— Пальнуть пробовал? — полюбопытствовал я.
— Хотел, Ваше превосходительство, — честно признался купец. — Но боязно. Эка силища-то!
На вид жерло ствола было сантиметров в десять, и смотрелось вполне серьезно. Тут я впервые подумал, что наверняка хватило бы и пары штук. Все-таки пушки — это больше политический аргумент, чем военная необходимость. А тащить эти бронзовые чушки придется все пять сотен верст. Плюс ядра с какими-то пульками и порох для зарядов.
— Тяжелые, — уважительно выговорил фельдфебель Герцель Цам. Не удивлюсь, если он думал о том же, о чем и я. — Пудов, видно, в двадцать?
— Двадцать два, — кивнул купец. — И лафеты в двадцать пять. Да пороху — два фунта на выстрел. И ядрышко — кажное по шесть фунтов. Но ты, служивый, не боись. Не на себе потащим. Лошадей много припас — дотянут. Нынче трудно с монголом без пушки разговоры разговаривать. Их китайские люцыни подзуживают нас на крепость проверить.
— Ой, вей, — тяжко вздохнул унтер-офицер с вечно грустными глазами. — Ваши бы слова, да-таки Богу в уши.
Посмеялись. Нам, командирам этого похода, на спине трехсоткилограммовые позеленевшие от времени орудия через горы не тягать.
Гилев действительно отлично приготовился. И впервые, за все время своих экспедиций на Чую, снарядил почти четыреста вьючных лошадей. Часть под воинский припас, часть под походные принадлежности, но не меньше половины оказались загружены товарами. Да все это с коноводами, приказчиками, носильщиками и слугами. Кроме того, бийский купец нанял три десятка суровых мужичков — охотников и вооружил их специально выписанными из САСШ винтовками Спенсера.
Одну такую я у Гилева выпросил. Вот она, в седельной кобуре, чуше — как ее здесь называют, прикладом к верху висит. Иначе нельзя. Трубчатый магазин на семь патронов как раз в приклад вставляется, и мусора не любит. Это вам не "калашников". "Спенсер" — оружие нежное, прихотливое, но по нынешним временам — невероятно скорострельное. Еще бы калибр поменьше — совсем хорошо было бы. А то тринадцати миллиметровый заряд так в плечо лягал при выстреле, аж куда целился, забываешь.
И все-таки, винтовка хороша. Семь выстрелов за семь секунд, и перезарядка. За минуту легко пара магазинов расстреливается. А потом ползаешь на коленках — гильзы собираешь. Переснарядить патроны — не получится — идиотский, но жутко прогрессивный кольцевой метод воспламенения не подразумевает смену капсюля. А корпус у патронов-то латуневый. Казаки гильзы на кольца для девок пилили…
Вот следом за авангардом Корнилова как раз торговая часть каравана и идет. С ними и мороки больше всего. Из-за них и двигаемся медленнее, чем могли бы. А когда, к вечеру ближе, Гилев место для привала выбирает, так и вовсе "Мулен-Руж" и кафе-шантан начинается. Вроде опытные люди. Этой тропой не раз ходили, да и вообще в Алтайских горах не новички, но такую суету умудряются устроить! Без смеха и не взглянешь.
Брали бы пример с пехоты. Герцель своих евреев в ежовой рукавице держит. Они сразу за торговцами маршируют. Раньше думал — это невозможно — по горной тропе, где телега-то с трудом протискивается, еще и строем по трое идти. Идут. Фузеи свои на плечо, ранцы тяжеленные, шапки какие-то дурацкие — неудобные, и идут. Еще и с песнями.
Фельдфебель Цам как-то быстро с седым унтером Казнаковым сговорился. Старый и молодой, а характерами похожи оказались. Топчут Алтай вместе. Между двумя отрядами лошади пыхтят — пушки с огневым припасом тянут. Обитые железом колеса камешки в пыль давят. На крутых подъемах или спусках, где кони не справлялись — солдаты плечи подставляют. И национальность не спрашивают. Где русак, где поляк, где еврей? Солдаты это.
Мне хорошо видно. Я с конвойным отрядом, стабс-капитаном Принтцем и князем Костровым сразу за пушками пристроился. И уже за мной, в арьергарде, оставшаяся казачья сотня, под командой сотника Безсонова пылит.
Еще два десятка кавалеристов с майором Суходольским осталось. Мало ли. Всяких он людишек набрал. Паспорт не спрашивал. Лишь бы руки откуда надо росли, да о душегубстве помыслов не было. Но майор отдельным караваном идет. Я его после Барнаула и не видел — он посыльных изредка присылает — письмами обмениваемся.
Бийские купцы что-то вроде фонда строительства дороги организовали. Всю зиму лес готовили, тросы пеньковые, гвозди, полосы железные. Лопаты, заступы и кирки. Порох. Выпускник Корпуса Путей сообщения, а ныне командир казачьего полка, сразу и строить начал. Где подпорную стенку подновит, где мостик через ручей перекинет. Так что — медленно идет. Если к осени до Онгудая доберется — и то ладно. Самая-то работа дальше, за Онгудаем, за Хабаровкой, от переправы через Катунь, до устья Чуи. Там Чуйские бомы. Там самый сложный участок пути.
Суходольский полон энтузиазма. Писал — если "и дальше делу будет сопутствовать такая же помощь заинтересованных бийчан", года за четыре до Кош-Агача дорогу доведет. Дай ему Господь сил! А купцам — хитрости. Они и так из кожи вылезали, бревна повсюду скупая. Это же АГО, здесь все не Слава Богу. Начальнички почти весь близлежащий лес на уголь пережгли, вместо того, чтоб каменный добывать и использовать. Теперь спохватились, но и то в обратную сторону. Все деревья в оставшихся лесах пересчитали, описи составили и продажу запретили. Только на нужды казенных заводов. Бийчанам пришлось зимой за бревнами аж в Кузнецк обращаться. Оказалось дешевле оттуда привезти, чем горным вымогателям взятки давать.
Благо заранее заготовленные бревна только до Алтайского нужны. Дальше, к Черге ближе — земли туземцев. Здесь власть горных егерей кончается, и начинается Лес. Маленький подарок туземному зайсану, и, если князек крещеный — никаких проблем. Выбирай деревья и вали. Если Алтайская Православная миссия еще не добралась до этих мест — все сложнее, и подарки не помогут. В шамаизме, по словам князя, деревья живые, наделенные душой, существа. Срубить дерево, все равно, что убить человека.
Алтай середины девятнадцатого века южнее села Алтайского, это вообще — другой мир. Будто другая планета. Насколько русские сибирские поселения отличались от того, что я знал в своем времени, настолько же далек оказался уклад жизни туземцев горных долин от оставленной на севере цивилизации. И чем дальше на юг мы продвигались, чем более дальние расстояния разделяли основанные русскими форпосты, тем больше отыскивалось этих отличий.
Уже ко второй ночевке после выхода из Алтайского, я вдруг со всей ясностью осознал, что мое отношение к экспедиции, как к туристическому походу — в корне ошибочно. Куда подевались доброжелательные гостеприимные улыбчивые алтайцы? Откуда, из каких глубин повылазили эти угрюмые, недоверчивые, а часто и злые туземцы? Мы двигались под постоянным прицелом внимательных и совсем не дружественных глаз. По каким-то, одним им ведомым тропам, нас постоянно сопровождали, вооруженные примитивными луками, небольшие группы кочевников, уклоняясь от любых попыток контакта. Спину свербило. Казалось, стрела с примитивным костяным наконечником в любой момент может прилететь из ближайшего же куста. А моя армия шагала вперед, даже не затрудняясь выставлением охранения или часовых на привалах.
По сути, растянувшийся вдоль на удивление хорошо накатанной грунтовой дороги караван представлял собой три отдельных отряда. Казаки Корнилова и Безсонова отдельно, купеческая часть Гилева со товарищи — отдельно и пехота Казнакова-Цама — отдельно. На ночевках это особенно хорошо было видно — каждая часть моего сводного "батальона" разбивала свой, отличающийся от других лагерь. Случись что — и отбиваться от нападения пришлось бы по-отдельности. Не знаю, почему это обстоятельство ничуть не трогало, ни командиров "рот", ни штабс-капитана Принтца — вполне грамотного и разумного человека. Мне так такая организация совершенно не нравилась.
Слава Богу, я обладал достаточной властью, чтоб иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюты подходила регулярная Российская армия, а не "банда Орлика" — вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.
Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального Штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался, и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части — авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.
Тридцать гилевских "стражников" составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго на строго наказано, в случае любой стычки с кем бы то ни было, ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. "Стражникам" следовало занять круговую оборону.
— Понял, Василий Алексеевич? — в упор глянул я на Гилева. — Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги, да пулять во все, что двигается — брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.
Бийский купчина и не спорил. Спенсерки — конечно оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.
— Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти, гадские, прямо — разорительные. Я думал — мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло — что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь, да рукоятку дергать — прям сердце кровью умывается, — жаловался Гилев. — Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.
Так что для увещевания любителей бабахнуть, торговая часть экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.
Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.
Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов, вместе с их коммерческими интересами мне было, в общем-то — плевать, то, как сдружатся Томские евреи с Барнаульскими поляками и казаками — было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.
Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив — притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна, и его бессмертный персонаж — рассеянный ученый Паганель, посчитал бы князя простодушным полудурком. А так, его научные изыскания только забавляли.
Организация постоянного военного присутствия Российской Императорской армии в Чуйской степи была лишь одна из моих целей. Причем та, что, в общем-то, не требовала моего личного присутствия. Ну, да, конечно — триста хорошо вооруженных людей, как конвой для высокого чиновника в его вояже в дикие местности — хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но Империя была еще достаточно сильна, чтоб не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.
И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников Горного Училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки — лет по семнадцать — восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, которому под команду я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.
У подпоручика была карта — часть "Топографической карты Алтайского Горного Округа" инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но, тем не менее — это был лучший вариант изо всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.
Во время того самого совещания на озере Манжерок попались мне на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных из числа ГосРезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке — в честь Аргентины — страны серебра, я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что месторождение малое, руда загрязнена свинцом и к разработке не рентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.
И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле его из арабских стран тоннами ввозить, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.
Но и это еще не все. Думаю, вряд ли Его Императорское Величество сильно обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд ля охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И нафига оно такое нужно?
А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санк-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что если покупать товары у китайцев за серебро — цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает мой секрет.
Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу. А он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же — треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то, опять-таки, я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!
Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни — и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить и чем дома отапливать.
У штабс-капитана тоже свои задачи были, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при Генеральном Штабе состоял, а в нынешнее время — это вроде военной разведки. Русское Императорское Географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какие мысли не наводит?
О целях вояжа к Китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, и даже жесткости, генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.
А за одно, я капитану помог. Причем, совершенно случайно.
Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц — седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае, графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуи. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в Цзунлиямынь — это вроде Министерства Иностранных Дел в Китае, бумагу. "Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли находиться в местностях, — писал граф, — долженствующих отойти к Российской Империи согласно с трактатом". Имелся ввиду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, и на основании которого, должна была проведена демаркация границ.
Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому Высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с Китайской стороной о разделении земель. Особенно, если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда боле не ступала.
А тут я со своими инициативами. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах, и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, моя экспедиция оказалась потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, будто бы, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился, как бы, противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушки не пожалел, тем более, что на это старье времен Наполеоновских войн, желающих больше и не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального Штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича, за одно, разобраться на месте с неведомыми "русскими караулами" на Чуе.
— Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, — хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южно-сибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. — Позапрошлой зимой калмыки Гилевские лабазы на Чуе поломали, да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел, да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры, да и пошли политику… Империи объяснять.