечь такие же письмена в храме Ра.
Фараон умолк. Он был в поту. Он был мокрый от пота.
Ученый благоговейно опустился на колени и поцеловал край одеяния живого бога.
Он был очень рад. Он был очень рад.
…И все-таки вышло все не совсем так, как завещал фараон Сехемхет, повелитель Верхнего и Нижнего Египта.
Саккарский папирус, известный теперь под номером 768, следующим образом излагает заключительную часть истории, раскрывающей тайну пирамиды Сехемхета:
«И вот живой бог покинул землю. Угас золотой урей на его царственном лбу. И как повелел он, был обернут в широкие пелены. Тело его, не испытавшее бальзамирования, было тайно предано великой реке Хапи.
Рабы, опускавшие усопшего фараона в холодную Хапи, были приведены к вечному молчанию. Вскоре пустой алебастровый саркофаг, запечатанный всеми печатями, был перенесен в погребальную камеру, вырытую в скале под недостроенной пирамидой. И был исполнен священный танец May. Главный жрец храма Ра освятил вход в камеру и запечатал его царскими печатями…»
Пирамида так и осталась недостроенной. Тайна ее теперь уже не тайна. Однако стараниями жрецов, верных своему делу, выросли новые громады – пирамиды Хуфу и Хефра, Сахура и Ниуссера, Нефериркара и Неферефра идругие.
1961
Возвышение фараона Нармера
Когда Умеду, жрец храма бессмертного Ра, прибежал во дворец и бросился на живот свой и оцарапал о каменные плиты нос свой, фараон Нармер не был еще живым богом, но первым номархом среди номархов Верхнего Египта.
Фараон с удивлением и даже испугом наблюдал за тем, как ползает на тучном животе своем этот самый Умеду, не очень-то радивый служитель бога, обуреваемый ненавистью к верховному жрецу.
И вот Умеду заговорил громко, очень громко:
– О великий из великих, бессмертная река Хапи, дарующая зелень Египту, сильнейший среди львов, оплот справедливости во всей вселенной, Амон-Ра, владыка Мемфиса, попирающий своей стопою Дельту, Собек, Гор, Монту, Хатар, Агум, Сопду, Нефер-бау, Семсеру, Гор Восточный, Владычица Имет, которая на голове твоей, Совет богов на водах, Мин-Гор посреди пустыни, Великая госпожа Пунта, Горуэр-Ра и все боги Египта и островов моря, великий повелитель всего сущего, бог живой и бессмертный!
Сильный телом и дланью своей, не раз проливавший вражью кровь, фараон впервые растерялся. А Умеду продолжал извиваться на камнях, подобно червю.
– Встань же, – сказал смущенный фараон.
– Я не смею! Яне смею! – вскричал Умеду. – Глаза мои недостойны лицезреть живого бога, повелителя вселенной!
Фараон, опоясанный нубийским мечом, которым умело действовал во многих битвах, не знал, что и говорить, ибо никогда не видел подобного. Между тем Умеду все ползал на животе, причитая:
– Червь я невзрачный! Песчинка я в пустыне, недостойная твоей божественной стопы!
Умелый, очень умелый писец Ашери клятвенно свидетельствует о том, что в эти мгновения, именно в эти мгновения, фараон почувствовал себя живым богом. И в нем забродила могучая душа, как бродит пивная брага, приготовленная шустрыми рабынями. И увидел фараон, как смертный ползает пред ним, и услышал он эти слова жреца, и великая сила Ра точно вселилась в его грудь, и понял он, что вечно сиять ему рядом с солнцеликим…
А жрец продолжал тереть носом каменные плиты.
– Мы рабы бессловесные по сравнению с тобой, – говорил он. – Голос твой точно голос горлицы, и каждое слово твое как сгустки меда.
Фараону, косноязычие которого хорошо было известно, захотелось пнуть ногою этого лживого Умеду. «Однако, – подумал фараон, – почему бы и не быть мне сладкоречивым, как соловей, если бог я живой?» И не отвратил ушей своих от жреца, ползавшего перед ним. Напротив, теперь он слушал его не без удовольствия.
Фараон Нармер был в расцвете своего величия. Он утвердился в Верхнем Египте, только что усмирил восставшую Нубию. Из Мемфиса его соколиные глаза уже видели Дельту, изгибающуюся, словно тростник, под его дланью. Мир склонялся к его ногам, меч его был всемогущ, но только сейчас ощутил в себе фараон необычайную силу, присущую живому богу. И все этот Умеду…
Однако Умеду не первый среди жрецов. Что скажет верховный? Он стар и мудр, и слова его словно камни – они очень опасны.
И фараон осторожно спросил:
– А будет в согласии с твоими справедливыми речами верховный жрец?
Умеду неожиданно вскочил и приблизился к живому богу. Он сказал:
– Ужели истинный служитель бога Ра осмелится возвысить голос против истины?
Фараон сказал:
– А военачальники мои? Будут ли они в согласии с твоими справедливыми речами? Особенно Каи, который словно бешеный лев для врагов? Особенно Аму, который опасней крокодила для врагов?
И снова пал на колени жрец Умеду, и целовал ноги владыке мира, пахнущие потом и пылью, и говорил:
– О сладостный бальзам! О величайшая из благодатей!
И просил разрешения, чтобы сказать недостойное его величества слово.
Фараон оставил тронный зал и вошел в маленькую комнату, где беседующих мог слышать только великий Ра – жизнь, здоровье, сила!
И сказал жрец Умеду:
– Величайший и справедливейший из сущих! Твое царское величество! Живой бог, дарованный Египту, словно жизнетворный Хапи! Я открою тебе, я открою тебе тайну сокровенную. И глаза твои увидят путь, ведущий к единодержавию и власти, достойной солнцеликого, и ты будешь возвеличен от скал Нубийских до островов моря, и станешь ты подобием солнца восходящего. Для этого надо взять сердце свое в руки свои и отсечь несколько непокорных голов. Отсечь, чтобы покатились они на плиты каменные, подобно тыкве шумерской. Твое величество, ты и не подозреваешь, сколь веским доказательством твоей божественности явится та черная кровь, которую прольешь ты ко благу Ра – великого и непогрешимого. Я знаю все, я знаю все! Послушайся меня – и благо будет тебе! Есть в мире страх, есть в мире страх. И человек пред ним словно ящерица трепетная и трусливая. Есть в мире страх, который человека превращает в зайца. Убей тех, кто не видит силы твоей божественной, и благо тебе будет!.. Есть в мире страх, и он обращает людей в стадо баранов. Возьми ты в руки божественный меч свой, и благо тебе будет!.. А писцы прославят деяния твои в веках! Я знаю все, я знаю все!
Умеду приник губами к ногам фараона, словно к роднику, лобызал их лобзанием преданной собаки.
Фараон Нармер думал и решал…
Он подумал и решил!
Вот свидетельство Ашери, написанное им самим:
«…И, когда вошли в тронный зал семеры и жрецы и возгласили трубы, явился его величество и занял место на троне из эбенового дерева, инкрустированного золотом и слоновой костью. И снова повалился на каменные плиты жрец Умеду и ликовал громогласно, что узрел он бога живого и солнцеликого, и целовал он стопы его величества.
Жрецы и семеры стояли, словно каменные изваяния. Не видели они никогда ничего подобного, и в книгах о подобном не говорилось ничего.