И, наконец, часто бывает попросту невозможно показать другому водителю, что он ведет себя неправильно. При этом мы начинаем беситься, даже при отсутствии аудитории. Кац полагает, что мы участвуем в своего рода театрализованном представлении в своей машине, гневно разыгрывая «моральные драмы{15}» (в которых выступаем в роли жертв, а затем и «героев-мстителей») внутри более широкомасштабного дорожного эпоса. Нам недостаточно просто подумать что-то плохое о другом водителе. В сущности, мы начинаем злиться оттого, что наблюдаем за своей злобой со стороны. «Озлобленный водитель»{16}, по мнению Каца, «становится волшебником во власти собственной магии». Иногда, как считает ученый, действуя внутри «моральной драмы» и пытаясь создать некий «новый смысл», мы ищем какие-то неблаговидные факты об обидевшем нас водителе (например, ускоряемся, чтобы внимательно его рассмотреть), параллельно прокручивая в голове список потенциальных злодеев (например, женщин, мужчин, подростков, стариков, водителей грузовиков, демократов, республиканцев, «идиотов с мобильными телефонами» или, на крайний случай, просто «идиотов») перед тем, как наша внутренняя драма найдет свое разрешение.
Это представляется мне одной из разновидностей того, что психологи называют «фундаментальной ошибкой атрибуции»: мы формируем мнение о личности человека на основании его действий. А в рамках так называемого «эффекта актера-наблюдателя»{17} мы оправдываем собственные действия тем, что они совершались в определенных обстоятельствах. Маловероятно, что вы смотрите на себя в зеркало заднего вида и думаете: «Что за идиот сидит за рулем моей машины?» Психологи предполагают, что эффект актера-наблюдателя может быть следствием нашего желания контролировать сложные ситуации{18}, такие как движение в плотном потоке. Кроме того, нам куда проще проклинать «тупого водителя», подрезавшего нас, чем детально анализировать причины, по которым он это сделал.
На другом уровне мышления (если не принимать во внимание национальный или классовый шовинизм) это помогает нам понять, почему у автомобилистов во всем мире есть свои предубеждения по поводу способностей к вождению у представителей других народов: «Албанцы — ужасные водители», — говорят греки. «Хуже всего водят машины голландцы», — полагают немцы. С жителями Нью-Йорка лучше и не затевать разговор о том, как водят машины в соседнем Нью-Джерси. Мы склонны к фундаментальной ошибке атрибуции даже в отношении средств передвижения. Исследования показали, что когда велосипедисты нарушают правила дорожного движения, то они выглядят в глазах водителя безбашенными анархистами; если же нарушителями оказываются другие водители, то их действия обычно объясняются стечением обстоятельств{19}.
Как минимум отчасти этот гнев призван поддерживать наше самоощущение — еще одна человеческая черта, которая теряется в потоке дорожного движения. Водители ассоциируются с моделью своего транспортного средства (довольно грубый стереотип) и обезличенным номером. Мы пытаемся найти проблески смысла в этом море анонимности: вспомните о том, как приятно вам видеть машину из своего города на другом конце континента. (Исследования показали, что люди чаще всего мягче относятся к человеку, родившемуся с ними в один день{20}.) Некоторые водители, особенно в США, пытаются показать себя с помощью персонализированных и довольно тщеславных номерных знаков, но возникает вопрос: неужели вы хотите, чтобы вся ваша жизнь была отражена в нескольких буквах номера? Не говоря уже о том, насколько странно выглядит такое отчаянное стремление продемонстрировать окружающим вас незнакомым людям, кто вы такой! Американцы еще любят наклеивать дешевые стикеры на бамперы своих дорогих машин — например, шутливо сообщая: «Моя вторая машина — Porsche» или с помощью стикера MV11 демонстрируя любовь к дорогим курортам. Немцы себе такого никогда не позволяют.
Проявить себя в потоке машин всегда сложно, потому что водитель переносит личность на свой автомобиль. Выражаясь словами Каца, мы превращаемся в киборгов{21}. Наши транспортные средства становятся продолжением нашей личности. «Вы проецируете параметры своего тела на автомобиль, — говорит Кац. — Когда кто-то выезжает на вашу полосу в сотне метров впереди, вы моментально чувствуете, что вас подрезали. Этот человек не коснулся вас физически, но вам приходится совершать вполне определенные физические действия: выравнивать руль и притормаживать». И в этих ситуациях вы говорите: «Прочь с моей дороги», а не: «Прочь с пути — моего и моей машины».
Судя по всему, вопросы самоидентификации беспокоят только водителей. Доводилось ли вам замечать, что пассажиры совсем иначе реагируют на происходящее на дороге? Порой они даже начинают говорить вам о том, что вы неправы, управляя автомобилем с заднего сиденья. Все потому, что пассажиры более нейтральны. Они не связывают свою личность с автомобилем. Исследования мозговой деятельности водителей и пассажиров в ходе имитации различных дорожных ситуаций показали, что у этих двух групп активируются различные группы нейронов. В сущности, они ведут себя совершенно по-разному{22}. Исследования также продемонстрировали, что одиночки ведут машину более агрессивно, если судить по таким показателям, как скорость и соблюдение дистанции{23}. В этом случае, при отсутствии человеческого общения (и связанного с ним ощущения стыда за неправильное поведение), они еще больше «сливаются» со своей машиной{24}.
Как и многое другое в нашей жизни, такое положение вещей нашло свое отражение в популярной песне в стиле кантри. В песне Чели Райт под названием «Бампер моего внедорожника»[12] рассказчица жалуется на то, что какая-то «леди в минивэне» оскорбила ее только потому, что на бампере ее внедорожника висела наклейка Корпуса морской пехоты США. «Неужели она знает, каковы мои ценности или во что я верю?» — печально поет Райт. Здесь стоит обратить внимание на борьбу рассказчицы за свою личность — она расстроена тем, что кто-то осмеливается рисовать ее образ. Но не исключено, что подобная реакция чрезмерна — что, кроме наклейки на бампере, могло в подобной ситуации рассказать, каковы ценности или вера незнакомого человека? И раз уж вы так сильно переживаете о том, что кто-то делает поспешные выводы о вашей личности, то для чего вы вешаете на свой бампер такую наклейку?
Мы черпаем информацию из наклеек при отсутствии других видимых характеристик личности. Это было наглядно продемонстрировано в ходе эксперимента, проведенного в 1969 году в California State College — месте, отмеченном ожесточенными схватками между «Черными пантерами»[13] и полицией. Пятнадцати участникам с совершенно разной внешностью и типом автомобиля вручались яркие наклейки, которые они размещали на задних бамперах автомобилей. Ни один из них не получил за предшествующий эксперименту год ни одного штрафа. После двух недель езды с наклейкой на бампере нарушений уже было в общей сложности 33{25} (идея состояла в том, что люди, на чьих транспортных средствах есть яркие отличительные знаки, будут особенно сильно выделяться в случае нарушений правил дорожного движения). Творческая мысль экспериментаторов этим не ограничилась. Мне известно об идеях создания специальных наклеек для сексуальных преступников в Огайо или особенно бездумных водителей, носящих в Австралии кличку «чурбаны».
Оскорбленная владелица внедорожника из песни сделала целый ряд слишком общих предположений. Прежде всего, она предположила, что направленный в ее сторону оскорбительный жест был как-то связан с наклейкой на бампере, хотя на самом деле он мог быть вызван агрессивным вождением{26}. Либо хотя бы тем, что водители огромных внедорожников значительно больше вредят окружающей среде, ставят пешеходов и водителей обычных машин в более рискованное положение на дороге{27} или повышают зависимость страны от импортируемой нефти. Кроме того, описывая «леди в минивэне», при этом упоминая «частные платные школы», рассказчица пытается создать негативный стереотип в отношении минивэнов. Она хочет сказать, что такие люди намеренно подчеркивают свою принадлежность к элите. Это не всегда справедливо, ведь внедорожники в среднем стоят больше, чем минивэны. Героиня песни виновна именно в том, в чем обвиняет свою «обидчицу».
Во время дорожного движения наши первые впечатления обычно так и остаются единственными. На дороге наше имя неизвестно никому. Анонимность действует как мощное лекарство с интересными побочными эффектами. Возможно, чувствуя, что за нами никто не наблюдает, или зная, что нас никто не увидит, в машине мы начинаем самовыражаться. Это может объяснить, почему, по данным ряда исследований, большинство людей (при возможности выбора) хотели бы, чтобы их путь на работу занимал как минимум 20 минут. Водители хотят провести какое-то время в уединении, попеть, вновь почувствовать себя подростком, отказаться от привычных ролей дома и на работе. Одно исследование показало, что машина была чуть ли не самым предпочтительным местом, где люди могли о чем-то поплакать или погрустить{28}. Не стоит забывать и о так называемом факторе исследования содержимого носа. Этот термин придумали ученые, установившие камеры внутри машин для изучения поведения водителей. Через довольно короткое время автомобилисты «забывали о камере» и начинали заниматься всем подряд, в том числе ковырять в носу{29}.
Во время дорожного движения наши первые впечатления обычно так и остаются единственными. На дороге наше имя неизвестно никому. Анонимность действует как мощное лекарство с интересными побочными эффектами. Возможно, чувствуя, что за нами никто не наблюдает, или зная, что нас никто не увидит, в машине мы начинаем самовыражаться. Это может объяснить, почему, по данным ряда исследований, большинство людей (при возможности выбора) хотели бы, чтобы их путь на работу занимал как минимум 20 минут. Водители хотят провести какое-то время в уединении, попеть, вновь почувствовать себя подростком, отказаться от привычных ролей дома и на работе. Одно исследование показало, что машина была чуть ли не самым предпочтительным местом, где люди могли о чем-то поплакать или погрустить{28}. Не стоит забывать и о так называемом факторе исследования содержимого носа. Этот термин придумали ученые, установившие камеры внутри машин для изучения поведения водителей. Через довольно короткое время автомобилисты «забывали о камере» и начинали заниматься всем подряд, в том числе ковырять в носу{29}.
Как показали психологические эксперименты Филиппа Зимбардо и Стэнли Милгрэма[14], обратная сторона анонимности — агрессия. В своем исследовании 1969 года Зимбардо обнаружил, что участники эксперимента, лица которых закрыты капюшонами, были готовы подвергнуть своих «жертв» удару током, в два раза более сильному, чем другие участники, лица которых были открыты{30}. У заложников, лица которых закрыты, меньше шансов выжить. По этой же причине людям, приговоренным к казни, надевают на голову мешки или поворачивают спиной к расстрельной команде — это делается не из благородства, а для того, чтобы они казались палачам менее похожими на людей{31}. Уберите из уравнения человеческую личность и человеческий контакт — и мы перестаем вести себя как человеческие существа. Когда меняется ситуация, меняемся и мы сами.
Схожим образом обстоят дела и на дороге. Вместо капюшона мы используем салон автомобиля с климат-контролем. Почему бы не подрезать другого водителя? Вы его не знаете и, скорее всего, никогда больше не увидите. Почему бы не проскочить через жилой микрорайон на высокой скорости? Вы все равно здесь не живете. Ученые просили участников одного исследования в машинах с откидным верхом подъехать к перекрестку, выезд с которого преграждал другой автомобиль, сознательно не двигавшийся даже после того, как свет на светофоре переключался на зеленый. Фиксировалось, как быстро водители стоящей сзади машины начинали подавать звуковой сигнал, сколько раз они гудели и с какой продолжительностью. Водители в кабриолетах начинали сигналить позже и реже, а сами гудки были довольно короткими (в сравнении с водителями крытых машин){32}. Возможно, что люди, ехавшие в автомобилях с откинутым верхом, пребывали в лучшем настроении, но результаты исследования все-таки дают основания считать, что анонимность приводит к повышению агрессивности.
Быть участником дорожного движения — все равно что выходить в интернет-чат под псевдонимом. Мы свободны от своей личности, нас окружают люди, известные лишь под «никами» (на дороге — спрятавшиеся за номерными знаками). В чатах мы забываем обычные ограничения. Психологи называют это «эффектом онлайнового растормаживания»{33}. Как и внутри машины, мы скрыты облаком анонимности, и нам кажется, что мы можем позволить себе стать самими собой. Все выглядят равными, и каждый участник преисполнен ощущения собственной важности. Пока мы не делаем ничего противозаконного, игра кажется честной. К сожалению, это также означает, что у нас нет никаких оснований обмениваться принятыми в обществе любезностями, и наш язык становится довольно грубым и упрощенным. Никто не отвечает за свои слова: посетители чатов не беседуют лицом к лицу, более того, они не ждут ответа на свой негативный комментарий. Они могут написать кому-то неприятное сообщение, а затем просто выйти из системы, оставив своего собеседника в бессильной злобе.
«Чего уставился?» Визуальный контакт, стереотипы и социальное взаимодействие на дороге
Кинофильм «Столкновение»[16] начинается с рассказа водителя из Лос-Анджелеса, описывающего сцену дорожно-транспортного происшествия. «В Лос-Анджелесе никто к вам не прикасается. Мы все спрятаны за стенами из металла и стекла. Порой мне кажется: мы настолько сильно скучаем по контакту, что врезаемся на дороге друг в друга, чтобы хоть что-то почувствовать». Это заявление кажется абсурдным, но в нем есть доля истины. Иногда мы сталкиваемся с гуманностью в дорожном потоке, и это производит сильное впечатление. Вы наверняка имели дело с классическим случаем взаимодействия при смене полосы. Вы ловите взгляд другого водителя, он пропускает вас вперед, а вы с искренней человеческой теплотой машете ему рукой. Почему эта ситуация кажется вам особенной? Связано ли это с тем, что на дороге все безлики, либо же дело в чем-то еще?
Джей Фелан, биолог, работающий неподалеку от Джека Каца в Калифорнийском университете, часто размышляет о трафике, разъезжая на своем мотоцикле по Лос-Анджелесу. «Человечество на начальном этапе развивалось в условиях, когда каждого окружало не более сотни человек, — говорит он. — У нас были те или иные связи со всеми, кого мы встречали». Хорошо ли этот человек к вам относился? Вернул ли вещь, которую попросил неделей ранее? Подобный способ общения носит название «взаимного альтруизма». Ты мне, я тебе. Мы поступаем так, поскольку нам кажется, что это когда-нибудь поможет нам «в пути». По мнению Фелана, даже тогда, когда мы едем по Лос-Анджелесу вместе с сотнями тысяч других безликих водителей, в глубине души мы продолжаем казаться себе жителями небольшой доисторической деревни. «Поэтому когда кто-то делает для вас что-то приятное на дороге, то вам кажется, что вы обрели союзника. И ваш мозг воспринимает это как начало долгосрочных и устойчивых отношений».
Фелан считает, что когда кто-то совершает хорошие или плохие поступки, то мы начинаем «вести им счет» в голове — причем даже в случаях, если шансы вновь встретить этого человека крайне невелики. Но наш мозг, который, как нам кажется, развился достаточно для того, чтобы справляться с масштабными социальными сетями{34}, получает довольно мощные сигналы от любого акта общения. Поэтому мы начинаем злиться из-за незначительных нарушений дорожных правил или чувствуем себя гораздо лучше после самых мелких проявлений вежливости. «Я чувствую, что на дороге происходит множество событий, — говорит Фелан. — Кто-то машет вам рукой, после того как вы даете ему перестроиться на вашу полосу. Мир начинает казаться лучше. Чувствуется, что в нем есть доброта и каждый готов позаботиться о другом». А как только вас кто-то подрезает, мир погружается во тьму. Теоретически ни первое, ни второе не должно значить особенно много, однако каждый раз у нас возникают сильные эмоции.
Эти моменты напоминают нам дорожную версию «игры в ультиматум» — эксперимента, который используют социологи для выявления степени взаимной справедливости в общении людей. В ходе игры один участник получает деньги и указание поделиться с другим участником, выбрав сумму по своему усмотрению. Если второй соглашается с предложением, то оба получают свои деньги. Если же он отказывается, то оба не получают ничего. Исследователи обнаружили, что люди обычно отказываются от предложений, составляющих менее 50%, даже если это значит, что они останутся ни с чем. Финансовые потери значат меньше, чем чувство справедливости или неприятное ощущение от того, что проиграл кому-то. (Одно исследование показало, что люди, чаще других отказывавшиеся от предложений, имели более высокий уровень тестостерона{35}. Возможно, это также объясняет, почему я больше склонен, чем моя жена, вступать в контакт с людьми, подрезавшими меня на дороге.)
Именно чувство справедливости заставляет нас агрессивно преследовать машину, до того «висевшую у вас на хвосте». Мы делаем это в ущерб собственной безопасности (можно спровоцировать аварию или нарваться на человека, готового к драке) и невзирая на то, что, возможно, никогда в жизни больше не увидим того, кого пытаемся наказать. В небольших городках имеет смысл быть вежливым на дороге, ведь шансы встретиться вновь велики, а водитель может оказаться вашим знакомым. Ваш пример может заставить других отказаться от опасного вождения. Однако при движении по шоссе или в крупных городах не вполне понятно, почему водители так хотят помочь или, напротив, обидеть других; другие водители никоим образом не связаны с вами, и вы вряд ли увидите их вновь. Неужели мы обманываем себя, рассчитывая, что наш альтруистичный жест вызовет аналогичную ответную реакцию, либо же вежливость — наша вторая натура? Поведение на дороге — всего лишь часть более крупной головоломки, вопроса о том, как люди (которые, в отличие от муравьев, не братья и сестры, работающие на королеву-мать) умудряются уживаться друг с другом (невзирая на краткосрочные конфликты). Пока что ученые не смогли дать этому толкового объяснения.