Верхний люк распахнулся с громом, похожим на пушечный выстрел. В квадратном проеме булавочными уколами белели огоньки звезд. Огромная тень легко скользнула внутрь, приземлившись на груду тюков, и крышка захлопнулась, погасив ночное небо. От страха у Робин застучало в висках. Сознание того, что она заперта наедине с врагом, пригвоздило ее к месту, и, потеряв несколько драгоценных секунд, она кинулась к люку, ведущему в лазарет, с трудом подавляя отчаянный крик.
Мелькнувшую фигуру Робин узнала сразу — в трюм спустился Типпу! Ей представилась гигантская безволосая жаба, подползающая в темноте с омерзительным проворством, сладострастно облизывая толстые губы розовым языком. Не помня себя, девушка бросилась вперед, споткнулась и упала, стукнувшись затылком о деревянный ящик. Погасший фонарь откатился в сторону, нащупать его не удалось. Оглушенная, она поднялась на колени в полной темноте, уже не помня, куда бежала.
Решив затаиться и хотя бы понять, где находится преследователь, Робин забилась в тесный проход между ящиками. Стук в висках оглушал, как барабанный бой, к горлу подступил комок, не давая дышать. Лишь через несколько минут, собрав волю в кулак, она смогла рассуждать более‑менее трезво. Чтобы найти выход, придется сначала добираться до борта, а потом двигаться вдоль него на ощупь, все время ощущая присутствие невидимого чудовища. В страхе Робин еще глубже забилась в щель и прислушалась.
Трюм был полон звуков, на которые она прежде не обращала внимания — скрип рангоута, шорох веревок и мешковины, — но внезапно послышался и другой, тихий, но несомненно живой — совсем рядом! Сдержав крик ужаса, Робин инстинктивно прикрыла голову рукой, ожидая удара…
За плечом снова что‑то зашуршало, тихо, но так страшно, что кровь застыла в жилах, а ноги онемели. Враг рядом — выследил, а теперь забавляется, как кошка с мышкой! Каким‑то животным чутьем он определил, где жертва, и навис сверху, готовый схватить в любой момент.
Что‑то мягкое коснулось плеча, и прежде, чем Робин успела отдернуться, перепрыгнуло через него, задев лицо. Девушка с визгом отшатнулась, отчаянно размахивая во все стороны железной цепью от наручников, зажатых в руке. Раздался громкий сердитый писк, по деревянному ящику дробно застучали крошечные лапки — корабельная крыса. Робин передернуло от отвращения, но в то же время стало легче, правда, ненадолго… Внезапно вспыхнул ослепительный луч света, пробежал по стенам и исчез. Мрак сгустился.
Типпу мог заметить ее, поскольку она уже выбралась из прохода, но Робин разглядела, в какую сторону двигаться. Она припала к тюкам и поползла вперед, цепляясь за мешковину, потом вдруг остановилась. Великан, без сомнения, знает, как она вошла и как собирается выйти. Двигаться надо осторожно, потому что свет может полыхнуть в любой момент. Не попасться бы в ловушку… Робин переложила железную цепь из руки в руку, лишь теперь осознав, что наручники послужат оружием, и гораздо лучшим, чем скальпель с коротким лезвием, лежащий в кармане. Оружие! Впервые ей пришло в голову, что можно постоять за себя, а не сжиматься в комок, словно курица под когтями ястреба. «Роби — смелая девочка», — услышала она будто наяву голос матери, озабоченный, но с оттенком гордости. В детстве Робин успешно справлялась с деревенскими задирами и не отставала от брата в его отчаянных проделках. Теперь ей понадобится вся храбрость, какая только есть.
Сжимая цепь с тяжелыми наручниками, девушка двинулась ползком в направлении люка, то и дело замирая и прислушиваясь. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем пальцы протянутой руки коснулись толстых досок кормовой переборки. До крышки люка оставался всего шаг, где‑то здесь Типпу и поджидает.
Робин принюхалась: к всепроникающей вони тухлой воды, стоявшей на дне трюма, прибавился запах горящего масла. Фонарь, прикрытый заслонкой, горел где‑то близко — слышалось потрескивание нагретого металла. Враг перегораживал дорогу, готовый ослепить свою жертву светом, едва она выдаст свое положение.
Медленно, стараясь не издать ни единого звука, Робин выпрямилась, напряженно вглядываясь в темноту. Скальпель она переложила в левую руку, а другой, с цепью и свисавшими тяжелыми наручниками, замахнулась для удара. Коротким и точным движением Робин швырнула скальпель в сторону — так, чтобы заставить противника отвернуться. Крошечный снаряд ударился во что‑то мягкое, почти неслышно на фоне прочих шорохов трюма, и, свалившись на пол, покатился со звуком, похожим на осторожные скользящие шаги.
В тот же миг вспыхнул яркий свет. Гигантская фигура помощника внезапно выросла из темноты — совсем рядом, угрожающе близко. Он высоко поднял фонарь, а правой рукой сжимал тяжелую дубинку. Желтый свет играл яркими бликами на круглом голом черепе, жилистой бычьей шее и широченной спине со вздутыми буграми мышц. Быстро поняв, что в той стороне никого нет, Типпу со звериным проворством пригнул голову и поворотился.
Робин отреагировала инстинктивно. Тяжелые наручники описали сверкающий круг и врезались великану в висок. Раздался хруст, как от сломавшейся ветки, и желтая кожа вскрылась, словно кошелек с красной бархатной подкладкой. Типпу пьяно покачнулся, его широко расставленные ноги начали подгибаться. Робин что есть мочи взмахнула цепью, вложив в удар всю силу страха. На блестящем желтом черепе расцвела еще одна кровавая рана, и помощник медленно опустился на колени, словно стоял на юте лицом к Мекке, вознося молитвы по своему мусульманскому обычаю. Бритый лоб точно так же коснулся палубы, но на сей раз с него капала кровь. Фонарь упал, но не погас, и в его мерцающем свете Типпу тяжело завалился на бок. Из глотки вырвался хрип, невидящие глаза закатились, зловеще сверкнув белками, толстые ноги дернулись в конвульсиях.
Робин смотрела на поверженного гиганта в ужасе от содеянного, испытывая потребность прийти ему на помощь, как любому пострадавшему живому существу, но это длилось всего несколько мгновений. Типпу приходил в сознание, грудь тяжело вздымалась, судорожное подергивание рук и ног прекратилось. Он приподнял голову, озираясь с бессмысленным выражением. Невероятно, но два почти смертельных удара всего лишь ненадолго оглушили его. Еще несколько мгновений — и он придет в себя, станет опаснее, чем прежде.
Всхлипнув, Робин метнулась к выходу. Толстые пальцы ухватили ее за лодыжку, едва не свалив с ног, но девушка отчаянным рывком высвободилась и нырнула в отверстие. Великан на четвереньках полз следом. Девушка всем телом навалилась на крышку люка, захлопнула ее и задвинула тяжелый засов. В тот же миг переборку сотряс мощный удар плечом. Трясущимися руками Робин лишь с третьей попытки навесила замок и заперла его, затем без сил опустилась на пол, топя в слезах пережитый ужас.
Немного успокоившись и собравшись с силами, она поднялась на ноги. Голова кружилась, грудь распирало странное, неведомое прежде свирепое ликование. Опасность миновала, ненавистный противник повержен! За торжество придется расплачиваться минутами раскаяния, но это будет позже, не сейчас.
Ключ от лазарета по‑прежнему торчал в двери. Робин толкнула дверь и замерла на пороге кают‑компании. На смену пьянящей радости пришло острое ощущение опасности. Едва девушка осознала, что кто‑то прикрутил фитиль, как ее ухватили за запястье и, вывернув руку, швырнули на пол.
— Попробуй только пошевелиться, шею сверну! — свирепо прошипел Мунго Сент‑Джон.
Рука с бесполезной цепью оказалась прижатой к палубе, в поясницу с силой уперлось чужое колено. Робин вскрикнула от острой боли, пронзившей позвоночник. Капитан усмехнулся с мрачным удовлетворением.
— Типпу быстро выкурил тебя оттуда. Ну‑ка, посмотрим, кто ты есть, прежде чем подвесить на решетке…
Он стянул берет с головы своей жертвы и удивленно хмыкнул, когда пышные волосы хлынули струящейся волной, блестя в свете лампы. Капитан убрал колено и грубо ухватил девушку за плечо, разворачивая лицом к себе. Рука высвободилась, и Робин изо всех сил хлестнула цепью, целя врагу в лицо. Он поднял руки, чтобы отвести удар, и она, скользнув как угорь, кинулась к двери. Сент‑Джон оказался проворнее. Стальные пальцы сомкнулись на вороте фланелевой блузы, и тонкая материя лопнула по всей длине. Девушка мигом развернулась, замахнувшись цепью, но на этот раз капитан вовремя перехватил ее руку. Робин отчаянно лягнула его, ухитрившись сделать подсечку, и противники покатились по палубе, сплетаясь в клубок. Охваченная бешеной яростью, она шипела и царапалась, как кошка, стараясь добраться до глаз, острые ногти оставляли на шее капитана кровавые борозды. Рубашка обвисла рваными лохмотьями, темные курчавые волосы на мужской груди терлись о нежные обнаженные соски. В пылу борьбы девушка смутно осознала, что капитан в одних брюках. Ноздри наполнял острый запах мужского тела, которое наваливалось на нее всей тяжестью, сдерживая бешеные атаки.
Робин рванулась, пытаясь вцепиться зубами в красивое, пышущее жаром лицо, но Мунго схватил ее сзади за волосы и резко крутанул. Боль разлилась по всему телу и взорвалась внизу живота горячей судорогой, от которой перехватило дыхание.
Прижатая к полу девушка лежала неподвижно, чувствуя, как силы покидают ее. По телу разливалась истома. Робин удивленно вглядывалась в лицо капитана, словно никогда прежде его не видела: белоснежные зубы в свирепом оскале, свирепые желтые глаза, затуманенные тем же яростным безумием, что горело в ней самой. Последним слабым усилием она попыталась высвободиться ударом в пах, но Сент‑Джон зажал ее колено между ног и приподнялся, рассматривая противника.
— Святая Матерь Божия! — хрипло выдохнул он.
Жилы на его шее напряглись, глаза зажглись горячечным блеском. Робин не сдвинулась с места, даже когда капитан отпустил ее волосы и медленно провел рукой по телу девушки, обхватив пальцами тугую грудь. Он убрал руку, но ощущение продолжало щекотать кожу, как крылья бабочки… Мужские пальцы настойчиво теребили застежки брюк. Робин зажмурилась, отгоняя мысли о том, что случится дальше. Понимая, что изменить ничего нельзя, она застонала, испытывая странный мученический восторг.
Затуманенный взгляд капитана вдруг прояснился, хищное выражение лица сменилось растерянностью. Сент‑Джон взглянул на распростертое на палубе белое тело, и в его желтых глазах мелькнул ужас.
— Прикройтесь! — хрипло выдавил он.
Робин вздрогнула, душу захлестнула ледяная волна разочарования, а за ней другая, столь же мощная, — стыда и сознания своей вины. Она неловко поднялась на колени, прижимая к телу клочья рубашки. Ее трясло, но не от холода.
— Не надо было драться, — снова заговорил капитан.
Он явно старался овладеть собой, но голос его дрожал так же, как у нее.
— Я вас ненавижу, — бездумно прошептала Робин, тут же осознав, что это правда.
Она ненавидела этого человека — за то, что он в ней разбудил, за свою слабость и свой позор… и за чувство потери, с которым он оставил ее.
— Лучше убил бы, — пробормотал Сент‑Джон, отводя взгляд. — Надо было сказать Типпу.
Угроза не испугала ее. Робин, не вставая с колен, привела одежду в порядок.
— Убирайтесь! — почти выкрикнул он. — Идите к себе в каюту.
Она поднялась и медленно двинулась к трапу.
— Доктор Баллантайн! — окликнул капитан.
Робин оглянулась. Сент‑Джон стоял у двери в лазарет с ключами в одной руке и железными наручниками в другой. — Не советую рассказывать брату о том, что вы обнаружили. — Голос капитана звучал ровно и холодно. — С ним я не стану церемониться… Через четверо суток придем в Кейптаун, а там — делайте, что хотите. Только до тех пор не раздражайте меня. Вам так больше не повезет.
Она смотрела на него, чувствуя себя маленькой и беспомощной.
— Спокойной ночи, доктор Баллантайн.
Робин спрятала брюки и рваную рубашку на дно сундука, смазала мазью ушибы и забралась в койку. В дверь каюты постучали.
— Кто там? — спросила она задыхаясь, не успев еще толком перевести дух после ночных переживаний.
— Сестренка, это я, — послышался голос Зуги. — Кто‑то проломил Типпу голову, вся палуба в крови. Посмотри, пожалуйста.
В душе девушки вспыхнуло дикое первобытное торжество, которое трудно было подавить.
— Сейчас.
В кают‑компании ждали трое: Зуга, второй помощник и Типпу. Капитан отсутствовал. Гигант сидел на табурете полуголый, в одной набедренной повязке, на шее и плечах блестели потеки черной запекшейся крови. Второй помощник прижимал к окровавленному черепу комок грязной ваты. Робин сняла импровизированный тампон с раны, и обильное кровотечение возобновилось.
— Бренди! — скомандовала доктор.
Будучи горячей поклонницей учения Дженнера и Листера, она ополоснула крепким напитком руки и инструменты, погрузила в кровавое месиво кончики пинцета и стала пережимать поврежденные сосуды. Типпу не шелохнулся, даже не изменился в лице… Робин по‑прежнему ощущала в душе мстительное языческое ликование, никак не совместимое с клятвой Гиппократа.
— Надо промыть, — объявила она и поспешно, пока не вмешалась совесть, плеснула крепкого бренди в открытую рану.
Типпу продолжал сидеть неподвижно, как резной божок в индийском храме, будто не чувствовал жгучей боли.
Перетянув сосуды шелковой нитью, доктор выпустила ее концы наружу и принялась зашивать рану, туго стягивая края аккуратными стежками, так что на гладкой коже черепа вздувались острые бугорки.
— Когда сосуды зарастут, я вытяну нитку, — объяснила она. — Швы можно будет снять через неделю.
«Пациент настолько равнодушен к боли, что не стоит тратить на него запас опия», — решила Робин, которой все еще владели нехристианские чувства.
Типпу взглянул на нее, подняв круглую голову.
— Ты хороший доктор, — произнес он торжественно, и Робин получила урок, который усвоила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем противнее лекарство, чем болезненнее операция, тем сильнее впечатление, которое производит врачебное искусство на африканского пациента.
— Да, — повторил Типпу, подкрепив слова значительным кивком, — ты чертовски хороший доктор.
Гигант протянул руку и раскрыл ладонь, в которой лежал скальпель, оставленный Робин в трюме «Гурона». С бесстрастным выражением помощник сунул его в застывшую руку девушки и со сверхъестественным проворством выскользнул из кают‑компании. Робин растерянно смотрела ему вслед.
«Гурон» мчался на юг — корабль легко взрезал бегущие валы Южной Атлантики и откидывал их в сторону, оставляя позади длинный пенящийся след. Теперь клипер сопровождали нарядные морские птицы с желтым горлом и черными ромбами вокруг глаз. Они появлялись с востока и парили за кормой, с резкими криками ныряя за объедками с камбуза. Иногда из воды высовывали усатые морды тюлени и с любопытством наблюдали, как величественный парусник рассекает острым носом волны. Сверкающая голубизна моря пестрела длинными извивающимися плетями морского бамбука, оторванного от береговых скал штормами, частыми в этих неспокойных водах. Все эти признаки указывали, что берег близко, прямо за восточным горизонтом, и Робин день за днем проводила долгие часы у левого борта, глядя вдаль в надежде хоть одним глазком увидеть землю, вдохнуть ветер, напоенный сухим пряным ароматом трав, угадать облака африканской пыли в великолепных закатах, полыхающих огнем и расплавленным золотом. Однако курс, выбранный капитаном Мунго Сент‑Джоном для последнего перехода к Столовой бухте, не давал такой возможности.
Как только капитан появлялся на юте, Робин спешила вниз, стараясь не встречаться с ним взглядом, запиралась в каюте и скучала там одна. В конце концов брат заподозрил неладное. Он много раз пытался выманить ее наружу, но Робин неизменно прогоняла его, не желая отпирать.
— Все в порядке, Зуга, мне просто хочется побыть одной.
Все попытки брата разделить одиночество ее бдений у борта Робин встречала сухо и резко, доводя его до бешенства и вынуждая уйти.
Робин не разговаривала с Зугой, боясь, что случайно проболтается про зловещее содержимое трюма и тем самым навлечет на брата смертельную опасность. Она не сомневалась в его благородстве и храбрости, но была уверена, что Мунго Сент‑Джон предупреждал ее всерьез. Чтобы защитить себя, он убьет Зугу своими руками — Робин видела, как капитан владеет пистолетом, — или подошлет среди ночи первого помощника. Нет, Зуге нельзя ничего говорить, пока корабль не прибудет в Кейптаун — или пока она не сделает то, что должна.
«Мне отмщение, и аз воздам, говорит Господь». Робин тщательно перечитала это место в Библии и вознесла молитву о ниспослании знака свыше, но желаемого так и не получила, оставшись в еще большем смятении и тревоге. Она стояла в молитве на голых досках палубы возле койки, пока не заболели колени, и постепенно ее долг стал ей ясен.
Три тысячи душ, проданных в рабство всего за один год — такое обвинение бросил Сент‑Джону капитан британского военного флота. А сколько тысяч в прежние годы, а сколько в будущем, — если хозяину «Гурона» позволят продолжать свои набеги, если никто не помешает ему разорять африканское побережье, ее родину, ее народ, тех, кого она поклялась лечить, защищать и приводить в лоно церкви? Ее отец, Фуллер Баллантайн, великий поборник свободы и непримиримый противник торговли людьми, называл работорговлю «гнойным нарывом на совести цивилизованного мира, который надо вырезать любой ценой». И она, дочь Фуллера Баллантайна, должна принести клятву перед лицом Господа.
Этот человек, этот зверь воплощал в себе ужасное зло и чудовищную жестокость гнусного промысла.
— Господи, укажи мне мой долг! — молилась Робин, не в силах между тем подавить стыд и чувство вины. Она помнила, как желтые глаза хищника шарили по ее полуобнаженному телу, как грубые руки трогали и ласкали ее, как он унизил ее еще больше, обнажив собственное тело.