Разумеется, Робин не собиралась совершать все эти подвиги в одиночку. Через несколько дней Зуга вернется в лагерь у горы Хэмпден и пустится вдогонку. Ссора предстояла серьезная, но Робин не сомневалась, что в конце концов сумеет убедить брата. Найти и спасти отца — задача более важная, чем бессмысленное истребление слонов, чьи бивни, вполне возможно, так навсегда и останутся гнить в земле.
Поступок Робин был всего лишь жестом неповиновения, однако, шагая впереди каравана, она не могла отделаться от неприятного чувства. Позади солдат‑готтентот нес грязный потрепанный «Юнион Джек», а следом тянулась вереница угрюмых носильщиков. На вторую ночь они разбили лагерь возле реки, превратившейся в цепочку зеленых бочажков в сахарно‑белом песке высохшего русла. Крутой берег зарос золотистыми фикусами, чьи светлые побеги толстыми змеями обвивали стволы деревьев, высасывая из них соки. Растения‑паразиты почти поглотили гниющие останки своих жертв, и их гибкие ветви усеивали гроздья крупных ягод, которыми лакомились крупные зеленые голуби. Перелетая с места на место, птицы издавали резкие тревожные крики, совсем не похожие на обычное «хор‑р‑ошо, хор‑р‑ошо» других голубей. Наклонив головы, они искоса поглядывали сквозь зеленую листву на людей, разбивающих лагерь.
Носильщики, как обычно, рубили ветки терновника для колючей изгороди и разжигали костры. Вдали, на несколько миль дальше по реке, послышался львиный рев. Спокойный гул голосов затих всего на несколько секунд — к таким звукам все давно успели привыкнуть. С того дня, как экспедиция вышла с перевала на равнину, львы давали о себе знать чуть ли не каждую ночь, и огромные кошачьи следы, иногда величиной с тарелку, часто попадались по утрам вокруг лагеря, но Робин ни разу не видела самого льва. Первоначальный трепет давно сменился безразличием. За колючей изгородью доктор чувствовала себя в полной безопасности и теперь, заслышав далекое глухое рычание, лишь на миг подняла глаза от дневника, занятая описанием дневного перехода и своих успехов в качестве руководителя.
«Мы идем так же быстро, как под началом З.», — написала Робин, решив не упоминать о настроении носильщиков.
Львиный рык смолк. Спокойное бормотание у костров возобновилось, и доктор снова склонилась над дневником.
Через несколько часов солнце опустилось за горизонт, и лагерь начал готовиться ко сну. Мелодичные голоса африканцев стихали. Доктор устроилась на подстилке из свежей травы, рядом со свернувшейся клубочком Джубой, глубоко вздохнула и тотчас же провалилась в глубокий сон.
Разбудили ее шум и суматоха.
Тьма стояла непроглядная, холодный воздух обжигал, и Робин никак не могла прийти в себя. Вокруг раздавались тревожные крики, топот и стук поленьев, брошенных в костер. Прогрохотал ружейный выстрел.
— Номуса! Номуса! — взвизгнула рядом Джуба.
Доктор с трудом приподнялась, не понимая еще, во сне это происходит или наяву.
— Что такое?
— Дьявол! — вопила Джуба. — Злые духи пришли убить нас всех!
Робин откинула одеяло и босиком, в одной ночной рубашке выбежала из хижины.
В этот миг дрова в лагерном костре ярко вспыхнули, высветив мелькающие желтые и черные тела, белки выпученных глаз и разинутые в крике рты.
Маленький капрал, совершенно голый, возбужденно пританцовывал у костра, размахивая длинным «энфилдом». Робин подбежала к нему, а он, не целясь, выстрелил в темноту.
Робин схватила его за руку, мешая перезаряжать ружье.
— Что случилось? — крикнула она прямо ему в ухо.
— Leeuw! — Лев! — Глаза готтентота сверкали от ужаса, в уголках рта выступили пузырьки слюны.
— Где он?
— Он унес Сакки! Вытащил прямо из‑под одеяла.
— Тише! — крикнула Робин. — Замолчите все!
Все лица повернулись к ней.
— Тише! — повторила она, и испуганные голоса стихли.
— Сакки! — позвала Робин в наступившей тишине, и со стороны реки послышался слабый ответ:
— Die leeuw het my! (Меня унес лев!) Die duiwel gaan my dood maak. (Дьявол хочет меня убить!) А‑а‑а!!! — Издав пронзительный вопль, Сакки умолк.
Со стороны речного обрыва явственно донеслись хруст костей и приглушенное низкое урчание — так рычит собака, вцепившись зубами в кусок мяса. У доктора от ужаса мурашки поползли по спине — в нескольких шагах от нее человека пожирали заживо.
— Ну vreet my bene! — звенел в темноте голос, полный смертной муки. — Он ест мои ноги.
Раздался ужасный треск, словно что‑то рвалось. У Робин комок подступил к горлу. Не раздумывая, она выхватила из костра горящую ветку и крикнула:
— За мной! Мы его спасем!
Лишь добежав до обрыва, доктор осознала, что она одна и без оружия.
Она оглянулась. Ни один из мужчин, стоявших у костра, не пошел за ней. Они стояли, сбившись в кучу, сжимая ружья, топоры и ассегаи, но не трогались с места.
— С ним все кончено. — Голос капрала дрогнул. — Слишком поздно.
Робин швырнула горящую ветку вниз, и в свете угасающего пламени пронеслась огромная страшная тень.
Доктор подбежала к костру и выхватила ружье у одного из готтентотов. Взводя курок, она кинулась к берегу и вгляделась в сухое русло. Кто‑то подошел сзади с новым импровизированным факелом.
— Джуба, уйди! — велела Робин.
На Джубе не было ничего, кроме нитки бус вокруг бедер — гладкое черное тело отсвечивало бликами костра. В ответ на приказ вернуться она лишь отчаянно замотала головой. От ужаса она не могла говорить, по круглым щекам катились слезы.
Внизу, на белом песке речного русла, ясно вырисовывалась все та же зловещая тень. Вопли умирающего слились с отвратительным булькающим рыком.
Робин подняла ружье, но медлила, боясь попасть в человека. Огонь вспугнул льва, и хищник поднялся — огромный и черный. В лапах у него болталось жалко корчащееся тело. Застыв на мгновение, зверь метнулся в сторону, подальше от света.
Робин перевела дыхание, тяжелое ружье в руках дрогнуло, но она решительно вскинула подбородок и, придерживая подол длинной ночной рубашки, спустилась по тропе к сухому песчаному руслу. Джуба семенила по пятам, как преданный щенок, тесно прижимаясь сзади и едва не сбивая с ног. Поднятая над головой горящая ветка дрожала у нее в руке, языки пламени развевались, как знамя и испускали густой дым.
— Ты молодец! — подбодрила Робин. — Храбрая девочка!
Спотыкаясь и утопая по щиколотку, они побрели по глубокому белому песку.
Впереди, еле различимая во тьме, двигалась грозная черная тень, оглашая ночь низким глухим ревом.
— Пусти его! — крикнула Робин прерывающимся голосом. — Брось! Брось сейчас же!
В детстве она так же кричала на своего терьера, когда тот не хотел отдавать резиновый мячик.
Из темноты послышался слабый голос Сакки:
— Помогите… ради Бога, помогите! — Но лев упорно тащил его прочь, оставляя на песке мокрый черный след.
Робин устала и задыхалась, от тяжести ружья ныли руки, воздух обжигал горло, страх железным обручем сдавил грудь. Что‑то подсказывало, что зверь будет отступать недолго и в конце концов потеряет терпение.
Инстинкт не обманул. Внезапно лев выступил из темноты в полный рост, размером с шетландского пони. Хищник стоял над искалеченным телом, как кот над мышью, — черная копна гривы вздыбилась и сделала его вдвое больше; глаза горели в свете пламени свирепым золотым огнем.
Лев разинул пасть — громовой рев тяжелой волной ударил по ушам, вызвав физическую боль. Оглушенная невыносимым рыком, Робин отшатнулась вместе с уцепившейся за нее Джубой. Девушка в панике завопила, обмочилась от страха и выронила горящую ветку.
Лев шагнул вперед.
В глазах у Робин потемнело. Она подняла ружье, скорее инстинктивно, чем намеренно, и когда ствол оказался на уровне груди, изо всех сил нажала на спусковой крючок. Темноту разорвала вспышка пламени, на миг осветив льва. Зверь стоял так близко, что длинный ружейный ствол, казалось, уткнулся в огромную косматую морду. Разинутая кровавая пасть с длинными страшными клыками все еще издавала низкие раскатистые звуки, глаза сверкали желтым пламенем. Робин поняла, что кричит, но крик тонул в громовом рыке разъяренного зверя.
Приклад ударил в живот с такой силой, что у Робин перехватило дыхание. Она шагнула назад, но споткнулась о Джубу, которая отчаянно визжала, цепляясь за ее ноги. Робин опрокинулась навзничь — в тот самый миг, когда лев прыгнул.
Если бы не падение, то стремительный удар четырехсот фунтов мяса и костей переломал бы ей ребра и шею. Она потеряла сознание, а очнувшись, ощутила сильную кошачью вонь и огромную тяжесть, которая вдавливала тело в песок. Робин не могла шевельнуться, тяжесть душила ее, по лицу и шее текли струйки обжигающе‑горячей крови.
— Номуса!
Голос Джубы послышался где‑то совсем рядом, но других звуков не было. Осталась лишь невыносимая тяжесть и отвратительная вонь.
— Номуса!
Голос Джубы послышался где‑то совсем рядом, но других звуков не было. Осталась лишь невыносимая тяжесть и отвратительная вонь.
Внезапно ощутив приток сил, Робин принялась отчаянно барахтаться, работая руками и ногами, и наконец выбралась из‑под громадного тела. Джуба тотчас же прильнула к ней, обвив руками шею.
Робин успокаивала девушку, как ребенка, гладя по голове и целуя в мокрые разгоряченные щеки.
— Все кончилось. Ну же, все кончилось, — бормотала она, морщась от липкой львиной крови, пропитавшей волосы.
Мужчины, ведомые капралом, боязливо заглядывали вниз с высокого берега, поднимая над головами факелы из горящей травы. В тусклом колеблющемся свете они увидели льва, распластанного у ног Робин. Ружейная пуля ударила его прямо в нос, прошла через мозг и засела в основании шеи. Гигантский зверь умер в полете, не успев свалиться на женщину.
— Лев убит! — дрогнувшим голосом произнесла Робин, и мужчины осторожно спустились на дно высохшей реки, боязливо прижимаясь друг к другу.
— Выстрел настоящего охотника! — восторженно провозгласил капрал. — Дюймом выше, и пуля отскочила бы от черепа, дюймом ниже — не задела бы мозг.
— Сакки, — голос Робин все еще дрожал, — где Сакки?
Несчастный был еще жив, и его на одеяле отнесли в лагерь. Ужасные раны не оставляли готтентоту ни малейшего шанса выжить — рука от запястья до локтя изжевана, кости превратились в кашу; нога оторвана и, по всей видимости, проглочена целиком; таз и позвоночник прокушены насквозь; в разорванной груди шевелился в такт дыханию пупырчато‑розовый край легкого.
Робин хорошо понимала, что любые попытки зашить эти чудовищные разрывы или отпилить раздробленные кости лишь усугубят мучения раненого. Она уложила умирающего у костра, осторожно промокнула ватой зияющие раны и прикрыла тело теплыми накидками из звериных шкур. Успокоив Сакки сверхмощной дозой опия, Робин присела рядом и взяла его за руку.
«Врач должен знать, когда надо оставить пациента в покое и помочь больному умереть достойно», — учил профессор в больнице Сент‑Мэтью. Перед самым рассветом Сакки приоткрыл глаза — зрачки у него были расширены от опийной настойки, — улыбнулся и умер.
Собратья‑готтентоты отнесли тело в небольшую пещеру на склоне холма и завалили вход камнями потяжелее, чтобы их не откатили гиены.
Спустившись с холма, солдаты провели короткую траурную церемонию, состоявшую в основном из громких трагических воплей и ружейной пальбы в воздух, чтобы душа Сакки побыстрее отправлялась в последнее странствие. Воины с аппетитом позавтракали копченым слоновьим мясом, и капрал подошел к Робин с совершенно сухими глазами и широкой улыбкой на лице.
— Мы готовы выступать, Номуса! — объявил он, задрал колено чуть ли не до подбородка, топнул ногой и подчеркнутым движением отдал честь.
Такого уважения до сих пор удостаивался только начальник экспедиции, майор британской армии Зуга Баллантайн.
В тот день носильщики снова пели в пути, впервые с тех пор, как они оставили лагерь у горы Хэмпден:
Когда караван вел Зуга, Робин бесило не только промедление, но и полный провал попыток вступить в контакт с жителями разбросанных тут и там укрепленных деревень. Она считала, что отыскать в этой неизведанной глуши след Фуллера Баллантайна можно лишь через тех, кто видел его, говорил с ним или вел торговлю.
Робин не верила, что отец прокладывал себе путь огнем и мечом и держался так надменно, как Зуга. Ей вспоминалась крошечная падающая фигурка чернокожего в львиной шкуре, которого столь безжалостно застрелил брат, и Робин представила, как мирно, без стрельбы и бойни, прошли бы по слоновьей дороге она или отец: тактическое отступление, небольшие подарки, осторожные переговоры — и путь открыт.
«Это настоящее убийство! — в сотый раз повторяла она про себя. — За которым последовал откровенный грабеж».
В деревнях, мимо которых проходил караван, Зуга без зазрения совести пользовался плодами труда туземцев — отбирал табак, просо и ямс, не оставляя в уплату даже горсточки соли или полоски вяленого слоновьего мяса.
— Зуга, давай попробуем наладить отношения с туземцами, — уговаривала его сестра.
— Это дикий и опасный народ, — нахмурился он.
— Они не ждут от тебя ничего, кроме убийств и грабежа, и, Бог свидетель, ты не обманул их ожиданий!
Спор повторялся изо дня в день, и никто не хотел уступать. Теперь Робин по крайней мере развязала себе руки и могла попытаться вступить в контакт с машона, как презрительно называла их Джуба, не опасаясь, что нетерпеливый и высокомерный брат сорвет переговоры.
На четвертый день караван приблизился к необычному природному образованию. С севера на юг, от горизонта до горизонта, насколько хватало глаз, тянулось что‑то вроде высокой стены. Впереди в скале открывался единственный проход. Растительность становилась гуще и темнее, и было ясно, что сквозь разлом протекает река. Робин немного изменила маршрут и направила колонну в ту сторону.
За несколько миль до прохода Робин с радостью заметила следы человеческого жилья — первые с тех пор, как путешественники оставили позади гору Хэмпден.
На высоких утесах над речным руслом виднелись укрепленные стены. По берегам реки простирались возделанные поля, защищенные колючими изгородями. Посреди сочных темно‑зеленых всходов проса стояли на сваях небольшие сторожевые хижины, крытые листьями.
— Сегодня набьем животы, — подмигнул капрал. — Просо созрело.
— Мы остановимся здесь! — отрезала Робин.
— Но там же…
— Здесь! — повторила она.
Никто не понимал, почему Номуса не захотела приближаться к заманчивому угощению, мало того, запретила кому бы то ни было покидать пределы лагеря, за исключением водоносов и сборщиков хвороста, однако недовольство сменилось неподдельной тревогой, когда она ушла сама, безоружная, взяв с собой одну лишь Джубу.
— Эти люди — дикари, — пытался остановить ее капрал. — Они вас убьют, и тогда майор Зуга убьет меня!
Зайдя на ближайшее поле, Робин с Джубой осторожно приблизились к сторожевой хижине. К приподнятой над землей платформе вела шаткая лестница, рядом тлели подернутые пеплом угли костра. Робин опустилась на колени и раздула огонь, подбросила в него сухих веток и послала Джубу за пригоршней свежих листьев.
Поднявшийся вскоре столб дыма привлек внимание наблюдателей на утесе. Их застывшие силуэты отчетливо вырисовывались на фоне неба. Жутковато было ощущать на себе взгляды стольких глаз, но Робин полагалась не только на милосердие туземцев и молитвы, которые усердно возносила. Зная, что береженого Бог бережет, она засунула за пояс брюк большой «кольт» Зуги и прикрыла его полой фланелевой рубашки.
Рядом с дымящимся сигнальным костром Робин оставила фунт соли в калебасе — сосуде из высушенной тыквы — и связку копченого слоновьего мяса, последнюю из ее запасов.
На следующий день рано утром Робин и Джуба снова пришли на поле. Мясо и соль кто‑то забрал, а поверх их вчерашних следов виднелось множество отпечатков босых ног.
— Капрал, — сказала Робин готтентоту, вернувшись, — мы идем на охоту, добыть мяса.
Капрал расплылся в блаженной улыбке: накануне вечером они доели последние куски копченого мяса, уже порядком зачервивевшего. Рука вояки с растопыренными пальцами взлетела к козырьку фуражки в четком салюте, нога выбила из земли облако пыли, и готтентот удалился, на ходу выкрикивая приказы.
Зуга давным‑давно объявил, что «шарпс» — слишком слабое оружие для слонов, и с тех пор оставлял его в лагере, предпочитая современной винтовке, заряжавшейся с казенной части, крупнокалиберные гладкоствольные ружья. Робин взяла «шарпс» и не без трепета осмотрела его. Ей доводилось стрелять из такого по мишени и теперь, уединившись в травяной хижине, она стала вспоминать, как заряжать ружье и взводить курок. Вряд ли она сумеет хладнокровно выстрелить в живое существо, однако десятки голодных ртов, которые теперь были на ее попечении, превращали такой поступок в горькую необходимость. Впрочем, капрал, который своими глазами видел, как она сразила нападающего льва, не разделял подобных сомнений доктора.
Не прошло и часа, как в густых тростниковых зарослях на берегу реки им попалось стадо буйволов. Робин в свое время внимательно слушала охотничьи рассказы брата и знала, что подходить надо с подветренной стороны, к тому же в зарослях видимость ограничивалась несколькими футами, а две сотни коров с мычащими телятами заглушали все прочие звуки. В результате охотникам удалось подойти незамеченными совсем близко — с такого расстояния не промахнулся бы даже начинающий стрелок.