Помнила каждое слово, которое он бросил ей. Злой, взбешенный, обиженный, и в то же время, обнимающий, тянущийся к ней, желающий примирения… А то, что он про свое детство говорил, про то, с чего начинал… Может ли это быть оправданием, как он говорил? Но ведь своими действиями он столько боли другим людям причинял…
Мир разрушился до основания. Сознание и понимание не работали.
Да, от его объятий у нее еще две недели болезненные синяки на плечах оставались. И все же, Таня плакала, когда исчезло последнее пятно, словно бы ее связь с ним - исчезала вместе с этими синяками.
И когда успела только так с ним телом и душой срастись? Когда настолько стала нуждаться в нем? Знала и не знала, одновременно. Помнила каждое мгновение, и объяснений не могла найти.
Сигареты она спрятала в ящик. Не сумела выкинуть. И уже три недели они лежали там, в комоде, стоящем в коридоре. Таня иногда подходила, выдвигала этот ящик и смотрела на пачку. Брала в руки. Подносила к лицу, нюхая аромат сигарет, когда тоска и боль становились совершенно невыносимыми.
В ее вселенной больше не было точек опоры. Не было ничего, кроме этой боли. Таня еще несколько раз звонила отчиму, в конце концов, признавшись, почему интересуется Казаком. Выслушала много всего: предупреждений, уговоров, угроз приехать и забрать ее, в очередной раз, отказавшись переезжать. Убедила Мишу, что ей ничего не грозит. Ради Бога! Виталий ей даже не звонил ни разу за эти три недели. Собственно, ни одного контакта. Даже когда она отправила ему посылкой с курьером колье, карточку, ключи и телефон - никакой реакции от него не получила.
Хотя и сама не знала, чего ждала, собственно. И, в конце концов, Миша прекратил уговаривать ее бросить все, убежать, спрятаться. И даже согласился дать ей всю ту информацию по Филатову, которая у него была.
Таня не знала, зачем об этом просила. Все равно, что в открытой ране пальцем ковыряться, усиливая боль. И все-таки, прочла все документы и отчеты по Филатову и Калиненко.
Еще тяжелее стало. Он ей не соврал, когда Таня спрашивала. Только дел уголовных по ним не было, в основном разработка, мало фактов имелось, которые бы доказать можно, не выгодно дело открывать. Много всего. Очень. Всякого. Да и Калиненко посадили не за то, что Таню, к примеру, ужаснуло больше всего, а за «вымогательство».
Она все-все прочла. А потом порвала на самые мелкие кусочки, и по частям в мусор выбрасывала, чтобы не смог никто заново восстановить документы. Бог знает, с чего вдруг конспирологией начала страдать. Только не хотела, чтобы еще кто-то об этом узнал. Подставить Виталия боялась, хоть и глупо, наверное. Кто в ее-то мусоре ковыряться будет?
А сама… Как, зная все это, можно было продолжать любить и мучиться без такого человека? Таня понятия не имела. Ей это мозг взрывало. Как и слова самого Виталия, что она «брата сгноила» на зоне. До сих пор ей хотелось позвонить и крикнуть ему: «А Вика как же? Ее жизнь и боль не должны были иметь для меня значения? Простить преступление только из-за родной крови? Выгораживать по семейному принципу? Это - его правда?»
Задел ее этим Виталий. Обидел сильнее, наверное, чем если бы, и правда физически ударил.
А его, выходит, несмотря на все, что теперь знала, все равно из сердца, из головы, из себя самой - выдернуть была не в состоянии? Любила?
Брата, помнила же ясно, возненавидела после того, что он с Викой сотворил. Испытывала дикую ярость, отвращение, когда его видела на суде… А Виталия… не могла в себе ничего такого обнаружить. Только ужас и отчаяние от того, что вообще это узнала. Что было такое в его прошлом. И боль, которая пульсировала в голове и в груди непрестанно, потому что не с ним сейчас находилась. Но и как с ним остаться, как бы сумела жить рядом с Казаком дальше, все теперь зная - не представляла. И дело не только в том, что постоянно сходила бы с ума, представляя, где он и что может делать. А и потому, что не знала, как теперь ему верить.
Да, если посмотреть на все объективно, Виталя ей не врал. Но и не говорил ничего. Не был откровенным. Причем, сознательно. Полностью понимая, как именно Таня может отреагировать, и целенаправленно старался избежать этого.
Много объяснений и причин Таня находила для этого, но ни от одного не становилось легче. Потому что ни одно не могло ее примирить со случившимся и с тем, кем он был. И при мысли о том, на что он обрекал всех, кто страдал в результате его действий - людей, их семьи - становилось только хуже. От боли и ужаса, скручивало. И резало изнутри от обиды. Но и вырвать свое сердце, переполненное Виталием - она оказалась не в состоянии. И как с этим справиться - не знала. Данный факт так и не изменился с того момента, как она самому Виталию в нем призналась.
Жить с этим всем было слишком тяжело. А Таня, как последняя дура, еще и его сигареты нюхала, чтобы хоть как-то почувствовать запах Казака. Хоть что-то родное и похожее. А ведь раньше сигаретный дым ненавидела.
И ревела ночами. Полгода - как сон. Как сказка или мечта, рассыпавшаяся при столкновении с реальностью.
Февраль подходил к концу, а она ни холода, ни влажности не замечала. Погоды не видела. Одевалась как-то бестолково. Тем более, что большая часть ее вещей у Виталия и осталась. Он ей их не прислал. Да и Таня никак не могла себя заставить позвонить ему, чтобы решить эту проблему. Натягивала на себя какие-то старые футболки, сверху укутываясь потрепанным свитерами, отложенными, чтобы отдать волонтерам и в приюты. Без разницы стало. Все собиралась в магазины поехать, и забывала, не находила времени. Ведь такая занятая-занятая, что «в гору» не глянуть… Сидит и смотрит в стену пустым взглядом вечерами.
Еще и на работе проблем ей добавилось. Только теперь другой полярности. Вадим, наверное, понял, что у Тани что-то разладилось в личной жизни. Детектив, прям. И его словно подменили. Начал извиняться, искать повод зайти к ней, поговорить, проконсультироваться по каким-то, совсем уж смехотворным случаям, словно не видел, что Таня и так, едва в состоянии работать. Она уже даже про вежливость забыла, и откровенно попросила Вадима оставить ее в покое. Он, вроде бы, услышал, и к сведению принял, но все равно как-то рядом постоянно маячил, прохода не давал. То кофе принесет, то просто поговорить, вроде бы, явится… Иногда Тане хотелось наброситься на него с кулаками, чтоб отстал.
А кофе она пила. Не тот, что Вадим приносил. Сама ходила на кухню и готовила. В клинике имелась кофемашина. Таня ею ранее очень редко пользовалась. А теперь каждый день приходилось. Правда, потом качало, и голова болела, даже «водило» немного, но и без кофе она не выдерживала рабочие дни, тем более, если выпадало ночное дежурство… Такое непривычное уже и пустое без Витали рядом.
И мысли. Мысли которые ее преследовали, ломая и разрушая. Заставляя сердце кровоточить. Эти мысли кофе не прогонял, они были с нею днем и ночью. Глупо и по-дурному. Сама же сказала ему, чтобы уходил, сама отказалась от Виталия. А теперь, как самая последняя дура, думала о том, что он делает, как живет все эти дни? Вспоминает ли о ней или послал подальше в своей голове, обидевшись? А еще о том, с кем он: один или… Таня очень ясно все это время помнила, как именно реагировали женщины на Виталия. Даже рядом с ним всегда ревновала, хотя, ради честности, стоило признать, что он никогда не давал повода и не унижал ее, демонстрируя интерес к другим женщинам. Но она-то видела, как те, другие, на него смотрят, и это ее нервировало. Впрочем, тогда успокаивало то, что и сам Виталий с подобной же жадностью относился к Тане. А сейчас она просто мучилась от этого безумного вороха эмоций и мыслей, которые распирали голову: от ревности, от тоски, от угрызений совести, что страдает по такому человеку…
- Я могу идти или что-то еще нужно сделать, Виталий Сергеевич?
Он медленно отвернулся от окна, в котором бессмысленно рассматривал сквозь дождь темноту и вечерние огни города. В пепельнице на столе тлела позабытая сигарета. Последний вечер февраля заканчивался. А он снова на работе над контрактами новыми парится. Днем некогда было делами заниматься, к Диме мотался, в прошении об амнистии наметился сдвиг в нужную им сторону. А потом эти переговоры с банком, который захотел стать их эксклюзивным партнером. Новые варианты развития обговаривали… Устал, как черт.
Отставил бокал, из которого едва отпил виски, и наконец-таки глянул на секретаршу. Мария стояла посреди кабинета и ждала от него ответа. И не скажешь по виду, что особо торопится, хотя из-за его встречи с адвокатами будущих партнеров, задержалась в офисе часа на два дольше положенного срока. И ничего вон, стоит с таким выражением на лице, будто еще и всю ночь готова работать, причем, с воодушевлением.
Хотя, почему «будто»? Казак вот, ни капли даже не сомневался, что вели он сейчас остаться, она и бровью не поведет. И разденется, если он скажет, и в позу такую станет, какую он захочет. И даже на коленях отсосет без единого возражения. Со всем рвением, на которое способна. Еще и стонать будет так, будто ей это в кайф, даже если он тупо оттр***ет ее в рот, ни о чем не парясь. Любой каприз. Прямо идеальный секретарь. Стоит и смотрит, всем видом себя предлагая и не подгоняя с решением. Докумекала после этих его встреч, что будет расширение офиса? Хочет повышения, надоело в приемной дефилировать?
Все еще не отвечая, он снова взял бокал и снова отпил глоток. Лед растаял давно. Наливал еще, когда адвокаты сидели. Себе и им, для создания «доверительной атмосферы». А теперь ничего не позвякивало о стекло. Только ровные золотистые капли на стенках, когда он зачем-то бокал взбалтывал, и блики от лампы в напитке.
Внизу его ждет водитель. В офисе, наверняка, никого не осталось, кроме охраны. И Марии, все еще торчащей посреди кабинета и настойчиво транслирующей свою готовность «сделать для босса все, и даже больше». Юбка в облипку на круглом, чего уж там, аппетитном заде, блуза на три пуговицы не застегнута от шеи. И торчащая в этой пройме грудь. Тоже такая, зачетная. Не маленькая. Губы в пол лица, накрашены. Взять и опрокинуть ее на стол? Задрать юбку, даже не раздевая. Расслабиться, не парясь? Или вон, на диване…
Светло-коричневая кожа, мягкие подлокотники…
«Я там спать не смогу, Бог знает, что ты на том диване делал и с кем, из этих расфуфыренных девок… Ни хр*на я там с ними не делал, вырос давно…»
Вырос? Или все еще тот же пацан, обиженный на весь мир?
Диван новый. Для Тани купленный. И только с ней он там и «делал» всякое, что только в голову ни приходило, чего бы жадному телу ни хотелось, когда она с ним оставалась. И по фигу, что день и в офисе народа полно. Закрывал кабинет и ее уламывал, заставляя забывать про смущение и стеснительность. Стонать от удовольствия в эти самые подушки, когда брал ее сзади, сжимая тело руками до следов. Целуя шею и плечи до засосов. А она сама себе губы кусала. И его руку до синяков. Боялась Таня, что их услышат, хоть он и предлагал ей всех в уме послать на хр*н. Чье мнение и осуждение им важно?
Отпил еще глоток, не ощущая ни вкуса, ни градуса. Засунул руку в карман брюк, нащупав «пружинку»-резинку для волос, которую нашел сегодня ночью между подушками дивана. Таня ее несколько часов искала как-то, жаловалась, что волосы в глаза теперь лезут, мешают. Ему сегодня ночью эта резинка сама в руку «прыгнула», когда спал на диване, оставшись в офисе на ночь. Проснулся, а пальцы эту «пружинку» сжимают…
- Виталий Сергеевич?
Перевел глаза на Марию, позабыв, если честно, что девка тут еще стоит.
- Мне уходить?
Снова на диван глянул. Отставил бокал на стол. Опять смерил с головы до ног секретаршу. И таким раздражением вдруг накрыло. Такой злостью!Бросил резинку на стол и отошел от окна.
Твою ****! Какого хрена он дурью мается, спрашивается?
Зима сегодня заканчивается, а снова дождь. Так и не было снега нормального. Зато тумана - море. Дождь и сейчас барабанил по стеклу. И ее это будто гипнотизировало, не позволяя выбраться из какого-то невыносимого бессилия и слабости. И ведь выпила сегодня две чашки кофе. Без толку. Только хуже стало. Что они все в нем находят? Почему Виталя…
Поймала себя снова на этом имени. Зависла. Со вздохом признала, что не может не думать об этом мужчине, как больно бы ни было от таких мыслей.
Он так много кофе вечно пил. И курил. Зачем? Ему от этого легче работается? Бодрило? Или, просто, еще одна привычка?
Таня чая хотела. Облепихового. Тепла и уюта желтого пряного аромата. Тепла объятий любимого мужчины. И специально, даже не пыталась найти те заправки, где он покупал ей этот чай. Слишком плохо от всего. Слишком невыносимо. Разрыв всех шаблонов и мерил в жизни. Вот и слушала дождь, сидя на кухне с чашкой обычного черного чая. Даже лимона не было, чтобы как-то вкус изменить. Не нашла в себе мотивации зайти в магазин.
Поджала ноги под себя, натянув старую, растянутую футболку на колени. Было зябко и холодно. Не в квартире. Топили достаточно хорошо. Это у нее такое настроение…
Звонок в дверь прозвучал неожиданно. Вздрогнула. Подскочила. Зачем? Кто?
В доме Таня ни с кем не общалась, так что, маловероятно, что какая-то соседка придет к ней за солью или сахаром в девять вечера. Да и родственников в городе нет.
Сердце «в горло» прыгнуло сразу. И пульс с ходу зачастил. И чем дольше тот, кто пришел, давил на кнопку звонка, тем сильнее кровь барабанила в ушах. Потому что у Тани появился только один вариант того, кто мог прийти в такое время и с такой «настойчивостью» требовать, чтобы ему открыли.
Выдохнула, ощущая дрожь в ногах. В одной же футболке? Так и открывать? Но переодеваться некогда, трель звонка ни на секунду не прерывалась. Точно Виталий. У нее и сомнения уже не возникало. Пошла в коридор, посмотрела в «глазок», и открыла замки, честно говоря, вообще не представляя, зачем он пришел.
Распахнула дверь и отступила. Выбора ей не дали, Виталий как-то сразу в проход ввалился всей своей мощью и напором, без всякой вежливости или просьб о разрешении. Сам же и дверь захлопнул, повернул замок.
Откинулся спиной на косяк и осмотрел ее с головы до ног. Еще и с сигаретой в зубах, елки-палки! В воздухе сразу дым повис. Она даже зажмурилась.
Горький же, противный привкус, запах…
А ей открытым ртом хочется заглотнуть. Прижаться к нему. Чтоб прямо в губы выдохнул.
И смотреть на него сил нет. Больно. До рези в глазах. До спазма в горле. Потому что родной такой! Снился ей каждую ночь. И совсем чужой, в то же время. Напряженный, собранный, наблюдает за ней исподлобья, через прищур. Словно не доверяет и подвоха ждет.
- Ну, привет, Танюша, - хмыкнул, выдохнув. - Соскучилась?
«Соскучилась?»
Да ей прыгнуть на него хочется! Не обнять, а вцепиться в широкие плечи, сильные, бескомпромиссно напряженные, и под пальто же видно. И смотрит на нее так, что слова застряли в глотке: ни вперед, ни назад. Сказать ничего не может. Вжалась в стену зачем-то, царапает обои ногтями, сама не понимая почему. Уцепиться, что ли, надежней хочет? Чтобы, и, правда, к нему не побежать?
- Привет, Виталь, - едва выдавила из себя. - Ты зачем приехал? Забыл что-то? Или случилось…
Он опять хмыкнул, прерывая ее. Осмотрелся, Таня не сразу поняла, что «пепельницу» ищет.
- Забыл, ага, - Виталий вдруг, вообще для нее неожиданно, взял и вдавил сигарету в бетонный откос у двери, затушив. - Тебя забыл тут. Соскучился я, Танюша, просто жуть как. - Глянул с вызовом.
Она, по правде сказать, оказалась не в состоянии ответить, все еще ошарашено глядя на упавший окурок и след на белой краске. И Виталий перехватил этот ее взгляд.
- Не парься, Танечка, все компенсирую. Сам перекрашу, - он оттолкнулся от стены и направился к ней. - Иди сюда, - качнул головой, будто подзывая ее к себе.
Она двинулась в сторону кухни:
- Не думаю, что…
- Вот и правильно, и дальше - не хр*н думать, Танечка, - опять прервал ее, заломил свои брови с усмешкой. - Тебе это вредно.
Пресек попытку бегства. Уперся в стену руками с двух сторон от ее головы. Запах Витали, вперемешку с сигаретным дымом, окружил, одурманил, опутал. И она замерла, словно заворожил он своими глазами, жадно и пристально всматривающимися в ее глаза.
Весь взъерошенный какой-то, расхлябанный. Пальто нараспашку, и без пиджака. Ворот рубашки расстегнут, словно бы ему жарко, несмотря на промозглую уличную влажность. Холодно же! А он… И сама сорочка измята, рукава подкатил, видно из-под пальто.
Сердце сжалось. Попыталась вдохнуть, и не смогла. Поперхнулась его запахом, своим вдохом, нуждой в нем. Всхлипнула.
А он уже впритык. Обхватил ее за талию обеими руками. К себе притиснул крепко.
- Танечка…
Уткнулся в макушку и жадно, шумно втянул в себя воздух. Будто и он к ней принюхивался.
Не выдержала, сама не поняла как, забралась руками ему под пальто, обняла дрожащими ладонями. Уткнулась носом в расстегнутый ворот. На шее кожа холодная, а здесь, над ключицей, уже обжигающе-горячая. Ее затрясло. Так сильно, что не скрыть никак.
- Зачем ты пришел, Виталь? - не выдержала, застонала в полный голос.
- Я к своей женщине пришел, Таня. Имею право. Разве не так? - а голос такой же хриплый, как и у нее.
Намотал ее волосы себе на кулак. Натянул, заставив запрокинуть голову и ему в глаза смотреть. А ее это так задело. Не его слова даже. А все то, что в последние недели заставляло сердце болеть, жгло душу раскаленными сомнениями и дурными мыслями, на которые, вроде бы, не имела права. Но знала же его «аппетиты и потребности» досконально, вот и травила саму себя подозрениями.
- А что, девки в офисе кончились? Уже не падают под тебя штабелями? - само вырвалось, с сарказмом.
До того, как успела бы язык прикусить, выдав себя и чертову ревность с головой. Дернулась, попыталась высвободиться. Отвернуться.
Он не дал. Опять заставил посмотреть прямо на него. В хмурые, злые глаза. На напряженные желваки, прорезавшие щеки. И накал совсем другой повис в воздухе, словно разделяя, отталкивая их.
- Я что, по-твоему, весь офис перетрахал уже, Таня? За три недели? Так? - рыкнул раздраженно. - А у тебя, тогда, просвети, сколько мужиков за это время уже было, а, Зажигалочка?
Грубо и намеренно, это ощущалось.
И все равно вздрогнула. Задело. И вина затопила горло. Сама ведь ему боль причинила. Почувствовала это.