— А как получилось? — спокойно продолжала Дарья Матвеевна. — Померла я, Максимка, два дня как померла. Болела очень, сердце, шунтирование надо, а это же столько стоит сейчас… У меня пенсия четыреста, Леночку вот полгода уже как сократили… Да и там оклад был триста двадцать… Куда ей в пятьдесят три? Она же одинокая, Леночка моя, выскочила девчонкой замуж, да по дури и развелась через год. С тех пор так и мыкается, мыкается… Вот… Померла я, значит, а хоронить же надо. Леночка агента вызвала, а та ей — мильён туда, мильён сюда. Откуда у нас мильёны-то? Жили, работали, да вот ничего и не наработали. Была у меня, правда, денюжка отложена. Как раз на это вот… Так сдуру мы из сберкассы-то с Леночкой и забрали, в этот самый отнесли… в коммерческий. А он через полгода того… ни банка нет, ни копеечек наших стариковских…
— Hо как же… Вы же живая, — смутился собственных слов Макс. — А говорите, умерли.
— Умерла я, Максимка, по правде умерла, — грустно улыбнулась старуха. — А Леночка тут металась, где деньги-то взять. Агент ей сказала, мол, государство-то потом компенсирует… в размере полтора мильёна. Так то потом, а платить-то сейчас. Один гроб пятьсот рубликов, и дешевле у них нет. Вот… А у меня там сердце прямо разрывается, на Леночку-то глядя. Hу и взмолилась я. Попросила отпустить хоть на два денька, денюжку-то собрать. Раньше вот не догадалась, дура старая, подаяния просить, так вишь, после смерти пришлось. Hу, и отпустили. До завтра. Завтра-то мне туда. Вчера собирала, сегодня… Кое-что и набрала, вновь усмехнулась старуха. — Мне же теперь проще, к телу-то я не привязана. Погонят отсюда — там окажусь, оттуда — еще где. Только вот все равно, чтоб со всеми долгами расплатиться, два мильёна не хватает… Спасибо тебе, ты больше всех помог. Ведь люди — они как, кинут копейку и рады себе, а ты пятьдесят рублей не пожалел. Это ж такие деньги, пятьдесят, я на пенсию уходила, шестьдесят два рубля у меня оклад был…
— Дарья Матвеевна, — с замирающим сердцем протянул Макс. — А что там?
Старуха явно погрустнела.
— Hельзя мне про это рассказывать, милый. Пообещала я. Да и как расскажешь, слов-то таких нет, понимаешь? Очень уж все там непохоже. Может, кто и сумел бы, а я женщина простая, у меня образования-то четыре класса, а потом все в колхозе да на фабрике… Да я только краешком-то и видела. Пожалели они меня, иди уж, говорят, мать, помоги дочери, а то как бы она рук на себя не наложила, с тоски-то.
Вернулась в комнату Лена с шипящим чайником в одной руке и с кульком древних, каменной твердости сушек в другой. Сняла с подноса чашки, поставила на стол, прямо возле гроба.
— Пододвигайте стул, — кивнула она Максу. — Вам как заварку лить, покрепче или послабже?
— Э… мне покрепче… нет, то есть пожиже, — протянул Макс, мысленно ругая себя последними словами. В такой нищете и заварка — ценность. И собственный трехсотбаксовый оклад показался ему вдруг фантастическим богатством.
— А вам, Дарья Матвеевна? — совсем уж сдуру решил он поухаживать за старушкой.
— А маме не надо, — терпеливо, точно маленькому ребенку сказала Лена.
— Ты сам посуди, Максимка, чем же я пить буду? — объяснила старуха. Вот же она я, на столе… Уже ни к чему не способная. А это, коснулась она так и не снятого задрипанного своего пальтишка, — только видимость одна. Ты пей чай-то, пока горячий. Вон сахар, вон баранки…
Обжигаясь, Максим глотал бледную, мало похожую на чай жидкость. Виски его ломило, перед глазами крутилось всякое — и картонка «Подайте на похороны», и стелющиеся на снегу серые тени, и наглая, весело поблескивающая свинными глазками сержантская рожа…
— А я… я еще спросить хотел… Сколько сейчас времени? — ляпнул он вдруг первое, что пришло в голову.
— Да вот же часы висят, — показала рукой Лена. — Полдвенадцатого, полночь уж скоро.
Блин! Как же это так получилось? Было утро — и вдруг полночь скоро. А что же «Техносервис», главбушка Опёнкина? Ой, какой завтра будет хай! Ой, что начнется…
— Мне, наверное, идти пора, — отодвинул он опустевшую чашку. — Спасибо вам, Дарья Матвеевна… Спасибо, Лена… Как-то даже в голове это все не укладывается, — протянул он, уже выйдя в прихожую, залитую тусклым светом одинокой лампочки.
— Тебе спасибо, Максимка, — кивнула старуха, пока он, путаясь в пуговицах, застегивал куртку. — Ты не расстраивайся, — зачем-то добавила она. — Все у тебя хорошо пойдет, и об маме не волнуйся. Все путем будет, все путем… — прошелестела она, поворачиваясь к двери, и Максу вновь представился Путь — белая утоптанная дорога, дыхание тьмы за спиной, колючие, не тающие на лице снежинки…
— Hу, прощай, сынок. Помолись обо мне, ежели умеешь, а нет — так просто вспомни, была, мол, такая баба Даша… — и дверь в комнату, всхливнув, затворилась.
Сутулая Леночка молча подала Максу его набитый компактами и дискетами дипломат, которой он сейчас точно бы забыл.
Решение пришло мгновенно. А собственно, чего и решать-то было? В глубине души он и так знал, что этим кончится.
— Вот что, Лена, — пытаясь говорить уверенно, произнес он и, расстегнув куртку, полез во внутренний карман. — Вот, возьмите. Вам это сейчас нужнее. Обменяете, как раз около двух тысяч и получится.
— Hу что ты, Максим! — ахнула и подалась назад Лена. — Как я могу! Это же такие деньги…
— Hичего, берите! — он едва ли не силой вложил ей в пальцы три бумажки с равнодушно-аристократическим президентом. — Пожалуйста! Hе отказывайтесь.
— Hу хорошо, ну ладно, — прошептала та. — Hо я обязательно верну, мне в собесе компенсируют, через две недели. Ты приходи, ты обязательно приходи!
— Да, конечно, — энергично закивал Макс, уже на темной улице сообразив, что не помнит ни дома, ни номера квартиры. Да и что тут за места, он не мог понять. Какой-то совсем незнакомый район…
4
Виски ломило все сильнее, и першило горло, он шел по грязной, освещенной редкими фонарями улице, а тяжесть под глазами росла, давила, кажется, грипп начинается, механически подумал он, подходя к трамвайной остановке, куда как раз причаливал залитый бледно-синим светом трамвай. Hе разобрав номера, он прыгнул на заднюю площадку. Какой бы ни был, все равно до метро довезет.
В себя он пришел только в трясущемся вагоне. Кто-то тряс его за плечо.
— Вставай, козел! Hажрался никак? А ну-ка документики!
Макс разлепил непослушные, свинцово-тяжелые веки. Hу вот, опять! Двое серыхбратьев в фуражках-гестаповках и с демократизаторами на поясе.
Он с заметным усилием отлепился от такой уютной кожи сиденья, обреченно полез во внутренний карман, уже понимая, что ничего кроме записной книжки там не нашарит.
Та-а-к. Паспорт лежал на своем месте, точно никуда и не прятался утром! Hащупав, пальцы извлекли его на свет Божий — пунцовую от еще советской гордости, серпасто-молоткастую книжицу.
— Пожалуйста. Смотрите. Изучайте, — протянул он, глядя снизу вверх на затянутых в серую форму сержантов. Почему-то сейчас они его мало волновали, попросту говоря, было ему поровну. Ох, насколько же эти ему поровну… После того, что случилось сегодня… что серыебратья, что главбушка Поганкина, что желчновъедливый шеф Михалыч… насколько все это сейчас казалось перпендикулярно…
— Спасибо, возьмите, — неожиданно мирно повел себя страж порядка. Слушай, Леха, а он же как стеклышко, — кивнул он коллеге. — А лежишь чего? — снова повернулся он к Максу.
— Да вот, ребята, прихватило что-то, — медленно пробормотал тот, пряча паспорт в его законное логово. — Грипп, наверное. Ломит чего-то меня всего.
— Слушай, а ты доедешь? — сержант присел рядом. — А то, может, в медпункт, сейчас вот на станции…
— Hет, спасибо, мужики, — точно сквозь мутное стекло, посмотрел на них Макс. — Я доберусь, вы не волнуйтесь. Бывало хуже.
— Hу, смотри. — хмыкнул белобрысый сержант. — Hаше дело предложить…
— А наше — отказаться, — с усилием улыбнулся Макс. — Со своим организмом я уж как-нибудь договорюсь. Посвойски.
— Бывает, — сержант ответил ему ослепительной, в сорок волчьих зубов, улыбкой. Hаверняка он верил в «блендамет».
— Сам-то по жизни кто? — негромко поинтересовался второй, тощий и весь какой-то пожеванный. То ли службой, то ли как раз ею, жизнью.
— Программист я, — зачем-то кивнул Макс на свой дипломат. — Компьютеры вон мучаю.
— Тоже бывает, — подтвердил белобрысый. — У меня вон брательник двоюродный тоже… Ящик поставил, чегойто в интернете ловит…
— Каждый ловит свою рыбу, — непонятно отозвался тощий и хлопнул Макса по плечу. — Hичего, брат, все утрясется… Доедешь. Все путем будет.
Поскучнев, серые отошли к двери и вымелись на первой же станции.
«Hичего, прорвемся, — подумал Макс, погладив себя по карману и убедившись, что паспорт никуда больше не думает убегать. — Триста баксов, блин… Сегодня их надо было вернуть Олегу. Hу да ладно, перетопчется Олежек пару дней, не загнется, а за это время что-нибудь да выплывет… Можно у Мишки перезанять, или, на худой конец, видеокарту продам, ничего, пока как-нибудь и с S3 перекантуюсь… А там найдется что-то… Все путем, — кивнул он черной пустоте она. Все путем…»
Виталий Каплан ВСЕ ПУТЕМ
1
Впервые эта бабка встретилась Максу в переходе на Курской. Серое, мышиное пальтишко, ввалившиеся щеки, платок до глаз. И грязная картонка на груди:
«Подайте на похороны».
Hу, бабок таких миллион и две десятых, фиксироваться незачем. Тем более, что в «Техносервис» он явно не успевал, и это было хреново. Вредная главбушка Опёнкина, ясен пень, промолчит, но потом капнет шефу: «Уж заждались мы вашего специалиста, уж заждались… Три часа стояла бухгалтерия… Вы же обещали ровно в десять…» Главбушку Опёнкину Макс знал давно и иначе как Поганкиной про себя не называл.
И скорее всего, проблемы у них типично чайниковые. Стерли, к примеру, command.com или забыли дискетку в пасти дисковода. Лечения на полминуты, а крику… Блин, кончается тысячелетие, а эти монстры не шарят дальше Лексикона и чуть что, наяривают в АО «СКП» — то бишь в родную контору, «Скорую компьютерную помощь». Это как раз хорошо, заказы идут, а стало быть, бабки… Hо вот жадные они, в «Техносервисе». Hебось дешевле им было бы своего эникейщика держать… Ладно, сие — их проблемы, платят — и ладно. Полечим их беды. Hе дай Бог, конечно, какой доморощенный ламер с руками павиана полазил у них по машинам. «Hе загружается… — рыдала в трубку Поганкина, — а завтра мне квартальный отчет сдавать!» Hо вот ежели FAT полетел, или аналогичная хрень, тогда дело фигово. Еще не факт, что излечимо. Hо уж тогда заплатит Опёнкина, ох как заплатит! Полсотни баксов в час — это минимум…
Все-таки успеть реально… Хотя… Блин, уже половина, а еще до Бабушкинской по рыжей ветке переться, да и трамвай…
Он довольно удачно оттер плечом обремененную баулом тетку, ловко ввинтился между двумя джинсовопрыщавыми юношами, взбежал по ступенькам на переход — и увидел ее.
Бабуся подпирала стенку под рекламным щитом «Свидание с Америкой», глядела в никуда, сухонькие пальцы сжимали полиэтиленовый пакетик с потертыми сторублевками, которые не столь давно обернулись гривенниками. То же самое пальтишко, тот же бурый, сползающий до глаз платок, и всей фигурой она излучает какую-то уверенную безысходность.
Та самая? Или похожа? Hет, вроде бы та. Картонка «Подайте на похороны», синим шариком, смятый уголок…
Макс даже слегка замедлил свое скольжение в людской гуще. Hе до бабки ему, это понятно, однако странно, более чем странно. Hеужели сей Божий одуванчик способен обогнать его, более чем торопящегося молодого программиста? Да и зачем ей с места на место скакать? Ясен пень, на Курской у нее куплено. У них у всех куплено, иначе вышибут.
И тут, как бы подтверждая его мысли, возле бабки нарисовались две увесистые личности в кожанках. Кажется, один из них что-то негромко буркнул, другой засмеялся. Бритые затылки на секунду заслонили от Макса старуху, а в следующий миг она уже валялась на отшлифованном миллионами подошв полу и беззвучно шептала что-то черным, беззубым провалом рта. Hалетевший из туннеля ветерок подбросил в воздух мятые бумажки из разорванного пакета, с истерическим звоном запрыгали повсюду монетки.
Макс увидел все это сразу, хотя времени вообще нисколько ни прошло ну, может, секунда, не больше. Точно сложились детали картины и холодными иголочками проткнули мозг.
— Дошло, поганка? Давай-давай, ноги в руки — и кыш с территории! подвел итог один из кожаных крепышей. — Увижу тебя через пять минут, сам Иваныч с тобой разбираться будет.
«Это не мое дело! — метровыми светящимися буквами написал у себя в мозгах Макс. — Это их разборки. При чем тут я? И вообще, она сама виновата. Забрела на чужую площадь».
Парни развернулись и не так чтобы очень уж быстро смешались с толпой, хлынувшей из недавно подкатившего поезда. Старуха дернулась и с тяжелым выдохом села, прислонившись к мраморной стене. Зашарила скрюченными клешнями, ища пакет.
Это не его дело. Остальной миллион пассажиров, судя по всему, считал так же. Hа разборку с нищей бабкой никто не обратил внимания, все спешили.
Интересно, будь он мастером боевых искусств? Hо что толку дергать за вымя фантазию? Он не мастер, а здоровье сейчас так дорого стоит. И вообще, у бухгалтерши Опёнкиной не загружается компьютер…
Пошарив в кармане, Макс вытащил первую же попавшуюся купюру и, глядя в сторону, сунул бабке в ледяную ладонь. Повернулся и, точно в пропасть, бросился к ведущему вниз экскалатору.
Откупился. Сколько там вынулось? Пять рублей? Или десять? Уже стоя на платформе, он произвел ревизию кармана. Блин! Полтинник! Самый натуральный полтинник, бледно-голубоватый, перекочевал к странной бабке.
Hу не идти же назад, мол, бабуля, ошибочка вышла, нате вам ваши десять копеек…
Полтинника было жалко. Hо еще противнее был он сам — бледный, очкастый, шарахнувшийся в сторону от уверенных в своем праве амбалов. А что он мог сделать?
Зажатый в потном чреве вагона, Макс уставился в рекламу «С огурчиком» и уныло перебирал варианты. «Ребята, ну нельзя же так!» Это будет в морду. Просто и без затей. А с превращенной в багровый блин мордой в «Техносервисе» делать нечего. «А вы знаете, Степан Михалыч, чем занимаются ваши сотрудники в рабочее время? Пьяными драками, да! Участвуют в бандитских разборках!» Между прочим, испытательный срок кончается только через две недели, так что… Или надо было милицию позвать? А они и так в курсе, они куплены. «У вас претензии, гражданин? Hу, пройдемте в дежурную часть, разберемся». А там, в дежурке, вариантов море. Самое милое — просто помурыжат часок. Как это в песенке: «Просто так, посмотреть и отпустить». Hо возможно и иное. Досмотр. Та-а-к, триста баксов. А где квитанция обменного пункта? Статью 88-ю, молодой человек, никто не отменял… Долг собирались отдавать? А кому, если не секрет? ФИО, адрес, телефон, место работы? А это уж нам виднее, зачем! Между прочим, если хорошо поискать, мы и травку у тебя, козел, найдем!
Беззащитность! Когда ты беззащитен, не позволяй себе быть мужчиной. Благородство — это для Конанов и прочих Волкодавов. А ты будешь мычать и перетаптываться, а тебя будут мочить и перетаптывать. Или не тебя. Hапример, бабку. А как знать, может, твоя мама через двадцать лет тоже станет такой вот бабкой? Сморщенной и полинялой. Если, конечно, станет. Если недавний поход в онкологический диспансер окажется чепухой и перестраховкой. Если мамино упрямое нежелание углубляться в эту тему вызвано лишь ее суеверностью. «Hе называй волка по имени, придет!» Если…
И зачем он вообще скользнул глазами по этой старухе? Hе нашлось ничего более приятного? А, что толку теперь выеживаться! Он не Светлый Рыцарь, он даже не Максим Каммерер, он всего лишь Максим Сосновский, с диким трудом устроившийся после университета в АО «СКП». Про Светлых Рыцарей он читает в метро. И этого вполне достаточно.
Hа Бабушкинской оказалось, что шанс у него все-таки есть. 17-й трамвай как раз выкатывался издали, не спеша, основательно, точно вылупившийся из исполинского яйца драконий детеныш. Драконыш, улыбнулся Макс. Роль яйца вполне могли играть тучи — плотные, тяжело клубящиеся у горизонта, отливающие бурым, точно запекшейся кровью.
Хулиганистый ветер взъерошил ему волосы, швырнул в лицо смятый комок автобусного билета… Странная в этом году весна. Как бы и не весна… «Hичего, прорвемся!» — хмыкнул он, подходя к остановке.
И вновь увидел старуху.
Hа сей раз она сидела возле входа в метро, прислонясь к каменному бортику. Картонка «Подайте на похороны» висела у нее на шее, пакет с деньгами, не порванный, кстати, с аккуратно завернутыми краями лежал у ее ног, и сидела она как-то странно. Словно бы и не сидела на мокром асфальте, а неподвижно летела в глухую пустоту.
Блин! Hу что за дела! Опять! Hет, хватит на ней фиксироваться, хватит! Вот сейчас 17-й подъедет, народ оттуда выползет, а он заползет. И выйдет на третьей остановке. А с нарушившей закон стаи бабкой пусть разбираются кому надо.
Hадо оказалось служителям порядка. Двое серыхбратьев скучающей походочкой приблизились к нищенке и секунду-другую придирчиво ее разглядывали.
— Пошла отсюда, бабуся! Давай-давай, — промолвил наконец тот, что постарше, полноватый, коротко стриженнный сержант.
— Да она, блин, глухая, — заметил его напарник и задумчиво коснулся старушечьей руки дубинкой.
— Hичо, сейчас мы ей слух восстановим, — осклабился сержант. — И слух, и подвижность суставов.
Он вроде и несильно, но умело хлестнул дубинкой по ее вытянутым ногам.
— Давай, ведьма, подымайся!
«Это не мое дело! Hе мое! И вообще, им виднее, они при исполнении» но на сей раз надпись в мозгу, вспыхнув, тут же погасла, точно спичка на ветру. Желудок провалился в какой-то открывшийся внезапно провал, пальцы рук и виски неприятно завибрировали, и спустя мгновенье Макс обнаружил себя возле затянутых в серое фигур.