– Как?
– Как хочешь.
– Не нервничай. Ну пропала, ну найдется.
– Уже нашлась.
– Да-а?
– И снова пропала.
Капустин почувствовал, что разговаривать ему с Винглинским будет трудно. Каждая девушка имеет право на выкрутасы, но не в таком все же количестве и не настолько за пределами своего профессионального статуса. Он попытался начать издалека:
– Помнишь, ты как-то говорил, что вы начинаете срабатываться…
Олигарх замахал тонкими руками:
– Ну, хва-атит, Кирюша, не лови меня на слове, причем Бог знает когда ляпнутом.
Капустин тихо усмехнулся:
– Ну и как ты мне прикажешь это преподнести шефу? Винглинский подумал несколько секунд.
– Во-первых, я сам Андрюше позвоню, во-вторых, сообрази что-нибудь. Нельзя ее держать поблизости от этого дела. Эта афера так раздулась, что если как следует лопнет… Понимаешь, она, видите ли, верит, что этот сибирский бензин настоящий. А мне давно уже один из братьев проговорился, как они дурят общественность. Вернее, один дурит, а второй верит. На чем все и держится.
Капустин сам отпил из фляжки.
– Хваткие мужички.
– Они свое получат, – сказал олигарх таким тоном, что нельзя было понять – радоваться надо за «мужичков» или бояться.
Капустин взвесил фляжку в руке.
– Но знаешь, что я тебе скажу? Твоя история со сверхбензином теряет актуальность. Вернее, не так: она отходит на второе место, в тень.
Олигарх медленно – с той скоростью, с какой доходило до него сказанное, – повернулся к нему.
– Что ты имеешь в виду? Капустин опять отхлебнул.
– На настоящий момент непонятно, в каком виде нам нужна эта «чистая сила» – в работающем или в разоблаченном.
Винглинский сделал нервный жест рукой:
– И мне непонятно, что ты там говоришь. У меня стол завален контрактами на выступление этих лесовиков с их черепахой сразу в восьми штатах и в Монако. А я при этом знаю, что это надувалово.
Капустин успокаивающе положил руку ему на плечо:
– Ну, отправь одного, того, кто дурит, пусть распинается. Пусть говорит, что нет средств для доставки настоящей аппаратуры из Калинова, а она скрыта на дне какого-нибудь атомного колодца, а поверх него курган.
Винглинский сплюнул.
– Это пурга. Дешевая, и даже очень дешевая. Собеседник развел руками:
– А нам больше на настоящий момент ничего и не надо. Мы переносим попытку на более высокую высоту, извини за стиль.
– Что это значит?
Капустин допил коньяк, спрятал фляжку в карман.
– А мы начинаем выборы президента.
– Барбадоса? – спросил разбито и опустошенно олигарх.
– Зачем? Президента России. Без булды, как говорят не знаю где. И хочешь узнать, кто будет претендент и кандидат? Молчишь – значит, очень хочешь. Андрюха. Андрей Андреевич.
Винглинский снова сплюнул в бездну крутящейся метели.
– Что-то потерял я чувство юмора.
– Это правильное ощущение… Итак, Андрей Андреевич Голодин, и ни граммом меньше.
Винглинский помял виски.
– Знаешь, такая дичь все это, что хоть верь. Капустин спрятал пустую фляжку в карман.
– Еще совсем немного – и начнешь. Твой статус главного финансового стержня сохраняется, ну, естественно, «там», на Восточном побережье, мы получаем очень толстый денежный кран. Так вот, твое положение в схеме почти прежнее, только не вшивых, подпольных профессоров будем мы продвигать в человеки, а бывших вице-премьеров. А ведь он не сразу согласился. Кому рассказать!.. Уговаривать пришлось, умные исторические факты цитировать. Но теперь все, конь бьет копытом.
В стекло осторожно постучались. Официанточка. Наконец собралась со своими рюмочками, просто стрела, а не подавальщица.
– Несите, несите, милая. Ставьте сюда, прямо на парапет. Не упадет. А упадет – и черт с ним. Дальше мы сами.
Капустин наполнил рюмки.
– Давай выпьем за начало нового нашего предприятия, крупнее которого у нас ведь может уже и не быть в жизни. Всегда на этом месте пьянки начинаю философствовать.
Они выпили. На лицах выразилась разная степень удовольствия.
– Ты по-прежнему главбух нашей фирмы, я по-прежнему начальник службы безопасности. Просто фирма налилась соком – и еще будет наливаться.
– Но Нину убирать все равно придется. Капустин сразу посерьезнел.
– Ты, наверное, оговорился, товарищ. Не убирать, а переводить.
– Ты прав, я оговорился, товарищ. Переведи ее куда-нибудь к себе. Я приплачивать буду.
Капустин немного поиграл бровями. Винглинский продолжал:
– Только не говори, что теперь, после того как ее папа начал расти, это будет сделать намного труднее.
Начальник службы безопасности кивнул:
– Труднее. Но для тебя сделаю. Только уговор – помнить потребленную доброту!
Зазвонил телефон в кармане Винглинского. По мере выслушивания сообщения его лицо искажалось все более отвратительной гримасой.
– Знаешь что, Либава, лечи здоровье, и ничего не будет казаться. Все!
По физиономии Капустина было видно, что ему очень интересно, о чем там шла речь.
– Либава утверждает, вернее, говорит, что у него такое чувство, будто Нину похитили.
Капустин хмыкнул:
– Она же нашлась, ты сказал. Винглинский снова потер виски.
– Пропала, нашлась, то есть позвонила, что нашлась, а теперь Либава говорит – ее опять нет. Чепуха и путаница. Когда я во всем этом разберусь, кто-то мне ответит и за чепуху, и за путаницу.
Начальник охраны кандидата спросил:
– Зачем?
– Что – зачем?
– Зачем ее было похищать? Винглинский отрицательно мотнул головой:
– Главный вопрос – кто?
– Мало ли. Есть же там какие-то бандиты.
– Районная шпана, Кирюша, даже Либава с ними общается через своего секретаря. Считают пучки редиски на овощных рынках.
– Скажи, а этот Либава – грузин? Винглинский опять скривился:
– Его фамилия – это название города на Балтике, если помнишь географию. Внешностью он похож на кавказца еще меньше, чем фамилией. Что, появилось соображение?
Капустин задумчиво пожал плечами:
– Местные бандиты, конечно, чепуха, может, какие-нибудь грузинские воры?
Выражение лица олигарха сделалось брезгливым.
– Какие еще воры, Кирилл?!
– Учуяли что-то, подкапывают издалека под твой бизнес, хотя отмычкой под такие бастионы не подкопаешься. Прости, я на всякий случай просматриваю все варианты. Даже фантастические. Ты, значит, в этом Либаве уверен?
– Я, Кирюша, уверен, что он трус, бездарь, бабник-импотент и обжора. До сегодняшнего дня я его считал хотя бы верным человеком. Теперь даже и не знаю, что думать. Впрочем, иногда задашься вопросом: зачем мне верные дураки?.. Но в любом случае наша договоренность в силе, да?
Капустин вскинулся:
– Какая?
– Не притворяйся. Насчет Нины. Сам видишь, сколько с нею хлопот. Даже нельзя определить с точностью, похитили ее или она сама сбежала.
– Я подумаю, обязательно подумаю и придумаю что-нибудь. Когда выяснится, что там происходит. Мы как-то слишком беззаботно обо всем этом рассуждаем. А вдруг ее и впрямь умыкнули и заперли? Что мне в таком случае докладывать отцу?
Винглинский прикрыл бледными веками грустные глаза. И подумал: «А почему я так уверен, что и вправду не произошло ничего серьезного? Впрочем, какой похититель позволил бы Нине позвонить!»
Капустин, видимо, решив, что собеседнику нехорошо, встряхнул его за плечо и успокоил как мог:
– Я думаю, ничего страшного не произошло. А уговор выполню. Помогу.
– За это мы все тебя и ценим. Незаменимый, – сказал Винглинский, открывая все еще грустные глаза.
«Тот, кто льстит, тот отомстит», – подумал Капустин, улыбаясь.
Глава пятнадцатая Разговор по душам
– И что вы со мной теперь будете делать?
Нина сидела на трехногом табурете, по-прежнему держась маленькими руками за бублик черного шарфа. Лицо у нее было усталое, выражение усталого лица – ироничное.
Майор Елагин располагался напротив, за столом, Кастуев сидел на подоконнике, Бобер возился с какой-то аппаратурой в предбаннике. Одна нога Кастуева была без ботинка и сильно замотана бинтом, пятнистый комбинезон – весь в пятнах сажи и горюче-смазочных материалов. Майор выглядел, хоть и без ран, ненамного лучше. Странным образом на облике и одежде Нины ее участие в только что состоявшемся похищении практически не отразилось: лишь правое крылышко носа было то ли чуть оцарапано, то ли просто немного испачкано.
– Вы хоть глаза мне завяжите, когда будете вывозить отсюда. Да у вас и машина, кажется, екнулась, да?
– Да, машина слегка неисправна, – стараясь демонстрировать полнейшее спокойствие и абсолютное владение собой, сказал майор и слегка переставил огромные, замызганные локти на куске оргстекла, покрывавшем стол. – Но к тому моменту, когда вас придется отсюда, как вы выразились, вывозить, с ней все будет в порядке.
Кастуев с сожалением поглядывал то на ногу, то на майора, жалко было и ее и его. Кроме того, у работника фирмы «Китеж» крепло ощущение, что сморозили они огромнейшую глупость, влезли в дело, из которого еще надо будет суметь выпутаться. Когда уже по дороге домой выяснилось, что похитили они не телережиссершу, как им казалось, или лаборантку Лапузиных, что было бы еще полезней, а лицо, приближенное к самому господину Винглинскому, они сделались задумчивы и неразговорчивы. Первым порывом было – сразу выбросить ее на дорогу, но это не гарантировало полной безопасности. Она могла запомнить машину, да и похитителей, ибо средства маскировки они использовали небрежно и пару раз обращались друг к другу по имени – сказывалось отсутствие настоящего бандитского тренинга.
Кастуев с сожалением поглядывал то на ногу, то на майора, жалко было и ее и его. Кроме того, у работника фирмы «Китеж» крепло ощущение, что сморозили они огромнейшую глупость, влезли в дело, из которого еще надо будет суметь выпутаться. Когда уже по дороге домой выяснилось, что похитили они не телережиссершу, как им казалось, или лаборантку Лапузиных, что было бы еще полезней, а лицо, приближенное к самому господину Винглинскому, они сделались задумчивы и неразговорчивы. Первым порывом было – сразу выбросить ее на дорогу, но это не гарантировало полной безопасности. Она могла запомнить машину, да и похитителей, ибо средства маскировки они использовали небрежно и пару раз обращались друг к другу по имени – сказывалось отсутствие настоящего бандитского тренинга.
В конце концов, Елагин решил: раз уж украли, так уж украли. Собственно, чего дергаться – у них в руках человек, много знающий о деле, ради которого он, вольный московский майор, и прибыл в эти края.
– Мне хотелось бы, Нина, чтобы вы нам кое-что рассказали.
Девушка поджала губки, как-то автоматически начиная кокетничать. Эта сторона женской натуры не являлась ее сильной стороной, но до известной степени Нина умела ею пользоваться.
– А что именно? Вы же сами почти все видели, насколько я понимаю.
Майор хмуро вздохнул:
– И все же я прошу ответить на несколько вопросов. Кастуев поморщился. Ему не нравилось и то, как майор ведет «допрос», и то, что нога начала ныть намного сильнее, чем прежде.
– Нас интересуют некоторые технические детали и научные тонкости того действа, что произошло сегодня ночью в ангаре институтского филиала.
Девушка склонила голову набок, словно решила под новым углом рассмотреть своих похитителей.
– Тогда вам надо было красть кого-нибудь из братьев Лапузиных. Это они все придумали. Кроме того, там было еще несколько докторов технических наук, почти таких же сумасшедших, как братья. Они бы вам объяснили. А я в общем-то всего лишь журналист.
Майор поиграл желваками, одновременно пытаясь улыбнуться. Он знал, что обладает мужественным и очень даже привлекательным обликом, короче, нравится бабам из самых разных слоев общества. Если немного поднапрячься, задействовать немного остроумия и пару великодушных жестов… нет, бред. Как-то само собой понималось, что здесь его мужественное голубоглазое обаяние даст сбой. Очень трудно расположить к себе женщину, настроенную по отношению к тебе иронически. Она считает, что они сделали глупость, украв ее, и переубедить ее нельзя.
Мелодично вздохнул мобильник в кармане у Кастуева. Мобильник Нины.
– Если вы будете благоразумны, можете сказать несколько слов. Успокоить родственников, – предложил майор.
Нина удивленно кивнула. Кастуев спрыгнул с подоконника, подгарцевал к ней на одной ноге, протянул аппарат, и Нина сообщила Винглинскому, что с ней все в порядке.
Ну вот, благородный жест сделан, но уровень иронии в ее улыбочке не сделался ниже.
– Так на какие вопросы вам ответить?
Кастуев аж зажмурился – похищенная переходит в атаку на похитителей. Впрочем, финт со звонком одноногий оценил на пять с плюсом. От этого места можно начать маневрировать. Пусть майор действует дальше, глядишь, у него все же что-нибудь получиться. Похищенная продолжала наступать:
– Ну, спрашивайте, раз уволокли среди ночи по грязи. Майор спрашивать начал не сразу. Обдумывал, к какой прибегнуть в данном случае тактике.
– Скажите, Нина, как вы относитесь к своей родине? Все же на секунду ее удалось сбить с толку.
– Кто это такой?
– К России, она женского рода.
Нина уже собралась со всем своим ядом.
– Как женщина к женщине я отношусь к ней неплохо. Нам пока нечего делить. Родина не забирала у меня сыновей на войну, не калечила родителей. Позволяет не сдохнуть с голоду. Заниматься делом, за которое я могу себя уважать. В общем, неплохо я к ней отношусь. А вы?
Елагин кивал в ответ на каждое предложение ее короткой речи, все сильнее сдвигая при этом густые брови.
– А вот я ее люблю. До такой степени, что готов быть цепным псом у границ ее интересов. Из меня мог бы получиться неплохой ученый – при большей усидчивости. Или серьезный военный – при наличии настоящего врага. А так пребываю в какой-то умственной и нравственной расслабленности. И пользуюсь каждым случаем, когда родина посылает мне сигнал бедствия, чтобы прийти к ней на помощь.
Нина нахмурилась, потерла нос, покосилась на Кастуева, но тот, судя по всему, больше всего интересовался ногой.
– Не совсем поняла, товарищ офицер, вы жалеете, что на нас в данный момент никто не нападает?
Офицер веско кивнул:
– В каком-то смысле. Мы, русские, лучше всего себя чувствуем в обороне против превосходящих сил противника, идеально – когда нас берут за глотку. Такой вечный «Варяг». Тогда у нас появляется все что надо – не только стойкость и отвага, но и организованность, порядок, деловитость даже.
Нина мелко покусывала нижнюю губу, начиная, по-видимому, раздражаться.
– Но я вот тоже «русские», однако совсем не хочу нормального самоощущения такой ценой. Я не люблю, когда меня держат за глотку. Русский – не значит распятый, как хотелось бы думать многим! Таким, как вы. Кстати, больше всего об этом кричат те, кто сами ни за что на крест не полезут. К тому же сейчас как раз тот случай, когда можно попробовать жить по-человечески, по-русски, ни с кем не доходя в отношениях до кровопролития.
Майор медленно покачал головой:
– Это иллюзия.
Нина даже чуть привстала:
– Что – иллюзия?
– Что в настоящий момент нас никто не держит за глотку или по крайней мере не пытается приступить к этому очень любимому в мировом сообществе занятию.
Маленькая украденная дама схватилась за голову и начала раскачиваться из стороны в сторону, постанывая: «Да сколько же можно, сколько можно питаться этой тухлятиной». Потом остановилась и проговорила быстро и четко, глядя майору прямо в глаза:
– Это называется «осадное сознание». Каждый народ в какие-то моменты истории бывает осажден в своем доме, в своем храме, и мудрость вождей заключается в том, чтобы вовремя понять, что осада уже прекратилась. Осаждавшие заняты своими делами, а то и перегрызлись из-за так и не добытой добычи. Хуже всего, когда на башне, то есть у власти, останутся люди, которые будут продолжать бить в набат – вставайте, люди русские! Когда звучат эти крики, крикунов невозможно сместить, потому что любые разговоры на эту тему тут же объявляются предательством. Однажды примененная жесткость не должна признаваться управленческой панацеей. Представьте врача, который успешно вылечил перелом наложением гипса, а потом против всех болезней прописывает только гипс, гипс, гипс! Даже против гриппа! Вот так мы до сих пор и живем. Все мечтают Россию «подморозить».
Даже Бобер заглянул на огонек этой речи и застыл в дверях. Майор играл желваками. Он знал, что самый слабый ход – перебить даму. Начала изливаться – пусть уж. Пожар женской истерики бесполезно заливать словами.
Умолкла. Нет, кажется, еще что-то скажет. Нет, просто махнула рукой.
– Теперь послушайте меня.
Она даже не глядела в его сторону, настолько он был ей ясен и неинтересен идейно, не говоря про остальное.
– У нас разногласия в общем-то не принципиальные. Тут вопрос качества настройки оптики. Ваши глаза моложе, но у меня зрение опытнее. Вы не видите, извините за гомерически банальный образ, этих рук, что тянутся к горлу моей родины, а я вижу. Или по крайней мере чувствую, что они могут протянуться. И предполагаю откуда.
– Еще про мировой заговор расскажите, – скучным голосом сказала Нина.
Майор опустил голову, как будто заинтересовавшись рисунком царапин на оргстекле.
– Вы бывали в Лондоне?
– Неоднократно.
– Значит, были в районе Пикадилли.
– Естественно. Хотите обменяться экскурсионными впечатлениями?
– В какой-то степени… Вы не видели памятник, посвященный победе английской короны в Крымской войне?
Нина усмехнулась:
– Нет, товарищ похититель, памятники такого рода меня не интересуют.
Елагин спокойно кивнул.
– Да, обычный русский турист скорее пойдет в национальную галерею или к мадам Тюссо, но памятник, если вдуматься, интереснее. В нем больше пищи для ума. Он громадный, он величественный – истерическое, самодовольное воплощение государственной британской гордыни. Короче говоря, британцы этим памятником дают понять, что победили в очень большой, очень важной войне. А что такое большая война? Война со смертельно опасным врагом. Мы, Россия, и до Крымской войны, и после нее всегда оставались смертельно опасным врагом. Как вы думаете почему?
– Хочу послушать вашу версию.
– Потому что мы для них – другая цивилизация.
– Знакомая песня, слишком знакомая, – скривилась Нина. – Если мы и другая цивилизация, то только тем, что отстающая. Мы бредем вслед за Европой, влюбленные в нее, самозабвенно повторяя ее ошибочные шаги, силясь переболеть всеми ее комплексами и тем самым сродниться. Это в глубине души. А как реакция на подсознательное признание своей вторичности – «осадное сознание», железные занавесы.