Зуга облизнул пересохшие губы и выпустил рукоять ножа.
— Я пришел искать мудрости, — хрипло сказал он.
— Я знаю, чего ты ищешь, — ответила Умлимо. — Но ты найдешь больше, чем ищешь.
— Кто меня поведет?
— Иди за маленьким искателем сладостей в кронах деревьев.
— Не понимаю, — нахмурился Зуга, не сводя глаз с огромной змеи.
Умлимо не ответила, очевидно, предлагая ему самому поразмыслить над ее словами, однако в голову ничего не приходило. Тем временем у Зуги возник еще один вопрос, но тут в темноте послышался шелковистый шорох. Майор испуганно привскочил: мимо него скользнула еще одна змея.
Еще одна мамба, гораздо меньше первой, не толще большого пальца, а длиной в человеческий рост, подняв прямую, как стрела, переднюю часть тела, продвигалась на хвосте к стоящей на коленях женщине с причудливым живым ожерельем.
Женщина не шелохнулась, и змея остановилась возле нее, слегка покачиваясь из стороны в сторону и постепенно опускаясь, пока не коснулась языком трепещущего черного языка огромной мамбы, обвившей шею жрицы. Змея поменьше снова скользнула вперед, виток за витком обвиваясь вокруг тела первой змеи — так матрос обматывает шкот вокруг мачты. При каждом обороте виднелся пульсирующий белый живот, покрытый узкими чешуйками.
Ни женщина, ни гигантская мамба не шевелились, устремив неподвижные глаза на бледное зачарованное лицо гостя. Тонкое светлое тело второй змеи начало колебаться, ритмично и чувственно, то разжимая, то сжимая кольца вокруг толстого тела первой. До Зуги наконец дошло, что это самец и самка.
На брюхе самца на расстоянии двух третей длины находились удлиненные щитки, прикрывавшие генитальный карман. По мере того как возбуждение самца нарастало, они раздвинулись, и наружу показался пенис, цветом и формой похожий на цветок ночного кактуса, — бледно‑сиреневый колокольчик, сияющий влажным шелковым блеском.
Самец настойчиво ласкал огромное темное тело, и наконец его усилия были вознаграждены. Самка пошевелилась, толстый белый живот, уступая, стал мягко пульсировать, щитки раскрылись. По телу самца пробежала дрожь, он вытянулся, белые чешуйчатые животы прижались друг к другу, и набухший сиреневый цветок проник в тело подруги. Самка широко разинула пасть, показывая ярко‑желтую глотку. На острых костяных иглах клыков дрожали перламутровые капельки яда. Большая мамба издала длинный свистящий звук — не то наслаждения, не то боли.
Майор смотрел как зачарованный, рубашка на нем взмокла. Капли пота стекали с висков на бороду. Необычайное ухаживание и совокупление длились всего несколько минут, на протяжении которых ни гость, ни жрица не шелохнулись. Наконец Умлимо нарушила молчание:
— Белый орел ринулся на каменных соколов и поверг их на землю. — Она сделала паузу. — Орел вновь поднимет их, и они улетят далеко.
Зуга подался вперед, стараясь не упустить ни слова.
— До их возвращения не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа, ибо белый орел будет сражаться с черным быком, пока соколы из камня не вернутся в родное гнездо.
Тем временем сплетенные в соитии тела продолжали ритмично сокращаться в медленных судорогах, придавая словам жрицы непристойный и зловещий оттенок.
— Поколение за поколением будет длиться война, орленок будет сражаться с теленком, белый с черным и черный с черным, пока не вернутся соколы. Пока не вернутся соколы.
Умлимо сняла с шеи гирлянду сплетенных змей и осторожно положила их на каменный пол пещеры, затем легко, одним движением, поднялась на ноги. На маслянистой шелковой коже сверкнули блики костра.
— Когда соколы вернутся, — жрица торжественно воздела руки, и вслед за ними приподнялись круглые груди, — когда соколы вернутся, на этой земле снова станут править Мамбо розви и Мономотапа каранга! — Она уронила руки. — Так говорит пророчество.
Неслышной скользящей походкой Умлимо двинулась прочь от костра по неровному каменному полу. Узкая спина оставалась прямой, обнаженные бедра грациозно покачивались в такт шагам.
— Стой, погоди! — спохватился Зуга.
Он вскочил на ноги и бросился следом, но величественный женский силуэт уже растаял в темном коридоре.
Огромная мамба‑самка рассерженно зашипела, словно пар в кипящем чайнике, и упруго взвилась в воздух, опираясь на хвост. Страшная голова покачивалась на уровне лица Зуги. Масляно‑желтая пасть распахнулась, на шее сердито встопорщился гребень из сверкающих чешуек.
Зуга застыл на месте. Змея зашипела опять и поднялась еще выше, угрожающе изогнувшись. Зуга отступил на шаг, потом еще на один. Чешуйчатый гребень осел, тугой лук змеиного тела расслабился, голова на несколько дюймов опустилась. Майор, не останавливаясь, пятился спиной к выходу из пещеры. Перед тем как каменный выступ закрыл амфитеатр от его глаз, он успел увидеть, как мамба‑самка свернулась кольцами в сверкающую чешуйчатую пирамиду, по‑прежнему сжатая в любовных объятиях смертоносного супруга.
На протяжении долгого обратного пути в лагерь, где ждали Ян Черут с носильщиками, пророчество Умлимо, загадочное и необъяснимое, звучало у Зуги в ушах. Той же ночью, сидя у костра, он слово в слово записал откровения жрицы в дневник, а сладковатый змеиный запах еще долго чудился ему и преследовал в ночных кошмарах.
Ветер стал переменчивым, то замирая в тишине изнуряющей полуденной жары, то взрываясь высокими желтыми столбами «пыльных дьяволов». Раскачиваясь, они плясали по равнине, поднимая на сотни футов листья и сухую траву, потом ветер снова налетал отовсюду, задувая порывами то с севера, то с юга.
К стаду слонов в такую погоду не подобраться. Натыкаясь на горячий след, охотники откладывали тяжелую ношу и раздевались для быстрого бега, но потный затылок ощущал холодное прикосновение капризного ветра, и из лесной чащи впереди тут же доносился тревожный трубный рев. Услышав грозный сигнал, слоны пускались бежать неторопливым галопом враскачку, который животные выдерживали сутками, а люди, гнавшиеся за ними, падали замертво через несколько миль.
За все дни, прошедшие после встречи майора с Умлимо, он не убил ни одного слона, а напав однажды на хороший след, ведущий назад на север, сам отказался от охоты. Весь следующий день маленький готтентот угрюмо бормотал себе под нос, возмущаясь бесцельными, с его точки зрения, блужданиями по нехоженым, диким местам.
С каждым днем солнце жарило все яростнее, убийственный месяц, предшествующий наступлению сезона дождей, был в самом разгаре. В страшные часы до и после полудня даже у Зуги не было сил двигаться. Люди искали тень погуще и бросались на землю, истекая потом и пытаясь уснуть, если позволяли буйволиные мухи. Требовались неимоверные усилия, чтобы вымолвить слово или смахнуть пот, который струился по телу, засыхая белыми кристалликами. От соли рубашка и брюки Зуги истлели и рвались, как бумага, цепляясь за колючки и выступы скал. Одежда превратилась в лохмотья — от первоначальной ткани мало что оставалось.
Зуга несколько раз нашивал на сапоги новые подошвы из сыромятной кожи, взятой с внутренней поверхности слоновьего уха. На починку пояса и ремня слонового ружья шла невыдубленная кожа буйвола.
Майор выглядел непривычно худощавым: тяжелые переходы выжгли весь жир и лишнее мясо. Зуга казался выше ростом, а его плечи словно расширились по сравнению с узкой талией и бедрами. Кожа потемнела от солнца, а борода выгорела до светло‑золотистого оттенка, как и волосы, которые отросли до плеч, так что их приходилось подвязывать на затылке кожаным шнурком. Зуга тщательно ухаживал за бородой и бакенбардами, подстригая их ножницами и завивая нагретым лезвием охотничьего ножа.
Он ощущал себя здоровым и полным сил и рвался вперед, предвкушая удачное окончание поисков. Дни казались слишком короткими: когда наступала ночь, Зуга падал на твердую землю и засыпал глубоким, без сновидений, освежающим сном младенца, а просыпался задолго до первых проблесков зари и с нетерпением ждал, что принесет новый день. Однако день пролетал за днем, и после каждой охоты мешки с порохом становились все легче. Пули тоже были на исходе: Зуге приходилось вырезать их из трупов слонов и отливать заново.
Драгоценный запас хинина был на исходе, а сезон дождей неумолимо приближался. Без боеприпасов и лекарств белый человек не переживет это опасное время. Скоро поиски разрушенного города с золотыми идолами придется прекратить и, спасаясь от тропических ливней, двинуться на юго‑запад, где в милях пятистах или больше, если не подвели астрономические расчеты, начинается дорога, проложенная дедом из миссии в Курумане — ближайшего форпоста европейской цивилизации.
Чем дольше промедление, тем труднее будет поход. Идти придется, не останавливаясь ни ради слонов, ни ради золота, пока экспедиция не окажется в сухих и безопасных землях на юге.
Чем дольше промедление, тем труднее будет поход. Идти придется, не останавливаясь ни ради слонов, ни ради золота, пока экспедиция не окажется в сухих и безопасных землях на юге.
Мысль о бегстве приводила Зугу в отчаяние. Он нутром чувствовал, что вожделенная добыча где‑то рядом, и проклинал наступающие дожди, которые расстроят поиски. Утешало лишь то, что новый сухой сезон не за горами и сюда можно будет вернуться. Майор точно знал, что вернется, — эта земля чем‑то притягивала его… Внезапно грустные мысли прервал непонятный назойливый треск. Зуга сдвинул фуражку на затылок и всмотрелся в густое сплетение веток марулы. Звук повторился — маленькая птичка величиной со скворца, серо‑коричневая с желтоватой грудкой, беспокойно скакала по ветвям, трепеща крыльями и хвостом.
Зуга повернул голову и заметил, что Ян Черут проснулся.
— Ну что? — спросил майор.
— В последний раз я пробовал мед, когда мы стояли у горы Хэмпден. — Сержант мечтательно облизнулся. — Только уж больно жарко, и потом, может, она нас обманывает, приведет еще к змее или ко льву…
— Она приводит к змее только тех, кто не делится с ней пчелиными сотами, — усмехнулся Зуга.
— Да, так говорят, — кивнул сержант.
Оба замолчали, размышляя, стоит ли овчинка выделки. Птичка, которую заметил майор, была известна тем, что часто приводит барсука или человека к гнезду диких пчел в расчете на свою долю воска, меда и пчелиных личинок. Согласно бытовавшей легенде, слишком жадный клиент рисковал в следующий раз обнаружить в зарослях вместо меда ядовитую змею или льва‑людоеда.
В конце концов любовь к сладкому взяла верх над усталостью. Ян Черут поднялся на ноги, и птичка, возбужденно чирикая, перелетела поляну и села на соседнее дерево. Видя, что охотники не трогаются с места, она вернулась, продолжая нетерпеливо перелетать с ветки на ветку.
— Ладно, приятель, так и быть, — вздохнул Зуга.
Ян Черут взял у Мэтью топор и горшок с горящими углями в плетенной из коры сетке.
— Разбейте лагерь, — велел сержант. — Сегодня к ужину будет мед.
Соль, мед и мясо — три величайших африканских лакомства. Зуга ощутил укол досады оттого, что тратит драгоценное оставшееся время на легкомысленную прогулку, но люди шли долго и сильно утомились, а мед поднимет им настроение.
Маленькая желто‑коричневая птичка вилась над головой, издавая сухой треск, словно спички, пересыпающиеся в коробке. Порхая по деревьям и кустам, она то и дело садилась на ветку и проверяла, идут ли за ней люди.
Почти час она вела их вдоль сухого русла реки, потом повернула в сторону, пересекая скалистый кряж. За перевалом открывалась неприметная долина, поросшая густым лесом.
— Птица нас дразнит, — проворчал Черут. — Долго еще нам с ней танцевать?
Зуга устало перебросил ружье на другое плечо.
— Да уж, — буркнул он.
Долина впереди не обещала ничего хорошего — дно ее густо заросло слоновьей травой выше человеческого роста с острыми как бритва краями. Внизу наверняка еще жарче, а высохшие семена травы со стреловидными крючками вопьются в кожу, угрожая нарывами.
— Мне уже не очень хочется меда, — сморщил нос Ян Черут, покосившись на майора.
— Вернемся, — согласился Зуга. — Пускай поищет других дураков. Лучше подстрелим на обратном пути жирную антилопу, мясо ничем не хуже меда.
Охотники развернулись и начали спускаться с гребня, но птичка метнулась назад и принялась совершать пируэты над их головами, умоляюще стрекоча.
— Лучше поищи своего дружка, медоеда, — бросил на ходу сержант.
Птица заметалась еще яростнее. Она назойливо трескотала и опускалась все ниже, пока не села на ветку на расстоянии вытянутой руки.
— Voetsak! — шикнул на нее сержант. Своим стрекотом птица‑медоуказчик распугает всю дичь в округе. — Voetsak! — Он поднял камень и замахнулся. — Пошел вон, klein Suiker bekkie!
Услышав последние слова, Зуга застыл на месте. На готтентотском голландском это означало «маленький сладкоежка».
Он перехватил руку сержанта. В ушах звучал странный вибрирующий голос Умлимо: «Иди за маленьким искателем сладостей в кронах деревьев».
— Погоди, — сказал он, все еще размышляя. — Не бросай.
Выставлять себя на посмешище перед Черутом не хотелось, хотя… Зуга медлил, но в конце концов решился.
— Раз уж мы забрались в такую даль… — Он пожал плечами. — Птица так волнуется, значит, мед недалеко.
— Часа два, не меньше, — проворчал готтентот, — а возвращаться будем все шесть.
Майор усмехнулся:
— Тебе полезно, а то станешь ленивым и толстым.
Ян Черут был тощим, как гончая, что весь сезон охотилась за кроликами, а за последние два дня прошел и пробежал добрую сотню миль. Он обиженно засопел, но Зуга безжалостно продолжал, с деланным сочувствием качая головой:
— Конечно, в старости человек не может ходить далеко и быстро, да и с женщинами не так ловко управляется.
Черут отбросил камень и бегом стал взбираться по склону. Птица, радостно стрекоча, вилась у него над головой.
Зуга пошел следом, посмеиваясь и над маленьким готтентотом, и над собственными глупыми фантазиями. «Впрочем, мед — это тоже неплохо», — утешал он себя.
Час спустя он с неохотой признал, что сержант был прав. Птица их обманула, и они потеряли весь остаток дня, однако сержант, обиженный насмешками, и слышать не хотел о возвращении.
Они пересекли долину, продираясь сквозь заросли слоновьей травы. Птица летела по прямой, не обращая внимания на звериные тропы. Колючие цепкие семена травы ливнем сыпались за шиворот: пот оживлял их не хуже первых дождей, и колючки, извиваясь, как живые, впивались в кожу.
Высокая трава закрывала обзор, и долина закончилась совершенно неожиданно. Среди высоких деревьев с густой листвой внезапно вырос гранитный утес, покрытый лианами и плотной стеной ползучих растений. Он был не очень высокий, всего футов в сорок, но совершенно отвесный. Охотники задрали головы.
Гнездо диких пчел оказалось на самом верху. Птичка торжествующе вилась над ним, выгибая шею и поглядывая сверху вниз блестящим, как бусинка, глазом.
Ниже гнезда на стене виднелись потеки расплавленного воска, почти скрытые длинным ползучим растением. Толстый стебель лианы карабкался по утесу, ветвясь, извиваясь и перекручиваясь, изящные листья имели холодный бледно‑зеленый оттенок, нежные цветы напоминали васильки. Пчелы стремительно, как молнии, влетали в гнездо и вылетали из него, сверкая на солнце, как золотые пылинки.
— Ну, сержант, вот и твой улей, — вздохнул Зуга. — Не обманула птичка.
В душе его царило глубокое разочарование. Он всю дорогу убеждал себя не придавать значения болтовне Умлимо, но где‑то внутри вопреки здравому смыслу оставалась отчаянная надежда. В конце концов здравый смысл победил, и это было ужасно.
Зуга прислонил ружье к стволу дерева и устало опустился на землю. Ян Черут тем временем готовился грабить улей — вырезал прямоугольник из тонкой коры дерева мукуси и свернул в трубку, которую набил трухой со ствола мертвого дерева. Сержант раскачал горшок с углями, пока тлеющий мох и угольки не вспыхнули ярким пламенем, затем запалил с одной стороны содержимое трубки, подвесил на плечо топор и полез на отвесную стену утеса по переплетенным ветвям цветущей лианы.
В нескольких футах от гнезда над головой Черута яростно зажужжали первые пчелы‑часовые. Готтентот поднес ко рту трубку, выпустил на атакующих насекомых струю голубоватого дыма и полез дальше. Зуга тем временем прилег под деревом, лениво прихлопывая буйволовых мух и перебирая пальцами траву. Он смотрел, как работает сержант, и терзался разочарованием.
Добравшись до улья, Ян Черут нашел отверстие в скале и аккуратно выпустил туда струю дыма, выкуривая пчел, которые тут же окружили незваного гостя сердитым облаком. Одна из защитниц гнезда, не поддавшись действию дыма, ринулась на обидчика и ужалила в шею. Сержант сердито выругался, однако не поддался искушению прихлопнуть насекомое или хотя бы вытащить застрявшее в коже зазубренное жало. Он спокойно и неторопливо окуривал пчел, вдувая в гнездо дым из трубки.
Через несколько минут, хорошенько обработав улей, он срезал завесу цветущих ветвей, прикрывавшую вход. Устроившись в развилке лианы, Черут обеими руками сжимал топор, вырубая жесткие стебли. На высоте в сорок футов над землей готтентот напоминал желтую обезьянку.
— Что за черт… — После дюжины ударов он остановился и вгляделся в обнажившуюся поверхность утеса. — Хозяин, тут поработал сам дьявол!
Его тон встревожил Зугу, майор вскочил на ноги.
— Что там?
Ян Черут заслонял собой пчелиное гнездо, и Зуга никак не мог рассмотреть, что его так удивило. Майор подошел к подножию утеса и вскарабкался по вьющемуся стеблю. Крепко ухватившись за лиану, он заглянул сержанту через плечо.