– Солнце сядет, – жаловался Лапузин.
– А тут и ночью не заблудишься, – бодро парировал Кляев.
– Я уже раза три видел, – продолжал капризничать профессор.
– Не три, а два, и, кроме того, вид настоящего научного чуда никогда не примелькается.
Тропа была таковой только по мнению хозяина. На самом деле городские гости понабирали полные ботинки снега, проваливаясь в него по колено. Но наконец-то – вот оно! Остановились на краю, тяжело дыша. Довольно широкий мелкий карьер, густо засыпанный снегом.
– Многие говорят, что мне просто повезло, невероятно повезло. На самом деле – интуиция и предвиденье. Я предсказывал, что восточный угол великого треугольника силы должен быть где-то в этих местах – и вот, пожалуйста, любуйтесь!
Никто из гостей из осторожности не переспросил, о каком таком «треугольнике силы» идет речь, но увлеченному исследователю это было и не надо. Он сам все рассказал. После открытия Аркаима – этого величайшего центра древней арийской идентичности – осталось великое множество вопросов. Он, Нестор Кляев, пришел к выводу, что открытие не полно. Оно не дает возможности нарисовать законченную картину явления. Ибо нарушается принцип троичности, а все присутствующие должны знать, как он важен и из какой седой древности понятие троичности исходит. Путем проведения особых духовно-математических вычислений, медитаций и тому подобного он, Нестор Кляев, вывел, что, кроме уже открытого Аркаима, есть еще и другие, входящие в ту же систему: Аркаим-два и Аркаим-три.
– Арзамас-шестнадцать, – пробурчал профессор Лапузин.
– Первый Аркаим был городом живых, следующим должен был открыться город мертвых – вот он, перед вами. Это сидячее кладбище. Все найденные мумии сидят плечом к плечу, устремив лица вверх, и рты их открыты, дабы освободить канал для свободного передвижения духовной энергии. Весной этого года, когда я закончу работы здесь, будут начаты поиски Аркаима-три – города блаженных. Я еще не до конца понял, как он может быть устроен, но это должно открыться мне нынешней зимой.
Возвращались молча и парами: Кляев впереди с Кастуевым, за ними профессор с Савушкиным. Последним, чтобы держаться подальше от гробокопателя, шел майор.
День заканчивался. Начиналось необыкновенно торжественное видовое кино. Тьма заполняла долину, как будто она жила здесь, на дне, и только выжидала момент, когда сможет вступить в полное владение местом. Еще солнечно сияли верхние строи еловой ограды, а в домиках деревни уже зажигались окошки. Всякою зрячей душой овладевало вдохновенное спокойствие и согласие остаться здесь даже навсегда.
Елагин встряхнулся. Надо было приступать к делу, ради которого он прибыл: поговорить с профессором. Ведь не ради же этих сумасшедших закатов он терпел автомобильную тряску и болтовню Кляева.
– Можно вас на минуточку? – взял Лапузина за локоть.
– Что еще?
Кляев уходил все дальше, жарко что-то рассказывая, и Кастуев не давал ему остановиться, подкидывая полешки все новых вопросов в этот интеллектуальный костер.
– Я ведь еще не представился.
– Представляйтесь.
– Майор Елагин, Федеральная служба охраны. Елагин решил, что при выполнении государственного задания он имеет право на государственный статус. Не излагать же сибирскому изобретателю все нюансы своего положения.
Сидор Иванович остановился, схватил неожиданно цепкими лапами Елагина за предплечья и почти закричал:
– Наконец-то!
– Вы говорите так, будто меня ждали.
– Ждал, ждал, еще как ждал!
– Интересно.
– Вот именно интересно. Буквально всем было дело до наших с братом разработок, только не государству. И олигархи, и бандиты, и журналисты – даже не знаю, кто хуже, а от вас – молчок. Повторяется трагическая русская ситуация: нет изобретателя в своем отечестве. Все ждут манны «оттуда», а в Калинове ничего не может быть умного и ценного, потому что он всего лишь Калинов. Обидно!
– Идемте, Сидор Иванович, мы отстали.
– Глупости, мы почти что ни в чем не отстали. Гении есть, и гениальные прозрения есть, но надо поддержать. Если пока не финансово, то хоть добрым словом.
– Идемте, Сидор Иванович, идемте.
– От Академии наук ничего не дождешься, так пусть хотя бы охранка позаботится.
– Ну вот, можете считать, мы и начинаем заботиться. Они наконец двинулись вслед за остальными. Профессор даже вдохновенно распахнул полушубок:
– Для начала хотелось бы убедиться, что установка действительно работает – не только перед телеобъективом, а по-настоящему.
– Да что вы, я вам включу, сами все посмотрите. Там, конечно, нужны доработки. Небольшие. В условиях хорошей лаборатории мы за полгода сможем устранить все узкие места.
– А есть узкие места? Лапузин честно кивнул:
– Разумеется. Я как честный ученый отрицать этого не могу.
– Так что же ваш брат…
– Виталик совсем другой человек. Он считает, что раз проблема решена в принципе, на нюансы можно наплевать. Но черт сидит в нюансах, как известно.
– Вот оно что.
– И раз мы здесь никому не нужны, надо стать нужными «там». Виталик нетерпелив. Но вы не бойтесь, большого вреда его американское шоу не причинит. Установка у меня, и чтобы ее воспроизвести… Главное – наши зашевелились. Как я рад! Вы думаете, чего я торчу у этого идиота в снегах? Страшно. И противно. Понимаете, некоторые секреты установки знаю только я. Виталик в последнее время больше интервью давал. Кроме того, у него меньшая склонность к химии. Он как математик спец и орел, а с конкретикой вещественных взаимодействий у него…
Нестор Кляев, уже спустившийся к реке, стал невидим.
– А как вы думаете, за границей ведутся подобные разработки?
Профессор хмыкнул в бороду:
– Так я же к тому и веду. Сбежал я сюда не от бандитов и журналистов, это просто противно.
– А что тогда страшно?
Лапузин остановился и огляделся. Откуда-то издалека донесся призывный крик Кляева.
– Хрен тебе, Нестор, – неожиданно разозлился профессор, – я ему ничего не стал объяснять, хотя он надеется. У него нюх, у Нестора, на такие вещи. Он в пять секунд бросит свой Аркаим, если я дам примазаться. А я пью кедровку и сплю.
– Так чего же вы испугались, профессор? – чуть более нетерпеливо, чем следовало, спросил майор.
– Шпионов. Американских шпионов. Я сразу решил, что они за мной приехали.
– Шпионов?
– Ну шпионок, это даже экстравагантнее. Убежден, штатники и сами до чего-то там похожего дотумкали, а когда о нашей установке пронюхали – впрочем, мы сами раструбили, прислали подготовленных людей.
– Как вы об этом узнали?
– Дело было так. Звонит мне эта дура Дерябкина и говорит: приходи, Сидор Иваныч, ко мне в студию, два интересных человека будут. Из «оттуда». С деньгами, говорит, и хорошее дело затеяли. Сначала я просто подумал, что эти две американские девки наши идеи приехали по дешевке скупать. Или туризм экстремальный. А потом в голове щелкнуло…
– А кто такая Дерябкина?
– Наша мадам де Сталь. Салон держит при районной библиотеке для взращивания графомании. Она, конечно, не дура, да и не сволочь, по-моему, но только, полагаю, попала в сети.
– Ну где вы? – вырвался из темноты с обиженным вопросом Кляев. Он тяжело дышал – видимо, спешил.
– Скажите, Нестор, – обратился к нему майор, – вот вы утверждали, что все захороненные на вашем кладбище сидели, причем плечом к плечу.
– Да, и это могут подтвердить мои рабочие.
– А сколько?
– Это видели человек семь-восемь. Трезвые.
– Нет, сколько было захороненных?
Кляев отступил в темноту, и оттуда прозвучало:
– Двое.
Глава двадцать седьмая В круге первом-4
Андрей Андреевич сидел под красиво написанным плакатом: «Петля Нестерова на шее лапотной России». Прочитав текст, кандидат сразу решил, что не велит им пользоваться. Фамилии главных соперников были обыграны здесь как-то неряшливо. Каламбур получился не смешной, и исправить его не представлялось возможным. «Петля Нестерова на горле Лаптевской России» – еще хуже.
Вел встречу, как и всегда, Кирилл Капустин.
Для начала заслушали сообщение о движении рейтингов. Суммируя данные двадцати социологических служб, Капустин сообщил, что похвастаться пока нечем:
– Не радоваться же тому, что мы с вами вошли в первую десятку.
Сидевшие напротив подиума мозговые штурмовики и крутые креативщики старались не смотреть в его сторону, но и без визуального контакта с начальником штаба было понятно: главный акцент он делает на слове «мы», имеющийся пока неуспех в работе равномерно раскладывая на плечи всех присутствующих. В зале было человек пятнадцать представителей разных «долей» пресловутого «арбуза».
– Прошу господ высказываться.
Желающих не оказалось. В самом деле, кого увлечешь возможностью прокомментировать свои собственные неудачи?
– Тогда я буду поднимать сам, как в школе.
Начались выступления. Основных версий вырисовывалось две. Первая сводилась к тому, что на избирательном рынке пока еще царит стартовая неразбериха. Покупатель избирательных программ еще не распробовал, кто из торговцев предлагает ему наилучший продукт. Тут дело времени и привычки. Надо продолжать долбить в одну точку. Упорство, увеличение частоты и интенсивности выходов к публике плюс совершенствование уже применяемых приемов – вот такие рекомендации.
– Какое увеличение? – подал голос Андрей Андреевич, выслушав очередного оратора. – Я и так сплю через ночь. Зубы некогда почистить.
Вторая группа советчиков соглашалась с первой относительно необходимости повышения интенсивности работы: «Надо в этом отношении брать пример с Жириновского», но настаивала на том, что дальнейшая концентрация усилий на оттачивании собственной аргументации не улучшит результаты: «Здесь мы уже давно скребем ложкой по дну». Следует направить агрессивность вовне, на слабые места в программах главных соперников. И Нестеров, и Лаптев, и Миронов, и коммунисты совершают довольно много ошибок – вот и надо их использовать.
– Черный пиар есть черный пиар, все его осуждают – и все им пользуются, – сказал Владиславлев.
Андрей Андреевич морщился. Не то чтобы он с такой уж брезгливостью относился к подобному методу работы, его угнетало отсутствие креатива в советах людей, нанятых именно для того, чтобы мыслить креативно.
– Зачем тогда мне вы, если я могу нанять десять Доренок – пусть гадят.
Кандидат был разочарован. Его сегодня не порадовало и заседание руководителей территориальных избирательных команд. Ни одной мысли, кроме – дайте денег, и мы как жахнем! Но ведь не жахнут, а тупо разворуют. В таком деле надо поддерживать правильное соотношение циников и энтузиастов. Андрею Андреевичу казалось, что у него там, на обширных русских просторах, работают одни только циники и воры.
Группа «пресс-контакт» тоже в основном только набивала себе цену, приводя примеры неявной агитации за кандидата Голодина и выдавая эти по большей части случайные успехи за достижения огромного значения, потребовавшие чуть ли не жертвенного отношения к своей миссии.
Удивили, откровенно говоря, и финансисты. По их утверждениям выходило, что основные денежные поступления до сих пор идут из закромов Винглинского. Андрей Андреевич удивленно открывал глаза на Капустина, тот, наоборот, призакрывал свои проницательные очи и, спокойно улыбаясь, говорил, что виной всему мелкие технические сбои.
В общем, как выяснилось после серии сегодняшних встреч, имеет место картина ленивого разброда и вялого шатания. Ни у кого из этих ребят глаза и не думают гореть, а ведь без хотя бы маленькой доли фанатизма большое дело не сделаешь.
– Можно мне высказать? – поднял руку Мик Парачини.
– Разумеется, – кивнул Капустин.
Кандидат положил крупные руки на стол и наклонил голову вперед, глядя на америкоса исподлобья. Он не ждал от заокеанских парней никакой рабочей пользы, рассматривая их лишь в качестве тихих надсмотрщиков. Ну что ж, пусть скажет. Нам тут, среди снежищ, так важен ваш аризонский опыт.
Парачини, кажется, слегка волновался. Немногочисленные, но очень заметные прыщи на его щеках пылали, но говорил он ровно и складно. И, следовало даже признать, говорил интересные вещи.
Первое и главное, что он заметил: тактику, конечно, менять надо. Если какой-то способ работы три недели не приносит практически никаких результатов, то плох способ, а не те, кто его применяет. Присутствующие приободрились: было ясно, что американец в некоторой степени за них вступается. А он является представителем настоящих хозяев этой лавочки, поэтому недовольство кандидата в данном контексте приобретает факультативное значение.
Но что надо изменить? Во-первых, необходимо определить то, что замене не подлежит ни в коем случае. Так, нельзя заменить кандидата.
Андрей Андреевич иронически кивнул.
Нельзя изменить состав участников избирательной гонки. Нельзя изменить психологию избирателей. Нельзя изменить состав команды.
– Потому что поздно.
Этот выпад членам команды не понравился. Косвенно он говорил о том, что за океаном их не считают людьми высокой квалификации.
Между тем Парачини вновь вернулся к фигуре Андрея Андреевича:
– Мы не можем заменить кандидата, но мы можем его изменить.
По мнению американца, следовало сменить однотонный либеральный окрас образа мистера Голодина.
– На что сменить? – не удержался безногий. И было видно, что ответ на этот вопрос интересует всех.
Американец ответил не сразу. Выдерживая паузу, он наращивал значение своего грядущего высказывания.
– Я бы предложил для настоящего этапа образ парадоксального патриота.
– Что? Что? – полезли с вопросами российские коллеги.
Американец объяснил так. Вообще-то стратегически противниками мистера Голодина являются ставленники Кремля Нестеров и Лаптев. Но тактически они должны быть выведены за скобки конкретной работы. Слишком большой у них отрыв от мистера Голодина – у одного семнадцать, у другого пятнадцать процентов. Даже господа Жириновский и Миронов не противники: девять и семь процентов. Надо посмотреть на тех, у кого рейтинг близок к рейтингу мистера Голодина. От процента до трех. В этом слое мы найдем еще двух кандидатов, помимо мистера Голодина, – кандидатов, которые воспринимаются избирателями как выдвиженцы либерального крыла.
– Так что, теперь мы с ними будем воевать? – спросил Лик. – Бей своих, чтоб чужие боялись?
– Воевать – не такое слово, – сказал Парачини медленно и весомо, – я бы назвал другое: выделиться.
Надо стать заметным на общем сером либеральном фоне, терпеливо и неторопливо продолжал объяснять американец, поглядывая то направо, то налево, словно желая удостовериться, что его слова доходят до всех собравшихся.
– Для этого и нужен парадоксальный патриотизм, – подвел итог Капустин, широко и беззаботно улыбаясь чуть озадаченной, скептически морщащей носы публике, про себя при этом думая: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.
– А что это такое? – послышалось сразу несколько голосов.
Капустин поднял руку, предлагая успокоиться.
– Сначала я скажу, когда мы сделаем этот поворот. На ближайших теледебатах. Такие виражи лучше закладывать при максимальном стечении свидетелей. А что касается смысла термина, я поясню его на примере. – Капустин благодарно кивнул мистеру Парачини: мол, присаживайтесь, вы неплохо поработали. – На чеченском примере. До сих пор на все вопросы, связанные с этой темой, Андрей Андреевич отвечал, что вторжение было ужасной ошибкой, что Ельцина подставили некомпетентные генералы, что, к сожалению, российская армия в очередной раз выступила душителем свободы, что общественное сознание отравлено испарениями этой преступной, но в то же время и не окончательной победы, что, тупо помогая подпольными выплатами правящему тейпу, этим хитроумно перекрасившимся врагам, дабы удержать маленький клочок горской земли, мы рискуем не удержаться в числе цивилизованных стран. И многое в том же роде.
– В общем-то либеральный политик так и должен говорить, – заметил Владиславлев.
Капустин кивнул:
– Сколько я сказал такого, чего не думаю.
– Что? Что? – раздалось несколько голосов. Капустин быстро улыбнулся.
– Да, либеральный политик должен говорить так. И стараться поступать в соответствии с такими взглядами, когда придет к власти. Но на пути к ней, к власти, допустима мимикрия. И не надо заламывать рук: мол, опять цель должна оправдать средства. Все и всегда живут по этому принципу, кроме святых. А мы не святые.
– Так что там конкретно по Чечне? – спросил господин безногий.
– А по поводу Чечни можно, например, заявить, что результаты кавказской кампании надо считать спасительными для России. Да, да! Парадоксально, но факт: только зрелище чудовищных разрушений в Грозном, жесткость зачисток, кровь, разруха, одичание целого поколения чеченских детей вразумили другие региональные элиты, мечтавшие о самостоятельности. Например, правителей Татарстана. Они наглядно увидели, чем для них обернется попытка выхода из состава Российской Федерации. Надо быть благодарными судьбе, что не случилось худшего. Большого пожара на Северном Кавказе – уже не с тысячами, а с сотнями тысяч жертв, развала страны и всех ужасов, которые его сопровождали бы.
– Казуистика, – сказал кто-то в зале.
Ему ответил Бэнкс. Он говорил чуть с большим акцентом, чем Парачини, но при этом с большей живостью.
– Электорат как кобра, он видит только то, что движется. Если мистер Голодин выступит с заявлениями такого рода на массовом канале, он станет интересен. Образ его в общественном сознании станет подвижным. Для начала это много.