Что думали русские члены команды – описывать слишком долго, потому что все они думали разное. По-разному они относились к самому факту своей вовлеченности в эту историю. Кто-то был польщен и осчастливлен – все-таки заработок, положение, возможности. Другие были уверены, что вполне могли бы в ином месте рассчитывать на больший заработок, лучшее положение и более широкие возможности. Даже на участие в деле американских друзей-кураторов аборигены смотрели разно. Одним их присутствие казалось доказательством серьезности происходящего, у других оскорбляло остатки если не патриотического, то профессионального самолюбия.
Андрей Андреевич без всякого энтузиазма смотрел на собравшихся. Ни с кем из них он раньше знаком не был, кроме разве этого парня с красивым восточным лицом, которое он видел таким бледным на Тенерифе. Если и остальные подвержены в гражданской жизни столь же экзотическим развлечениям… Тут кандидат заметил, что один из его будущих сотрудников сидит не как все, а в инвалидном кресле, и у него стало еще кислее на душе. Он попросил, чтобы подняли жалюзи. Это сделал Капустин, нажав кнопку на пульте, находившемся посреди стеклянной столешницы. Светлее в комнате не стало, но освещение неуловимо изменилось. Ели, присыпанные снегом, бледное небо, испуганный дымок, сочащийся из выхлопной трубы огромного автобуса, припаркованного у входа в пансионат. Какой-то мужик в синем комбинезоне, черной чеченской вязаной шапке и с разводным ключом в руке бредет к воротам. Новый Кудеяр выдвигается на большую дорогу.
Американцы переглянулись. Им показалось, что в жесте кандидата прослеживается некий символический смысл: приблизим, дескать, наш разговор к природе, где таится душа народа, который мы собираемся осчастливить.
Русские переглядываться не стали. Почти все они уже не раз видели эту картинку, ибо в последние годы участвовали и в других политических маевках, многие из которых устраивались именно в этом пансионате.
– Итак, – сказал значительно, но дружелюбно Капустин, – вот мы и вместе.
Предполагалось, что заседание откроет парой фраз Андрей Андреевич, но он резонно заявил своему шефу безопасности, что, поскольку встречаются они как раз со специалистами по фразам, он предпочел бы послушать.
– Ты же сам прекрасно знаешь, что никакой выпестованной мысли-программы у меня нет, так и зачем?
Соображение показалось Капустину правильным. К чему вгонять сотрудников в депрессию столь ранним знакомством с истинным уровнем мыслительных способностей их шефа.
– Представьте себе арбуз, – продолжал Капустин, – все косточки внутри него расположены в общем-то врозь, но зато вся влага общая. Другими словами, много разных отдельных мыслей, но результатом должна стать единая сочная сладость победы. Это образ действий нашего будущего штаба. И по-другому быть просто не может. В развитие образа арбуза: глядя на него, мы невольно представляем его разрезанным. То есть в работе штаба предусмотрено наличие некоторых средних по размеру конструктивных элементов. Долей. Вы, собранные в этой комнате, относитесь к одной из таких долей. Назовем ее, допустим, «специалисты по русской душе», «группа креативных разработок» – в общем, как хотите, так и самоназывайтесь. Ваша цель-задача – нащупать те точки, в которых цели Андрея Андреевича Голодина как кандидата соприкасаются со скрытыми струнами той самой пресловутой «таинственной русской души».
– Поэтому мы позвали для этой цели американцев? – спросил Артем Владиславлев, ковыряя ногтем подлокотник кресла.
Бэнкс и Парачини никак не отреагировали на этот выпад, словно не они были тут американцами. Происходящее пока полностью вписывалось в стандартную схему «выборов в стране неполноправной демократии».
Капустин ласково улыбнулся Владиславлеву. Вот и началось распределение ролей в труппе. Спасавшийся на атомной подлодке от греко-грузинского беспредела литератор этим выпадом забронировал за собой роль главного патриота.
– Иногда трезвый взгляд со стороны стоит дороже, чем тупое самолюбование, – ответил безногий.
Капустин улыбнулся и ему. Есть у нас теперь и явный либерал. Очень хорошо.
– Должен вас предупредить, хотя, я думаю, вы и сами догадываетесь: наш арбуз большой, или, правильней сказать, будет большой. Пока на нашей политической бахче лежит снег, но весенние гонки арбузов уже объявлены. Так что за работу. Да, и еще. В нашем штабе будет много подразделений. Предостерегаю против некоторых самых распространенных заблуждений, чтобы потом не было сильных разочарований. Помимо вашей команды на общий результат будет работать еще много «долей», мы рассчитываем получать и использовать «косточки» самыми разными путями. Поэтому не расстраивайтесь, если не ощутите главенствующего присутствия именно ваших идей в результирующем векторе поведения нашего кандидата. Короче говоря, одна из заповедей вашей работы – не тянуть одеяло на себя, не лоббировать свои наработки в ущерб общей выгоде. Ну, это я, кажется, немного забегаю вперед. У нас есть время, но оно уже пошло. Знакомьтесь. Налаживайте взаимопонимание.
Когда Андрей Андреевич и Капустин выходили из зала, мистер Бэнкс спросил на хорошем русском языке, а кто будет старшим в их «доле» и предполагается ли вообще роль шефа на данном уровне.
Кирилл Капустин улыбнулся ему даже дружелюбнее, чем улыбался перед тем своим соотечественникам, и сказал, что старший предполагается, но этот вопрос в стадии обсуждения.
– Шеф придет в последний момент, – сказал Лик, специалист по восточным менталитетам. Русские коротко хмыкнули, американцы не поняли этой киношутки, но Парачини, кажется, догадался, что было пошучено, и с неприятной пытливостью поглядел на Лика. Капустин же только кивнул. Теперь было ясно, кто будет играть роль острослова в банде. Нет, что ни говори, а он неплохой антрепренер.
Когда Андрей Андреевич и Капустин остались наедине в кабинете кандидата на втором этаже здания, начальник службы безопасности заговорил первым, не дожидаясь упреков и капризов начальника:
– Что вас смутило больше всего – безногий?
– И смутило. Зачем так-то уж? Что, разве нет мерзавцев с ногами для этой работы?
– Он не мерзавец, он талантливый и несчастный человек. Он лучше всех знает, как работать с такой материей, как несчастье, беда, горе, обездоленность.
– Мне-то это зачем? – искренне развел руками кандидат, и стало особенно заметно, какой он пышущий здоровьем и любовью к хорошей жизни человек.
– Вам-то, конечно, ни к чему, но как кандидат вы не можете не учитывать, что беда, горе или по крайней мере неустроенность в жизни – повседневный хлеб вашего будущего избирателя, и он должен почувствовать, что вы хотя бы подозреваете об этом.
Андрей Андреевич поморщился и отвернулся.
– Ну а где этот хваленый твой Браун? Опять в какой-нибудь галерее? Зачем я ему звонил, унижался?
– Вы не унижались, не надо преувеличивать, и ваш великолепный звонок сделал свое дело.
– Какое?
Капустин улыбнулся как терпеливый отец, беседующий с любимым, но слишком нетерпеливым сыном.
– Я объясню. Наш владелец дартс-клуба и любитель современного искусства представляет собой наилучший источник недостоверной информации на современном информационном поле.
Кандидат нахмурился:
– Думаю, что я тебя понял, но все равно скажи словами.
– Нам нужно было в определенные, очень болтливые и очень влиятельные круги запустить некую идею. Наиболее подходящая для такой идеи оболочка – «информация из недостоверного источника». Причем чем общепризнанней недостоверность источника, тем лучше. Мы будем раскручивать свою работу, а все, кому положено задумываться на сей счет, будут ломать головы – что происходит?
Собирается Голодин выдвигаться или нет? Такое положение намного выгоднее для нас на данном же этапе, чем простое заявление через прессу – да, будет! Андрей Андреевич кивнул:
– Да, это верно.
Он соглашался с Капустиным. И потому, что считал его способ действий правильным, и потому, что этот способ давал некую психологическую отсрочку. Андрей Андреевич все же побаивался уготованной ему роли. Слишком это было для него лихо, решительно, однозначно! Куда приятнее легкий туман вокруг собственной фигуры. Пока он не окончательно выдвинулся из тумана, по нему не нанесут удара. А удара он боялся, зная свои слабые места. Он даже приезжать в Москву не очень-то хотел, пусть пока и не наблюдалось никакой конкретной угрозы со стороны властей. Капустин так и утверждал – никакой! Только шумные разоблачения наемных писак, сделанные совершенно желтыми чернилами. Их не надо бояться, твердо говорил Капустин. Андрея Андреевича они все же пугали, но чтобы не ронять себя в глазах начальника службы безопасности, он делал вид, что они его раздражают.
Пока кандидат глядел в окно на все ту же родную природу, Капустин стоял у него за спиной, глядя ему в темечко. Стороннему наблюдателю могло показаться – читает мысли.
Он соглашался с Капустиным. И потому, что считал его способ действий правильным, и потому, что этот способ давал некую психологическую отсрочку. Андрей Андреевич все же побаивался уготованной ему роли. Слишком это было для него лихо, решительно, однозначно! Куда приятнее легкий туман вокруг собственной фигуры. Пока он не окончательно выдвинулся из тумана, по нему не нанесут удара. А удара он боялся, зная свои слабые места. Он даже приезжать в Москву не очень-то хотел, пусть пока и не наблюдалось никакой конкретной угрозы со стороны властей. Капустин так и утверждал – никакой! Только шумные разоблачения наемных писак, сделанные совершенно желтыми чернилами. Их не надо бояться, твердо говорил Капустин. Андрея Андреевича они все же пугали, но чтобы не ронять себя в глазах начальника службы безопасности, он делал вид, что они его раздражают.
Пока кандидат глядел в окно на все ту же родную природу, Капустин стоял у него за спиной, глядя ему в темечко. Стороннему наблюдателю могло показаться – читает мысли.
– И американцы, Кирилл, какие-то…
– Ну уж тут, Андрей Андреевич, я не знаю что и ответить. Дареные кони, хотя бы и пони. Маленькая американская понница.
– Что? – Обернулся кандидат на неестественный звук рифмы.
– Я хочу сказать, есть у меня и еще один важный разговорец.
– А не хватит на сегодня?
– Сразу после будет хватит.
Андрей Андреевич отвалился в пискнувшем кресле.
– Речь пойдет о Нине, о Нине Андреевне. Кандидат резко выпрямился. К этой теме он не мог относиться расслабленно.
– Говори о Нине Андреевне. Капустин обошел стол, тоже сел в кресло.
– Ну давай, давай, ты же знаешь, я ненавижу терпеть!
– Тут подъезжал ко мне Винглинский.
– Что нужно этому обирателю вдов и сирот?
– Они, кажется, не могут сработаться с Ниной. Андрей Андреевич убежденно заявил:
– Это доказывает только одно: Винглинский – сука.
– Пусть так, но мы не можем с ним не считаться.
– Деньги. Так теперь же нам платят… ты сам знаешь кто.
– Винглинский нам предоставляет не деньги, а кошелек. Все наши расходы после начала предвыборной кампании и будут исследоваться под микроскопом, и только Винглинский может нам обеспечить легальное манипулирование финансовыми щупальцами. Другие просто побоятся, а ему терять нечего. Хотя пары ударов, я думаю, ему не избежать.
Андрей Андреевич тупо, но внимательно глядел на начальника службы безопасности.
– А-а, так ты считаешь, что это удобный случай, чтобы…
– Да, Андрей Андреевич, мы сделаем вид, будто приняли во внимание раздражение олигарха работой начальника его пресс-службы. Она там и в самом деле сильно навольничала в одном деле, я потом подробно расскажу. Так вот, мы как бы соглашаемся взять Нину от него под давлением его недовольства, а на самом деле выведем ее из-под возможного удара.
На лице кандидата появилась улыбка удовлетворения, оно сделалось даже как-то по-особенному симпатичным. Выведение дочери «из-под удара» пришлось по нраву любящему отцу.
– Молодец. Мне всегда было немного не по себе оттого, что Нина работает на этого интеллигентного негодника. Чему он мог научить ее, кроме своих черных штучек?
Капустин кивал, как бы говоря: это уж точно.
– Но нельзя, чтобы она почувствовала, что ее выгнали.
– Не почувствует.
– Надо сразу подыскать ей хорошую, на самом деле хорошую работу. Она же умница, ты знаешь.
– Уже.
– Что уже? Уже есть работа?
– Да.
– Опять же – молодец. Хотя погоди. Сначала скажи, что за работа, и я скажу, молодец ли ты.
Капустин набрал воздуха в грудь. Момент был ответственный, и начальник службы безопасности не был уверен, что этот разговор надо заводить прямо сейчас.
– Говори-говори.
– Андрей Андреевич, я, поверьте, собрал для работы в штабе настоящих профессионалов, асов в своем деле. Но все они будут работать, так сказать, за гонорар. Кто за деньги, кто за то, чтобы плюс к гонорару еще и потешить свое тщеславие. Но, как показывает историческая практика, одними наемниками в большом предприятии не обойтись. Большие войны наемники не выигрывают.
– Кто же еще нужен?
– Нужны верные люди.
– Такие, как ты? Капустин опустил глаза.
– Хотя бы. Я идейный раб, мне светит во мгле будущего идея вашего президентства.
Андрей Андреевич улыбнулся с добродушным ехидством:
– Хочешь потом большую должность получить, да?
– Но есть люди, для которых вы больше чем президент, для которых вы…
Обычно замедленный, расплывчатый в своих размышлениях кандидат среагировал мгновенно:
– Даже и не думай!
– Но почему? Нина – идеальный руководитель этой креативной группы. И мозги, и опыт, а главное – абсолютная, гарантированная преданность.
– Я даже близко не позволю своей дочери подойти к избирательной компании – этой выгребной яме. Да, у нее и мозги, и даже кое-какой опыт, но, слава Богу, от некоторых видов опыта она избавлена, и я как отец должен позаботиться – и позабочусь – о том, чтобы она была избавлена от них и впредь.
– Но…
– Нет!
Капустин поглядел на шефа и понял, что сказано именно: «Нет!» Дальше давить было и бессмысленно и опасно. Начальник службы безопасности только сокрушенно кивнул: мол, слушаю и повинуюсь.
Чтобы закрепить и обосновать свой отказ, Андрей Андреевич сказал веско:
– Все же я здесь самый главный.
Глава восемнадцатая Что делать подполковнику?
Подполковник Шинкарь, исполняющий обязанности начальника районного УВД, пребывал в тоске. Так случалось всегда, когда он не знал, что ему делать. Решительнейшим образом избегать всяких решений – таким было его жизненное и профессиональное кредо. Даже тех решений, которые вроде бы согласуются с требованиями закона. Потому что, совпадая с законными установлениями, они могли не совпадать с желаниями сильных людей района. Самым неприятным в желаниях сильных людей было то, что часто они носили тайный характер, и капитан, при всем напряжении субординационных извилин своего мозга, не всегда мог о них догадаться.
Если ситуация возникла, надо дать ей возможность рассосаться.
Но вот сейчас на столе у Шинкаря лежала «ситуация», про которую он чувствовал печенкой: не рассосется. Она и сама по себе была диковатой и необычной, но при этом от нее исходил холодок неизвестных сторонних опасностей.
Подполковник приподнял с исцарапанного пластика, покрывавшего стол, стопочку рапортов, поступивших с разных направлений и уровней милицейской системы Калиновского района. Разложил их пасьянсом, достал скомканный носовой платок, высморкался, чтобы открыть все возможные пути движению нужной мысли. Мысль не шла.
А картина складывалась такая. Вчера вечером в вагоне скорого поезда Пермь—Новокузнецк была совершена попытка изнасилования двух особ женского пола двумя особями мужского. Попытка закончилась причинением тяжкого вреда здоровью насильников. Сотрудники линейного отделения на железнодорожном транспорте ничего не знали о попытке изнасилования и, застав по прибытии только картину причинения тяжкого вреда здоровью, отправили двух жутко пьяных и страшно исцарапанных «в районе лица» мужчин в ближайшее медицинское учреждение, а виновниц «причинения», естественно, задержали, невзирая на то, что те были всего лишь милыми молодыми женщинами.
Подполковник прекрасно понимал, почему произошло это задержание и «заключение под стражу». Сержант из линейного опознал в пьяных и исцарапанных мужчинах известнейших калиновских авторитетов Володю Босого и Володю Маленького. И рассудил в силу угодливости своей натуры, что авторитетам, когда они придут в себя, захочется выяснить отношения с красотками. Но в ходе опроса последних выяснилось, что речь идет ни много ни мало о двух гражданках США, прибывших прямо из страны, производящей доллары. О гражданках, которые не собирались молчать, а не переставая кричали (кричала все больше одна, коротко стриженная) о попытке их изнасилования. Они даже добились составления протокола, который сержант из линейного подписывать отказался – во избежание возможных будущих неприятностей со стороны Володь.
«Что делать?» – тут же обратился с вопросом по команде сержант. Довольно скоро этот вопрос доковылял и до исполняющего обязанности начальника управления. Подполковник Шинкарь, мгновенно сориентировавшись, – велел сержанту посадить гражданок иностранного государства на ближайший проходящий поезд и с извинениями, а может быть, даже с цветами отправить в пункт их назначения. Но тут выяснилось самое страшное: американки приехали в Калинов!
– Зачем? – не сдержавшись, крикнул в трубку подполковник. Но что ему мог ответить на это несчастный сержант?
Надо было что-то решать, и тут Шинкарь затосковал. Обхватив руками большую, почти лысую сорокапятилетнюю голову, он физически ощущал, как над нею заносится для удара что-то тяжелое – меч, длань…