— С любовью выбирал, паразит…
Катька завидовала не бриллианту, а той любви, с которой выбирали этот бриллиант. Любви не к ней. Подумаешь — бриллиант! Она могла сама купить себе практически любое украшение, даже такое дорогое. Здесь же не просто бриллиант, здесь отношение к Инночке. Отношение из ряда вон. То есть она, Катька, перебрала множество вариантов, ругая сама себя за то, что многие назвали бы развратом, — и ни разу не встретилась с таким отношением. А Инночка, не предпринимая никаких усилий, отхватила себе принца. В небольшом провинциальном городе разве можно найти принца? Нельзя. А Инночка нашла, да еще какого… Комсомолка, спортсменка, красавица, наконец… Катька завидовала Инночке.
— Запредельно красиво, — задумчиво сказала Фрида, покачивая кулон под светом лампы. — Кто придумал сравнивать чьи-то там глаза с бриллиантами? Это глупо, это совершенно несравнимо… Ни по функциям, ни по эстетике. Надо написать стихи о бриллиантах.
Фрида еще минуту любовалась украшением, а потом со вздохом добавила:
— Давай застегну.
Инночка послушно подставила шею.
Виталий наблюдал за этой троицей из-за кустов совсем недолго, буквально пару минут. Момент водружения кулона на его законное место он счел подходящим, чтобы объявиться:
— Тут еще наливают усталым извозчикам?
Вопрос был с подтекстом. Если да, то имеется в виду, что сегодня он больше никуда не поедет и останется ночевать. Конечно, не исключено, что Инночка устроится на ночлег с Фридой, а не с ним. Значит, такой возможности ее надо лишить. Только как?
Инночка предложила Витке и водку, и домашнее вишневое вино, выяснилось, что и шашлык остался. Застолье, хоть и без размаха, возобновилось. Катька стала спрашивать Виталия о работе, о возможностях «Абриса», прикидывая, нельзя ли сочинить какой-нибудь взаимовыгодный проект совместно с городской администрацией. Фриде этот разговор был совершенно неинтересен и непонятен, и она, шепнув Инночке, что ляжет на диване, не дожидаясь ответа ушла в дом. Выпили еще вина. Катерина вовсю зевала — и время-то не особенно позднее, но целый день, проведенный на воздухе, плавание, которым она немножко злоупотребила, да еще такое количество спиртного… Извиняющимся тоном пробормотав, что, мол, от отдыха уморилась, Катька тоже пошла спать. Инночка растерянно смотрела вслед предательнице: неужели не понятно, что ситуация неловкая до слез… Витке тоже было неловко. Ну почему он не Казанова какой-нибудь? Вот взять бы ее сейчас на руки и унести туда, где им никто не помешает. Желательно, на целую вечность.
Увы. Сейчас он очень хорошо понимал выражение «проглотил язык». Как же было просто, когда они только начинали общаться! Он морочил ей голову с чистой совестью, он был для нее человеком без прошлого, она не знала, что он до смешного неопытен, что его донжуанский список даже не страничка, а пара строк. Причем, ни одной из этих строк гордиться не стоило. Чтобы сделать хоть что-нибудь, он прикоснулся к самым кончикам ее пальцев. Наверное, она чувствовала что-то похожее. Осторожно убрала руку, вроде бы для того, чтобы потрогать висящий на шее кулон. Не глядя на него, сказала:
— Девчонкам твой подарок очень понравился…
Витка даже обиделся:
— Девчонкам? А тебе?
— Мне тоже… То есть, не просто понравился… Я не ожидала, я никогда не видела, я просто не могла представить себе, насколько это красиво! Вит, Катька сказала, что это безумно дорого…
— А ей-то что за дело?! Ин, я люблю тебя.
Она быстро перегнулась через стол, чтобы поцеловать его. От благодарности. И еще — чтобы не дать ему продолжить. Он-то знал, что ее любит. А вот любит ли она его — она не знала. Целоваться было неудобно — мешал стол, мешала посуда. Как-то все глупо получается. Два взрослых человека… Инночка от безысходности уже совсем было хотела предложить прогуляться по саду, когда Витка встал, обошел стол, обнял ее за плечи и повел в сторону открытой двери старого дома. Они вошли в пустую спаленку. В соседней кто-то тихо посапывал, скорее всего, Дима. Было совсем темно. Инночка услышала, как Витка раздевается, и с перепугу быстро забормотала, что в старых деревянных домах, особенно тех, где не живут постоянно, вечно прохладно и сыровато, особенно по ночам, и даже если лето жаркое, как нынешнее… Скорее всего, он смирился с тем, что раздеваться, по крайней мере, сразу, она не собирается. Послышался тихий скрип. Она шагнула к кровати наугад и сразу наткнулась на его руки. Меньше всего на свете она хотела оказаться у стены. Если так, то у нее не останется никакой свободы выбора. Ей следовало остановиться и подумать, спокойно подумать, прямо сейчас: хочет ли она того, что, по идее, сейчас должно произойти? И если нет, то безжалостно отправить его спать в машину, и пусть думает, что считает нужным, ее это не касается. Но спокойно размышлять у нее не было времени. Весь сегодняшний день, яркий, наполненный смехом, приятными разговорами, любимой едой, день, когда у всех-всех было отличное настроение, очень быстро прошел перед ее закрытыми в темноте глазами. Урок плавания, прохлада кулона на шее, поцелуй в заполненном солнцем саду… Она шепнула:
— Подвинься, с детства боюсь спать у стенки.
Инночка сбросила тапки и вытянулась на действительно сыроватом ложе прямо как была — в шортах и в футболке. Витка сразу обнял ее и принялся осторожно целовать, она не отвечала на ласки, но не сопротивлялась — до тех пор, пока его пальцы не скользнули под ткань.
Если бы кто-то сейчас спросил Инночку, какая муха ее укусила, она не смогла бы дать ответ ни сразу, ни потом. Прикосновение мужских пальцев к ее коже чуть ниже лопаток вдруг страшно рассердило ее, почти до неконтролируемого бешенства. Ей стоило огромного труда не вскочить, не закричать, не ударить… Она затаилась. Она замерла, стала статуей. Конечно, он сразу почувствовал это, но спросить, что вдруг случилось, не посмел. Выпустил ее из рук, осторожно отодвинулся, пожелал спокойной ночи и через пару минут затих.
Ни она, ни он не смогли заснуть почти до утра, хотя зачем-то делали друг перед другом вид, что спят. Инночка боялась дышать и сходила с ума от единственной мысли: что она тут делает? Виталию было куда тяжелее: все его существо, та часть его личности, о существовании которой он и не подозревал до сих пор, яростно противилась происходящему: мечта его жизни, женщина, которую он добивался много лет, ради которой он мог бы сделать все, все что угодно, тихо дышит в темноте в каких-то сантиметрах от его рук, губ… И что? И ничего! Ничего, будь оно все проклято!
Простая, очевидная и от того убийственная мысль: все кончено, кончено раз и навсегда, кончено, не успев начаться, — оформилась в его голове почти на рассвете. Он хотел встать и уйти, но между ним и горестной свободой лежала Инночка. Если она хоть что-нибудь спросит, ему останется только пойти и утопиться в этой чертовой речке. Но Инночка задремала. Что ж, хоть в этом ему повезло. Он встал, сгреб в кучу свою одежду и выскользнул в «большую комнату». Светало. Фриды на диване не оказалось. Зато она поджидала его во дворе, за неубранным столом. В сером предутреннем свете, со своей странной сигареткой, Фрида показалась ему марсианкой.
— Доброе утро. В город?
Он кивнул, не в силах разговаривать.
— Захватишь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась к его машине.
Ехали молча. Не потому, что не хотелось разговаривать: Виталию нужен был свидетель. Свидетель того, что в самую тяжкую минуту в его жизни он вел себя мужественно и с достоинством. Фрида молчала по совсем другим причинам: мало кто относился к ее предсказаниям и предчувствиям более серьезно, чем она сама. Вчера, еще утром, когда сегодняшняя ситуация не то чтобы казалась невозможной, а просто не приходила никому в голову, она заметила, как Виталий рассматривал ее, — недолго, но и не как березку под окошком. Заинтересованно рассматривал. Значит, она, Фрида, и есть та самая, из ее гадания, не ведьма, а так, способная. Теперь не следовало торопить события, ни в коем случае не должно получиться так, как будто она только и ждала, когда ему дадут от ворот поворот. Надо спокойно подождать. Фрида смотрела на пробегающий за окном машины пейзаж, чередование зеленых перелесков и желтых полей, слегка улыбалась и молчала. Воскресный город был пуст. И чист — поливальные машины постарались.
— Где «красный дом» знаешь? — спросила она.
— Ты там живешь? — удивился Виталий.
Фрида кивнула, даже не задумавшись, что он смотрит на дорогу и может не увидеть ее движения.
— Это же историческое здание, особняк Хмелевицких. Казимир Хмелевицкий, известный писатель, поэт, историк…
— Это мой прадедушка. Экскурсию провести?
Виталий, еще полчаса назад не интересовавшийся ничем, кроме того, что жизнь его кончена, ошеломленно кивнул. Правнучка Хмелевицкого, с ума сойти…
— Ты там живешь? — удивился Виталий.
Фрида кивнула, даже не задумавшись, что он смотрит на дорогу и может не увидеть ее движения.
— Это же историческое здание, особняк Хмелевицких. Казимир Хмелевицкий, известный писатель, поэт, историк…
— Это мой прадедушка. Экскурсию провести?
Виталий, еще полчаса назад не интересовавшийся ничем, кроме того, что жизнь его кончена, ошеломленно кивнул. Правнучка Хмелевицкого, с ума сойти…
Глава 28
Инночка проснулась от того, что стало жарко. Дома, в городской квартире, это прискорбное обстоятельство, не дающее спать, случилось бы часов в восемь утра. В Кутафино утро наступало позже — где-то в девять. События последних суток выпрыгнули из памяти, как чертик из коробочки: вчера — или уже сегодня — она насмерть обидела Витку. Человека, который ее любит, который делал для нее только хорошее, подарил ей бриллиант, наконец, первую и единственную драгоценность в ее жизни. Кстати, о бриллианте: с ним-то что делать? Инночка вышла во двор. На столе погром, никого нет. Катька еще дрыхнет, вон, босоножки ее перед порогом валяются. А больше никого: ни Фридки, ни Виталия. Инночка начала разбираться со следами вчерашнего празднования. Работы было часа на два, если учесть, что воду придется сначала носить, а потом греть. Но она ошиблась: на перезвон посуды почти сразу выползли двое оставшихся гостей, Катерина со своим Димой. Поскольку Диму периодически командировали то за водой, то еще куда-нибудь по хозяйству, разговаривать подружки могли практически без помех. Судя по тому, что Виталия нигде не было, Катька сделала логичный вывод — поссорились, и сразу спросила, насколько серьезно.
В представление Екатерины Александровны Афониной о жизни тот факт, что Инночку волнует вовсе не утрата кавалера, а вопрос, что делать с подаренным бриллиантом, не укладывалось никак. Катька бушевала: что значит — что делать? Ничего не делать! Носить врагам назло! Каким врагам? Да всем! Что значит — неудобно? Далее следовали малоприличные рекомендации по поводу того, что, как и где может быть неудобно. Дима, до которого грозные раскаты Катькиного голоса доносились, смягченные расстоянием, то хихикал, то съеживался.
На робкое предположение Инночки о том, не стоит ли ей взять отпуск, Катька просто демонически расхохоталась: ты что, украла эту стекляшку несчастную? Порядочные люди подарки назад не требуют. Помиритесь двести раз еще! Когда выяснилось, что Лучинина со своим шефом и не ругалась, а просто не оправдала его намерений стать его любовницей, а в ближайшей перспективе и женой, Катька принялась обвинять Инночку уже по другой статье. Мужик — конфетка, чего тебе еще надо? Инночка перетирала рюмки молча. Да, действительно, конфетка. И чего ей надо? Наверное, другого мужика. Который не конфетка.
— Кать, я его не люблю.
— Его не любишь, это я понимаю. А что, есть кого любить?
— Наверное, да…
— Тогда так: никаких отпусков. Приходишь на работу с кулоном… он же тебе нравится? Ну вот. Приходишь и работаешь. Если Голубев хоть полувзглядом, хоть полусловом даст тебе понять, что жалеет о своей щедрости, — снимай к чертовой бабушке и отдавай. Пусть ищет более достойный объект. Хоть всю жизнь.
К двенадцати часам дня дом был полностью убран и закрыт до лучших времен. В машине по дороге в город Катька, как ни странно, молчала, и только у Инночкиного подъезда многозначительно сказала:
— Ну, ты меня поняла.
Остаток воскресенья Инночка провела за вязанием, игнорируя робкие попытки матери вызвать ее на разговор о Голубеве и о будущем, возможно, с ним связанным. Инночке было плохо, просто физически плохо, до сердечной боли и головокружения. Она боялась думать о том, что будет завтра.
Утром в понедельник, когда жизнь представлялась Инночке в совсем уже хмурых тонах, помощь пришла оттуда, откуда она не ждала. По привычке заглянув в почтовый ящик, она увидела письмо от Генки. Сразу разорвала конверт, жадно начала читать на ходу, читала в маршрутке, улыбалась и чувствовала, как с души сваливается тяжесть.
Для этого послания он почему-то выбрал «Белое солнце пустыни». Стильные письма Федора Ивановича Сухова к его Катерине Матвеевне: а еще спешу вам сообщить, что погода у нас стоит прекрасная, ни одного облачка на горизонте, как ни одного облачка в душе моей, когда думаю я о вас, незабвенная моя… Это было мило и смешно, а главное, невероятно вовремя, учитывая ее нынешнее состояние. Прочитанное письмо она, по обыкновению, просто оставила в сумочке, которую никогда не закрывала и бросала где попало. На этот раз в приемной у Светочки: Инночка не послушалась умную Катьку и сразу пошла выяснять отношения с шефом. Как только дверь с надписью «Генеральный директор» закрылась за Лучининой (на этот раз потенциальная разлучница была одета в длинный приталенный сарафан с умопомрачительной, вязанной крючком, ажурной кокеткой), Светочка незамедлительно сунула нос в забытый на ее столе кожаный ридикюль. Весь традиционный дамский набор присутствовал: расческа, кошелек, носовые платочки, косметичка, блокнот, ручка, сотовый телефон… Все это было обыденно и неинтересно. А вот конверт, явно разорванный в спешке, — другое дело. Кто в наше время пишет письма на бумаге? Престарелые родственники из Екатеринбурга? Как же, родственники… На конверте черным по белому: Геннадий Воронцов. Это, простите, какой такой Геннадий? Уж не наш ли это Генка-компьютерщик? Перед Светочкиным мысленным взором как живые встали Лучинина и Воронцов, целующиеся на корпоративной вечеринке поздней осенью прошлого года. Все сходится, и номер воинской части присутствует. Значит, эта собака на сене, Лучинина, и Виталию Валентиновичу голову крутит, и с Генкой переписывается. А может, у нее, у Светочки, на почве охоты за богатым женихом уже крыша поехала? Она выхватила письмо из конверта — торопливо, не хватало еще, чтобы ее застукали… Все-таки он точно псих… Да и она тоже, если такую лабуду читает. Но одно можно сказать с уверенностью: это не дружеская переписка. Это любовное письмо. Как только теперь донести эту бесценную информацию до потенциального богатого жениха, до шефа? Светочка до того озадачилась письмом, что забыла о главном своем занятии, — по крайней мере, главном, пока на приеме у Голубева находится Лучинина. Она не успела подслушать, о чем они говорят!
Но Инночка уже вышла из кабинета, рассеяно улыбнулась, осмотрелась в поисках сумочки, подхватила ее, не глядя, и вышла.
В это утро Витка Инночку не ожидал. Не ожидал не только увидеть, но и вообще. Собственно, не стоило исключать даже возможность ее увольнения по собственному желанию. Он-то прекрасно помнил эту ее манеру разворачиваться на сто восемьдесят градусов и уходить, если ей что-то не по нутру, супротив характера, как бы выразилась его тетушка Полина Георгиевна.
А она пришла ему подарок возвращать. Подарок, который ей самой очень нравится, но в свете изменений, произошедших в их отношениях, по ее, Инночкиной вине, она считает непорядочным по отношению к нему… На этом месте она окончательно запуталась в «отношениях» и смущенно замолчала. Господи, да ни одной из его знакомых женщин не пришла бы в голову мысль вернуть подаренный бриллиант.
— Тебе же нравится эта безделушка? — спросил он.
— Кроме того, что меня просветили, сколько стоит дизайнерская вещь такого класса… Да, мне очень нравится.
— Ну, так и носи с удовольствием.
— Вит, ты же понимаешь, что мы останемся друзьями… Друзьями, и не больше…
— Я не понимаю, почему… Но понимаю, что ты так решила, а решений своих ты не меняешь. Я только не понимаю, зачем ты хочешь отдать мне вещь, которая нравится и принадлежит тебе. К тому же, эта штучка тебе очень идет.
— Ты правда на меня не злишься?
Она смотрела на него с такой надеждой, что он не решился расхохотаться. Или расплакаться, что в данный момент было бы для него одно и то же.
— Нет, Инка, я на тебя правда не злюсь.
Он хотел добавить: потому, что я тебя люблю, — но она уже встала, что бы уйти.
Глава 29
В жизни Инночки наступило странное, хрупкое состояние безвременья. Ничего не происходило. От подобного, еще год назад привычного состояния она уже успела отвыкнуть. Дом — работа — дом… Иногда еще магазин. Ничего не происходило.
В самом конце августа, с первой же в этом учебном году тренировки по карате Сашка вернулся на два часа позже и с гипсом на правой руке. Так в родную школу на День знаний и отправился: без стандартного пиджака, в белой рубахе с короткими рукавами и с гипсовыми латами, точнее, латой, от локтя и до самых кончиков пальцев. Естественно, гипс ему сразу же расписали: номерами телефонов, пожеланиями и даже стихами собственного сочинения. Американских фильмов насмотрелись, — констатировала бабушка Капитолина Ивановна, и Инночка была с ней целиком и полностью согласна. А перед этим ей приснился тот страшный сон. Или странный.