– Есть и еще, – сказал Капустин.
– Не надо еще.
– Я не о коньяке, а о новостях.
– Да?
– Алла Михайловна дала согласие.
– Серьезно?
– Абсолютно. Мы не будем ее особо загружать, главное – она готова немного попозировать ради поддержания образа нормальной антисоветской семьи.
– Спасибо. Ты все-таки гений, Кирюша… Вот в чем я сомневался так уж сомневался! Чтобы Алка…
– Не я.
– Что не я?
– С Аллой Михайловной говорила Нина.
Андрей Андреевич замолчал, тяжело задышал. Отвернулся к окну.
– Ты не гений, Кирюша, ты – гад!
– Это было ее решение.
– Но твоя инициатива.
– Я просто не скрыл от нее некоторые факты. Последовало продолжительное молчание. Машина врывалась в осажденную снегопадом Москву.
– Но я же однозначно тебе говорил: я не хочу, чтобы Нина влезала в эту помойку.
– Зато она хочет. То есть не в помойку влезть, а вам помочь. Для нее это естественно, она многое умеет, и ее даже обидит то, что вы будете держать ее в стороне. Вон, даже Алла Михайловна прониклась важностью ситуации, а вы хотите, чтобы дочь оставалась равнодушна и спокойна, когда отец ведет такую…
– Ну не хочется мне, Кирюша, не хочется. На сердце тяжело, как подумаю обо все этом, о ее участии. Ладно, сделала она то, что ты ей подсунул, уговорила мать – и хватит. Не играй больше на моих и ее нервах. Понял?
– Понял.
– Это приказ.
– Понял, что приказ.
Глава двадцать вторая «У старого охотника»
В нескольких километров от страшноватых промышленных окраин Калинова, в распадке меж двумя холмами, окруженный заснеженными елями, каждая из которых могла бы с успехом сыграть роль кремлевской, стоял небольшой деревянный дворец – загородная резиденция Сергея Яновича Винглинского. Домик, в общем-то купленный по случаю и, как казалось тогда, без особой надобности, в складывающемся на сегодня узоре обстоятельств сделался важным объектом.
Уже в пятый, что ли, раз владелец огромной нефтегазовой империи наведывался сюда, ибо именно в Калинове чувствовался ему один из важнейших узлов общей системы событий. Едва посетив строительство отгрузочного терминала под Выборгом, он летел почему-то в Калинов. Только-только поучаствовав в приемке нитки нефтепровода, проложенного по дну Обской губы, он опять несся сюда же.
Хорошо, что главный управленец этого хозяйства, хромоногий Олег Мефодьевич, был человек простой, никогда не позволявший себе задумываться о высших материях, иначе голова его могла бы пойти кругом от попыток расшифровать траекторию тайных маршрутов и замыслов господина олигарха.
В этот раз шеф явился вдвоем с меланхоличным толстяком Либавой, если не считать, конечно, обычной охраны. И было заметно, что чувствует он себя прескверно. На вопрос: истопить ли баньку? – ничего не ответил. Олегу Мефодьевичу пришлось заглядывать в глаза Либаве, а у того глаза по выразительности – как плошки. Решил на свой страх – топить.
Сергей Янович походил по первому этажу, не снимая плаща, оттопыривая правую ноздрю и чуть прищурив правый глаз. Такое выражение лица обычно свидетельствовало о самом что ни на есть отвратительном состоянии духа.
Сел в кресле в малом кабинете, разбросав ноги по медвежьей шкуре.
Олег Мефодьевич понял, что с вопросом о том, надо ли готовить к подаче снегоходы – одно из любимых развлечений Сергея Яновича, придется погодить. Впрочем, ничто не мешает пока их подготовить.
Олигарх сидел в кабинете один – Либава пристроился в прихожей на секретарском месте.
Пожалуй, никто из тех, кому интересна была внутренняя жизнь господина Винглинского и его планы на ближайшее политическое будущее, не догадался бы, что олигарх приехал в «эту уральскую дыру» просто потому, что не знал, куда ему поехать. Семейство в полном составе развлекалось в Италии, московская квартира почему-то казалась отвратительной и небезопасной, равно как и оба подмосковных дома (невроз, батенька), и никакого более важного мероприятия, чем инспекция подготовки к выборам калиновского мэра, под рукою не оказалось.
– Ну что, Сергей Янович, я обзвоню их? – поинтересовался по внутренней связи Либава.
– Да, – сказал Винглинский, и ему показалось, что Либава не верит тому, что шеф хочет заниматься тем, ради чего приехал сюда. Нет, это уже перебор. Какое имеет значение, что думает этот боров в дорогом костюме? Нервы ни к черту. Устал. Устал бояться.
Винглинского слегка передернуло. Вот ключевое слово – бояться. Ничего не удается поделать, все время крепнет ощущение сгущающихся над головою тяжелых туч. Вроде бы нет пока никаких очевидных, однозначно угрожающих сигналов, но что-то шепчет по ночам: уезжай!
Вообще не стоило ввязываться в эту аферу с изобретателями. Остатки прежнего азарта и счастливой рискованности – как-нибудь да выедем! А ведь что-то подсказывало: времена совсем, совсем не те на дворе, о прежних манерах надо бы забывать. Сергей Янович почти с содроганием ждал новых известий из Штатов, куда укатил один из Лапузиных с парадными лекциями и обещанием немедленно воздвигнуть – только дайте площадку и деньги – новую установку по производству сверхтоплива. В сто раз лучше той, которая осталась у более скромного брата в Калинове и которую он настрого запретил транспортировать за рубеж из соображений то ли обостренного патриотизма, то ли научной честности. Сергей Янович с самого начала считал бородачей обманщиками, но стоило ему подойти к грани, когда надо кричать: «Пошли вон!», всякий раз изобретатели выдавали какой-то новый кусок научной абракадабры, какой-то новый технический финт, и вспыхивала слабая мысль: «А вдруг?» Ведь все права на установку Лапузиных и на их изыскания он купил-перекупил и перед судом любой страны выглядел бы добросовестным приобретателем. А если калиновские дикие профессора правы, то это ведь и в самом деле – новый золотой век!
Только пока никакого золотого века, а сплошная путаница-неразбериха и временами даже смутное, но крайне неприятное ощущение, что пещерные гении его дурачат.
Но это бы все ничего. Не с этого направления он ждал главной печали. Что-то разбалансировалось в его взаимоотношениях с государством. Три года назад казалось, что отношения выяснились. Ходор сел, Невзлин сбежал, а несколько таких, как он, миллиардер Винглинский, нашли общий язык с властью. Вам нужен ваш Кремль – подавитесь, нам что-нибудь вроде «Челси» – и все рады, все обнимаются. За три года он утратил осторожность. Утратил четкое ощущение границы, за которую переступать нельзя. Ошибся с определением степени свободы. Не сдержал либеральных инстинктов. Думал осторожно так, без шума поиграть в старые политические игрушки. И даже еще и играть-то не начал, просто достал несколько таких игрушек из опечатанного ящика. И мгновенно в окружающем мире что-то преобразилось. Далеко, на самых окраинах, задвигались некие пока еще малозначительные тени, благоприятные конфигурации персонажей в силовых ведомствах, например, в прокуратуре, начали меняться на неясные. И вся мерзость положения в том, что ничего уже переделать нельзя. Сказал «а», и теперь из тебя сами собой лезут все остальные буквы алфавита.
Послать ко всем чертям Голодина?
Но дело зашло так далеко, что его уже не поймут там, где раньше понимали и обещали поддержку. Ходору вон тоже обещали. Лучше быть хитрым, чем гордым. Смоленский уехал в Нормандию, Гусинский – в Испанию, а Ходор вернулся, судя по всему, в полной уверенности, что его не тронут. Кто посмеет, когда такие защитники?! Теперь опыт имеется, и второй арест пройдет глаже. Ситуацию можно представить как фарс, тем более что «чистая сила» всегда у своры Хинштейнов под рукой.
Типичный персонаж трагедии, подумал Винглинский о себе. Это когда видишь все ужасные ошибки, которые можешь совершить, и понимаешь, что не совершить их не можешь. Да, он будет давать деньги Голодину, вполне, кстати, презираемому им субъекту. Потому что все остальные еще менее годятся для начинаемого дела. Он будет давать деньги, хотя и кретину понятно, что у Голодина нулевые шансы в этой президентской кампании. Винглинский вдруг хмыкнул. Получается парадокс. Отчасти он защищен от всесильной карающей руки фактом бессилия того, кому помогает. Будь Голодин реально опасен для Кремля, за его главного финансиста уже давно взялись бы значительно круче. Надо, конечно, признать, что Ходор представлял собой в сто раз большую опасность в тот момент, чем он, Винглинский, теперь. Если бы прошли в думу все, кого тот проплачивал, учитывая, разумеется, господ коммунистов, можно было бы, продолжая проплачивать, со временем получить две трети голосов этого стада и, заменив всего лишь одну строчку в конституции, превратить заснеженную нашу родину из президентской республики в парламентскую. С назначаемым при помощи думского большинства премьером – уже всеми горячо любимым господином Ходором. Откровенно говоря, Путин захлопнул дверь вагона в самый последний момент, иначе пришлось бы тесниться. Ныне в смысле перспектив все бледнее. Ну кого может испугать ленивый, жестокий, капризный инфант, он же взяточник? Так значит – бояться не надо?
Сергей Янович вздохнул.
Сказать можно все что угодно.
По крайней мере, одно совершенно точно: нельзя показывать, что боишься.
– Либава.
– Я слушаю.
– Кто там должен подъехать?
– Уже целый список.
– Читай.
– Ну, Тимченко, естественно.
– Естественно.
– С ним Курицын.
– А этот нам зачем? Либава задумался.
– Ну, прокурор.
– Ладно.
– Просится Захаров.
– А, этот придурок-капитан.
– Очень рвется, говорит, у него что-то важное.
– Что у него может быть важного? Ну, пусть. Это все? Чего ты там кашляешь, говори.
– Генерал Кунгуров.
– Что?!
Винглинский не столько расстроился, сколько удивился. Здесь, в отрогах Уральских гор, столкнуться с московской паркетной комитетской шпаной – завидная судьба.
– Что ему надо? Либава вздохнул.
– Понимаю.
Он кое-что задолжал по разным там выплатам – не очень в общем-то обязательным, но как бы принятым на себя в свое время. Пусть генерал лично все расскажет. Неприятен был сам факт, что его (олигарха), судя по всему, пасут. Ну, пасли, надо думать, всегда, а теперь уже не скрываясь?! Что ж, Кунгуров – из бывших топтунов, из «девятки», ему ли не уметь. И, надо полагать, старые связи сохранились. Вернулся в лоно ведомства? Только зачем было ждать, когда господин олигарх так далеко от Москвы отъедет? А может, именно потому, что отъехал? Здесь все пройдет тише. Пока шум докатится до Вашингтонов, многого уже можно будет добиться от подследственного.
Сергей Янович отмахнулся от этой линии размышлений как от неплодотворной. Нельзя, чтобы страх настолько застилал зрение. Кунгуров уж точно не годится на роль такого исполнителя. Теперь в этих структурах другие люди. Старики выпихнуты или на пенсию, или в бизнес. Да что там говорить, у генерала репутация подмочена. Он сам что-то около года сидел в «Юкосе», а потом оказался у коммунистов. Сначала думали, что перебежчик, а потом поняли – мостик, по которому туда-сюда шло перетекание взаимного интереса. Генерал, видимо, был настолько важен для КПРФ, что партия даже место в думе ему предоставила, выкинув народного заступника Шандыбина.
Нет, нет, нет! Винглинский энергично мотнул головой, окончательно освобождаясь от неприятного призрака опасности, увидевшегося ему в визите генерала Кунгурова.
Чушь, полная чушь! За баблом прикатил.
Позволить себе по-настоящему испугаться – конец! Испуганный думает неправильно, а этого олигарх в предвыборной России не может себе позволить ни под каким видом.
– Все, я надеюсь?
– Есть еще один звоночек.
– Чего ты голос понизил? Что за звонок?
– Одним словом, Сергей Янович, местный авторитет. Танкер кличка. Самый авторитетный.
– И что?
– Очень просится. Говорит, полезно для всех может быть.
– Запомни раз и навсегда, Либава… кстати, странно, что ты до сих пор этого не понял или тебе не рассказали… Ни с какой шпаной я дела не имел и иметь не собираюсь. Пусть кто-нибудь из службы безопасности, кто-нибудь помельче, съездит и разберется. Потому что, если этот, имени которого я даже знать не хочу, будет настаивать…
– Понял, понял, Сергей Янович, это моя оплошность, прошу меня простить.
– Прощаю. И скажи Мефодьичу, пусть кочегарит баньку. В общем, по полной программе. Девок, все что у них тут принято.
Команды эти Винглинский отдавал без малейшего воодушевления, только по необходимости. И Тимченко, и особенно генерал должны увидеть, что олигарх беззаботен, ни от кого не прячется, от дел не отстраняется, ни на какие нары не собирается, а просто приехал на свидание к своим любимым снегоходам.
Глава двадцать третья «Китеж» идет ко дну
– Если б хотели убить – убили бы, – сказал Елагин, садясь на топчане и опуская ноги на пол. Теперь он уже свободно проделывал это упражнение. Голова не кружилась, в ушах не гудело, глаза не застилало, как в первые дни.
– Контузия, – сказал Кастуев, считавший себя человеком, разбирающимся в медицине. Этот диагноз он поставил сразу после взрыва и теперь настаивал на нем. Ему и Бобру хватило ума не обращаться с бесчувственным майором в больницу, и майор впоследствии очень хвалил их за это. Хотя кто знает, как бы он отозвался об их действиях в случае свой смерти от неоказания ему должной медицинской помощи. Если же серьезно, ребятам пришлось пережить немало неприятных секунд, минут и часов. Надо было оттащить бездыханное, казалось, тело от взорвавшейся машины, решить, что с ним делать, а потом долго и тупо ждать результатов этого решения – отдаст концы или нет.
Приехавшие к месту взрыва люди подполковника Шинкаря вели себя вяло, как бы не имея никакого конкретного задания: не рыскали по дворам, чисто формально опрашивали соседей и даже не попытались попасть в помещение фирмы «Китеж», поблизости от которого стоял несчастный «жигуленок». Им явно хотелось представить взрыв обыкновенным несчастным случаем. Ну, стояла себе машина во дворе, а потом как рванет! Так что можно было сделать вывод: не менты причастны к случившемуся. А кто?
Винглинский? Но даже его месть за похищение Нины не могла оказаться столь мгновенной.
Ночью нашли и доставили врача. Он подтвердил диагноз Кастуева, прибавив к нему еще какие-то медицинские слова.
– Ну, и к чему готовиться? – спросил его Бобер. Врач был философ и сказал, что если повезет, то «парень встанет через пару недель».
– А если не повезет?
– Станет инвалидом на всю жизнь.
Взял деньги и ушел черным ходом, оставив медикаменты и расписав на листочке, как и когда их надо вводить пострадавшему.
В состоянии полного беспамятства майор Елагин встретил старый новый 2008 год. Как раз к празднику вышли из больницы братья Савушкины, пострадавшие в одной из прежних творческих акций «Китежа», и численность личного состава фирмы выросла ровно вдвое, что дало возможность организовать надежный блок-пост у топчана контуженного.
В общем, ребята не дремали, но никаких признаков враждебной активности на территориях, прилегающих к фирме, замечено не было. Вот тогда-то майор и сказал в первый раз:
– Если б хотели убить – убили бы.
– Когда они успели заминировать машину? Я приехал, припарковался, вошел, минут через десять мы вышли… когда? – недоумевал Бобер.
– Думаю, раньше. Скорее всего – во время задушевной беседы, что я вел с умной девушкой.
– Так что, когда я отвозил ее в центр, машина уже была?..
– Была, была. Ребята помрачнели. Елагин улыбнулся.
– Мужики, я понимаю, что становлюсь слишком обременительным гостем. Ладно еще что-то разузнал бы, а так мне просто не с чем возвращаться в Москву. А у меня такое положение, что возвратиться с пустыми руками я не могу.
Он подумал, рассказать ли ребятам про свои подозрения насчет сына, но решил, что это будет перебор. Не хватало еще, чтобы они начали его жалеть.
– Понимаю, из-за меня валится вся ваша работа и планы. Отсюда последняя просьба: организуйте мне встречу с Лапузиными. Поговорю с ними и уеду.
– Ты еще не можешь ходить.
– Съезжу, – сказал Елагин, но осекся, вспомнив про взорванную машину. – На такси.
– Одного из Лапузиных нет в стране, он в Штатах, я сам видел по телевизору, – сообщил Кастуев. – Строит установку, читает лекции.
– Но второй-то здесь.
– Здесь.
– Не надо бояться. Тому, кто устроил взрыв, важно было меня вывести из строя, и пока я тут валяюсь, ничего предпринимать он не будет.
– А кто боится? – без энтузиазма спросил Бобер. Майор помрачнел.
– Значит так, ребята. Если вы что-то опять начнете вынюхивать, «он» сразу поймет, что это по моей просьбе, и может шарахнуть по вам, как по мне. Команда будет такая: все отставить. Вот отлежусь – сам займусь.
– А кто сказал, что ты здесь главный? – поинтересовался старший Савушкин.
После этого разговора майора скрутило заново. Дней десять он стонал и потел. Подпольный доктор кривился, глядя на его постельное поведение, что-то строчил на рецептурных бланках.
– Ну что? – спрашивали его.
– А ничего, – отвечал он нервно, как будто спрашивали у него явную глупость. – Надо колоть и ждать.
За эти дни в стране произошли крупные изменения – началась кампания по выборам президента. Большие изменения произошли и в жизни «Китежа».
– Нас выселяют, – доложил Кастуев Елагину в ответ на вопрос, почему все ходят такие хмурые. – Задрали арендную плату.
– Это потому, что я не умираю, – усмехнулся майор.
– Что?
– Дай мне телефон. Сколько нужно доплатить?
– Четыре тысячи зелени.
– Всего-то?
Кастуев исподлобья глядел, как майор возится с аппаратом.
– Боков, это ты? Мне нужны деньги. Русские деньги, сто пятьдесят тысяч. Нет, очень срочно. Называй счет, – это Кастуеву.
Прослушав длинную серию цифр, майор продиктовал ее в трубку. Бобер и младший Савушкин, сидевшие тут же, рядом с кроватью, переглянулись.