Мама попыталась заглянуть из-за папиного плеча в мою машину, а сидевшая там Лили старательно делала вид, будто не знает, что речь идет о ней.
– Ну, тогда приглашай ее в дом, – сказала мама, прижав руки к шее. – У нас сегодня цыпленок вполне приличного размера. Хватит на всех, если я добавлю еще картошки. – Она растерянно покачала головой. – Нет, надо же, дочка Уилла! Боже мой, Лу! От тебя действительно можно ожидать чего угодно. – Она наклонилась вперед, чтобы помахать рукой Лили, та неуверенно помахала в ответ. – Иди сюда, дорогая!
Папа приветственно поднял руку, а затем едва слышно спросил:
– Мистер Трейнор знает?
– Пока нет.
– Ну-с, а что там у нас еще? – потерев грудь, спросил папа.
– Ты о чем?
– Это ты мне должна сказать. Я имею в виду, помимо прыжков с крыши и возвращения потерянных детей. Надеюсь, ты не поступила в цирк, не усыновила ребенка из Казахстана или типа того?
– Папа, клянусь, тут моя совесть чиста. По крайней мере, пока.
– Что ж, и на том спасибо. А который час? Я не отказался бы выпить.
– Лили, в какой школе ты учишься?
– В небольшом пансионе в Шропшире. Вряд ли о нем кто-либо когда-либо слышал. Там в основном дебилы-аристократы и представители побочных ветвей румынской королевской семьи.
Мы всемером теснились за обеденным столом в гостиной, причем шестеро из нас истово молились в душе, чтобы никому не приспичило в туалет, так как тогда придется вставать и двигать стол ближе к дивану.
– Пансион, значит? Буфеты, полночные посиделки и все такое? Зуб даю, это клево.
– Не совсем. Они закрыли буфет в прошлом году, потому что многие девочки заработали нервную анорексию[8] и, съев «Сникерс», например, специально вызывали у себя рвоту.
– Мама Лили живет в Сент-Джонс-Вуде, – сообщила я. – Лили побудет со мной парочку дней, чтобы… Чтобы поближе познакомиться с родственниками… с другой стороны.
– В нашем городе живет уже не одно поколение Трейноров, – сказала мама.
– Правда? – заинтересовалась Лили. – А вы их знаете?
– Не то чтобы… – замялась мама.
– А какой у них дом?
– Ну, о таких вещах лучше спрашивать Лу. – Мамино лицо сразу окаменело. – Это Лу у нас проводила там… все свое время.
Лили явно ждала продолжения. Папа вопросительно взглянул на маму:
– Я работаю с мистером Трейнором, управляющим замком.
– Дедушка! – воскликнул дедушка и рассмеялся.
Лили посмотрела на него, потом на меня. Я ответила ей ободряющей улыбкой.
– Все верно, дедуля, – сказала мама. – Он приходится Лили дедушкой. Совсем как ты – Лу. Кому еще картошки?
– Дедушка, – с довольным видом тихо повторила Лили.
– Мы позвоним им и… все расскажем, – предложила я. – Если хочешь, можно на обратном пути проехать мимо их дома. Чтобы ты хоть краем глаза на него взглянула.
Пока мы обменивались мнениями, моя сестра сидела молча. Лили усадили рядом с Томом в слабой надежде на то, что это его дисциплинирует, хотя некоторый риск, что он заведет разговор о паразитах в заднем проходе, все же имелся. Трина внимательно следила за Лили. Сестра оказалась более подозрительной, чем мои родители, поверившие во все то, что я им выдала на голубом глазу. И в конце концов задала мне все те вопросы, что, как запертая птица, стучали у меня в мозгу. Откуда я узнала, что она та, за кого себя выдает? Что ей было надо? И наконец, с чего это вдруг, ради всего святого, родная мать захотела, чтобы девочка осталась со мной?
– И как долго она у тебя пробудет? – едва слышно спросила Трина, пока папа распинался насчет работ с зазеленевшим дубом.
– Мы это еще не обсуждали.
Трина состроила гримасу, красноречивей любых слов говорившую, что я форменная идиотка, но ее это нисколько не удивляет.
– Трин, она переночевала у меня всего два раза. И она еще совсем юная.
– Вот и я о том же. А что ты вообще понимаешь в воспитании детей?
– Она уже не ребенок.
– Она хуже, чем ребенок. Подростки – что твои карапузы, только с переизбытком гормонов. Считают себя достаточно взрослыми, чтобы делать то, что им заблагорассудится, а здравого смысла – чуть. Она могла вляпаться в самые разные неприятности. Поверить не могу, что ты затеяла эту авантюру.
Я передала сестре соусник:
– Привет, Лу. Ты молодец, что держишь хвост пистолетом. Поздравляю, что сумела пережить этот ужасный инцидент. Мне очень приятно тебя видеть.
Трина вернула мне солонку и едва слышно сказала:
– Понимаешь, тебе с этим не справиться, так же как… – И тут ее голос затих.
– Так же как с чем?
– Со своей депрессией.
– Нет у меня никакой депрессии! – огрызнулась я. – Трина, я не в депрессии. Повторяю еще раз для дураков: я не бросалась вниз с крыши дома.
– Ты уже давным-давно сама на себя не похожа. И случилось это гораздо раньше, чем вся эта история с Уиллом.
– Ну что мне еще сделать, чтобы тебя убедить? Перекувырнуться? Я нашла работу. Хожу на физиотерапию выправить бедро и на занятия групповой психотерапии вправить себе мозги. По-моему, я очень даже неплохо справляюсь. – Я поняла, что все за столом меня внимательно слушают. – Ой, я совсем забыла самое главное. Лили была там. Она видела, как я упала. Оказывается, это она вызвала «скорую». – (Теперь ко мне были прикованы взгляды всех членов моей семьи.) – Я… не нарочно прыгнула с крыши. Да-да. Она видела, как я упала. И вызвала «скорую»… Лили, я как раз объясняю своей сестре. Ведь ты была там, когда я упала, так? Теперь верите? Я говорила вам, что слышала девчоночий голос. Я еще не совсем сошла с ума. На самом деле она все видела. Я поскользнулась, так?
Лили, продолжая жевать, оторвала глаза от тарелки. Как только мы сели за стол, она только и делала, что уписывала еду за обе щеки.
– Угу. Она стопудово не пыталась покончить с собой.
Папа с мамой переглянулись и посмотрели на меня. Мама облегченно вздохнула, незаметно перекрестилась и улыбнулась мне. Сестра удивленно вздернула брови, что с ее стороны было равнозначно тому, чтобы принести мне свои извинения. У меня даже немного поднялось настроение.
– Угу. Она просто что-то выкрикивала в небо. – Лили театрально взмахнула вилкой. – Потому что была пьяная в стельку.
В комнате повисло неловкое молчание.
– О-о-о… – протянул папа. – Ну тогда все…
– Все хорошо, – закончила за него мама.
– Цыпленок просто объедение, – сказала Лили. – А можно еще кусочек?
Мы остались до вечера, отчасти потому, что каждый раз, как я вскакивала, чтобы распрощаться, мама впихивала в нас очередную порцию еды, а отчасти потому, что Лили болтала с моими домашними, и это каким-то образом помогало разрядить обстановку. А когда солнце стало клониться к горизонту, мы с папой уселись в садике позади дома на два шезлонга, которые каким-то чудом умудрились окончательно не сгнить за прошлую зиму. Правда, мы с папой все же решили не рисковать и без нужды лишний раз не шевелиться.
– А ты знаешь, что твоя сестра читает книгу «Женщина-евнух»[9] и какое-то дерьмо под названием «Женская спальня» или вроде того? Она утверждает, что твоя мать – это классический пример угнетенной женщины, а тот факт, что мама с этим не согласна, – еще одно свидетельство ее угнетения. Трина пытается убедить маму, что я должен заниматься стряпней и уборкой, ну и вообще, утверждает, будто я какой-то чертов пещерный человек. Но когда я осмеливаюсь ей возразить, она начинает говорить, чтобы я «ограничил свои привилегии». Ограничил свои привилегии! А я сказал ей, что я бы с радостью, если бы знал, куда ее мать их засунула.
– А у мамы, похоже, все отлично, – заметила я.
Я отхлебнула чая и, услышав, что мама моет посуду, почувствовала легкий укол совести.
Папа грустно отвернулся:
– Она уже три недели не брила ноги. Три недели, Лу! Положа руку на сердце, у меня мурашки по спине ползут, когда я в постели случайно до них дотрагиваюсь. Я уже две ночи подряд сплю на диване. Лу, я одного не могу понять. Почему люди не способны довольствоваться тем, что у них есть? Ведь твоя мама была довольна, а значит, и я тоже. Каждый из нас отлично знает, в чем состоит его роль. Я тот, кому положено иметь волосатые ноги. Она та, кому впору резиновые перчатки. Все проще пареной репы.
В глубине садика Лили учила Тома имитировать птичьи голоса с помощью толстой травинки. Том держал травинку большими пальцами, но недостающие четыре передних зуба явно препятствовали процессу образования звука, поэтому Том лишь фыркал и брызгал слюной.
Мы с папой сидели в уютном молчании и слушали, как дети визгливыми криками подражают голосам птиц, дедушка что-то уныло насвистывает себе под нос, а соседская собака жалобно скулит под закрытой дверью. И я вдруг поняла, какое это счастье – снова оказаться дома.
– А как там поживает мистер Трейнор?
– О-о-о… Великолепно. Представляешь, он снова собирается стать отцом!
Памятуя о плачевном состоянии шезлонгов, я осторожно повернулась к папе лицом:
– Да неужели?!
– Но это не миссис Трейнор… Она переехала сразу после… ну, ты понимаешь. Он теперь с рыжеволосой женщиной. Ох, запамятовал, как ее зовут.
– Делла, – подсказала я.
– Ага. Она самая. Похоже, они знакомы уже очень давно, но, мне кажется, ее беременность для обоих стала неожиданностью. – Папа открыл очередную банку пива. – Теперь он даже выглядит бодрее. По-моему, для него это как подарок – получить нового сына или дочь. Будет на что отвлечься.
В глубине души мне хотелось его осудить. Но я отлично понимала, что после всего того, что произошло, мистеру Трейнору необходимо хоть какое-то светлое пятно в жизни. Чтобы любой ценой вырваться из трясины горя.
Они все еще вместе только из-за меня, не раз говорил мне Уилл.
– А как, по-твоему, он отнесется к Лили?
– Понятия не имею, солнышко, – ответил папа и, немного подумав, добавил: – Полагаю, он будет счастлив. Ведь так он словно получит частицу своего сына.
– А как насчет миссис Трейнор?
– Не знаю, солнышко. Я вообще понятия не имею, где она сейчас живет.
– Лили… очень трудный ребенок.
Папа разразился веселым смехом:
– Чья бы корова мычала! Вы с Триной нас с матерью просто с ума сводили своими поздними гулянками, парнями и любовными трагедиями. Так что тебе будет даже полезно прочувствовать все на собственной шкуре. – Папа отхлебнул пива и снова засмеялся. – Это хорошие новости, дорогая. Я рад, что тебе не придется куковать одной в пустой квартире.
Травинка Томми издала нечто похожее на птичий крик. Лицо мальчика просветлело, и он ткнул травинкой в небо. Мы с папой одобрительно подняли большие пальцы.
– Па! – (Он молча повернулся ко мне.) – Ты ведь знаешь, что у меня все прекрасно, да?
– Знаю, дорогая. – Он дружески толкнул меня плечом. – Но ты, конечно, понимаешь, что это моя работа – волноваться за тебя. И я буду волноваться за тебя до тех пор, пока не смогу самостоятельно подняться со стула. – Он опасливо покосился на шезлонг. – Что может случиться гораздо раньше, чем мне хотелось бы.
Мы уехали незадолго до пяти. Я посмотрела в зеркало заднего вида. Трина – единственная из всей нашей семьи, кто не помахал нам вслед. Она стояла со сложенными на груди руками и, напряженно вытянув шею, провожала нас глазами.
Мы вернулись домой, и Лили сразу исчезла на крыше. Я там не была со времени того несчастного случая, убедив себя, что весной даже не стоит и пытаться, что пожарная лестница скользкая после дождя, что вид мертвых растений в горшках пробудит во мне чувство вины, но, положа руку на сердце, причина была в банальном страхе. При одной мысли о том, что надо подняться на крышу, у меня начинало колотиться сердце; я сразу вспоминала, как уходила из-под ног земля, словно кто-то выдернул из-под меня коврик.
Увидев, что Лили лезет на пожарную лестницу из окна в коридоре, я крикнула ей вслед, что жду ее обратно через двадцать минут. Но прошло уже двадцать пять минут, и я начала беспокоиться. Я выглянула в окно, чтобы позвать Лили, но в ответ услышала лишь монотонный гул транспорта. Через тридцать пять минут я, чертыхаясь, полезла на пожарную лестницу.
Было довольно жарко, и битумное покрытие крыши буквально плавилось. Снизу доносились звуки и запахи ленивого воскресного вечера: тарахтение редких машин, музыка из распахнутых окон, смех околачивающихся на углу юнцов, ароматы жарящегося на углях мяса. Лили сидела на перевернутом цветочном горшке и смотрела на город. А я стояла, прислонившись спиной к баку для воды, не в силах побороть приступы паники, когда Лили опасно перегибалась через край.
Нет, мне явно не стоило сюда подниматься. Крыша качалась под ногами, словно палуба корабля. Тогда я пробралась к заржавевшей железной скамье и тяжело опустилась на нее. Мое тело сохранило память о том, каково это – стоять на карнизе, а еще о том, как бесконечно мала разница между основательностью материального мира и зыбкостью нашего существования, как легко положить конец всему, что измеряется самыми мелкими единицами физических величин, таких как граммы, миллиметры и градусы, и от осознания этого факта волоски у меня на руках встали дыбом, а по загривку потекла тонкая струйка пота.
– Лили, не могла бы ты спуститься вниз?
– Все твои растения засохли. – Она повернулась ко мне и принялась обрывать пожухлые листья с засохшего стебля.
– Естественно. Я не была здесь уже несколько месяцев.
– Ты очень нехорошо сделала, что загубила растения. Это жестоко.
Я бросила на нее испытующий взгляд, решив, что она, наверное, шутит, но, похоже, Лили говорила вполне серьезно. Она отломала веточку и принялась изучать высохшую сердцевину. Затем снова посмотрела на город внизу:
– А как ты познакомилась с моим папой?
Я ухватилась за угол бака для воды, пытаясь унять дрожь.
– Подала заявление, предложив свои услуги в качестве сиделки. И меня взяли.
– Несмотря на то, что у тебя не было никакой медицинской подготовки?
– Да.
Лили отшвырнула сухую ветку и задумалась. Затем встала, прошла в дальний конец террасы и застыла там, скрестив на груди руки и расставив ноги, точь-в-точь как амазонка, только очень тщедушная.
– Он был красивым, да?
Земля снова стала уходить у меня из-под ног. Нет, пора срочно спускаться вниз.
– Лили, все. Я больше не могу здесь оставаться.
– А тебе что, действительно страшно?
– Просто я действительно хочу вниз. Пожалуйста.
Она посмотрела на меня, склонив голову, словно не могла решить, как лучше поступить. Шагнула к краю крыши и подняла ногу, причем так медленно, что я успела покрыться холодным потом. Затем повернулась ко мне, ухмыльнулась, сунула в зубы сигарету и направилась к пожарной лестнице.
– Не валяй дурака! Ты наверняка больше не свалишься. Снаряд в одну воронку дважды не падает.
– Угу. И тем не менее не стоит испытывать судьбу.
Несколько минут спустя, когда я наконец сумела взять себя в руки, мы преодолели два марша шаткой пожарной лестницы. А возле окна в коридор я вдруг поняла, что у меня не осталось сил, и тяжело опустилась на ступеньку.
Лили сделала большие глаза, но продолжала терпеливо ждать. А когда до нее наконец дошло, что я не могу пошевелиться, уселась на ступеньку рядом со мной. На самом деле мы спустились всего-то на десять футов, но теперь, когда из окна проглядывался мой коридор, а по бокам были перила, я поняла, что ко мне вернулась способность нормально дышать.
– Я знаю, что тебе поможет. – Лили сунула мне под нос свою самокрутку.
– Ты что, реально хочешь, чтобы я обкурилась? На такой высоте? Надеюсь, ты не забыла, что я уже однажды падала с крыши?
– Это поможет тебе расслабиться, – сказала Лили, а когда я решительно отвергла ее предложение, добавила: – Ой, да ладно тебе. Ты что, самый правильный человек во всем Лондоне?
– Я вовсе не из Лондона.
Оглядываясь назад, я сама себе удивлялась. Это ж надо, мною манипулировала какая-то малолетка! Но Лили была похожа на тех реально крутых девчонок из моего класса, на которых мне всегда хотелось произвести впечатление. Поэтому, прежде чем она успела открыть рот, я взяла у нее косячок, неуверенно затянулась и постаралась не закашляться, когда у меня запершило в горле.
– Так или иначе, тебе всего шестнадцать, – пробормотала я. – Ты не должна этого делать.
Лили перегнулась через перила:
– А ты чувствовала к нему физическое влечение?
– К кому? К твоему папе? Поначалу нет.
– Потому что он был в инвалидном кресле?
Потому что он был похож на Дэниела Дэй-Льюиса[10]в фильме «Моя левая нога» и пугал меня до мокрых штанов, хотела я сказать, но было лень вдаваться в подробности.
– Нет. Его инвалидное кресло волновало меня в последнюю очередь. Он мне не понравился, потому что… он был очень сердитым. И агрессивным. Вряд ли можно почувствовать физическое влечение к такому человеку.
– А я на него похожа? Я нашла его фото в поисковике, но не могу сказать.
– Немного. Цвет волос. Возможно, глаза.