— Миссис Фишер тоже будет. И некий ваш поклонник зарезервировал там место, он ни за что не простит мне, если вы откажетесь прийти.
Молчание Лили он воспринял как намек и добавил с улыбкой заговорщика:
— Гас Тренор обещался приехать в город по делам. Могу себе представить, на что он готов, чтобы иметь удовольствие увидеться с вами.
Лили внутренне содрогнулась от досады — ужасная дурновкусица ставить рядом ее имя и имя Гаса Тренора, а в устах Роуздейла намек был особенно омерзителен.
— Чета Тренор — мои лучшие друзья… думаю, мы и должны стремиться к встрече изо всех сил, — заметила она, поглощенная завариванием свежего чая.
Улыбка гостя стала еще более загадочной.
— Я как-то не думал о миссис Тренор, да и Гас, поговаривают, тоже, знаете ли… — Затем, смутно осознав, что взял неверный тон, он прибавил, усиленно стараясь сменить тему: — Кстати, и как там ваши дела на Уолл-стрит? Я слышал, в прошлом месяце Гас отхватил для вас лакомый кусочек.
Лили поставила чайник, чуть не уронив его от неожиданности. У нее задрожали руки, и она вцепилась в колени, чтобы унять эту дрожь. Но губы тоже дрожали, и она испугалась, что сейчас задрожит и голос. Впрочем, когда она заговорила, голос ее не выдал — в нем не было ни малейшего напряжения.
— А, да! У меня было немного денег, а мистер Тренор, который всегда помогает мне в таких вопросах, посоветовал пустить их на акции, а не на закладные, как хотел агент моей тети, и вот мне улыбнулась удача — у вас ведь так говорят? Но вы-то сами наверняка зарабатываете этим гораздо больше.
На этот раз она улыбнулась ему в ответ, ослабляя напряжение и словно соглашаясь — неуловимыми изменениями взгляда, манеры поведения — сделать еще один шажок ему навстречу. Инстинкт самосохранения всегда выручал ее, и она собралась с силами, чтобы успешно притворяться. И далеко не впервые она пользовалась своей красотой, чтобы отвлечь внимание собеседника от скользкой темы.
Уходя, мистер Роуздейл уносил с собой не одно только согласие пойти в оперу, но и общее ощущение, что он действовал как нельзя лучше в стремлении к поставленной цели. Он всегда был уверен, что у него легкая рука и что он знает подходы к женщинам, а то, как быстро мисс Барт, выражаясь его словами, «поддалась», убедило его в собственном умении управляться с этим переменчивым полом. В ее рассказе о сделке с Тренором он мгновенно увидел воздаяние должного своей проницательности и подтверждение своих подозрений. Девица определенно занервничала, и мистер Роуздейл, поскольку не видел иного способа упрочить отношения между ними, не упустил шанса воспользоваться ее замешательством.
Он ушел, а Лили терзалась отвращением и страхом. Неужели Гас Тренор обсуждал ее с Роуздейлом? Просто немыслимо! При всех своих недостатках, Тренор свято чтил приличия и чисто инстинктивно не переступил бы через них. Но Лили припомнила с содроганием, что, как сообщила ей по секрету Джуди, в веселой компании за рюмкой Гас иногда «болтает глупости», — вне всякого сомнения, так он и позволил роковым словам сорваться с языка. Что до Роуздейла, то, когда прошло первоначальное потрясение, Лили не слишком переживала о том, какие он сделал выводы.
Несмотря на свое умение достаточно ловко блюсти собственные интересы, она совершила ошибку, которую нередко совершают люди, наделенные инстинктивными социальными привычками, предполагая, будто неспособность быстро обучиться этим привычкам свидетельствует о тупости человека вообще. Потому что, глядя, как бездумно колотится в окно зеленая муха, доморощенный натуралист забывает, что в другой, более естественной среде она способна рассчитать расстояние и сделать выводы с точностью, необходимой для собственного благополучия. Неуклюжее радушие, которое обнаружил мистер Роуздейл в ее гостиной, позволило ей решить, будто он так же недалек, как Тренор и прочие известные ей увальни, а значит, немного лести и чуточку благосклонности будет достаточно, чтобы его обезвредить. Правда, появиться в его ложе на премьере было несомненной выгодой: в конце концов, Джуди же обещала пригласить его в гости этой зимой, стало быть, надо воспользоваться моментом и первой собрать урожай с нетронутого поля.
День-два после визита Роуздейла мысли Лили неотвязно крутились вокруг завуалированных притязаний Тренора, она жалела, что не имеет ясного представления о том, в результате какой сделки очутилась в его власти, но разум отказывался заниматься непривычным для него делом, и цифры всегда сбивали Лили с толку. К тому же они не виделись с Тренором со дня свадьбы у Ван Осбургов, поэтому неприятный осадок от слов Роуздейла довольно быстро заслонили иные впечатления.
Ко дню премьеры ее опасения совершенно рассеялись, поэтому вид румяной физиономии Тренора в глубине Роуздейловой ложи приятно взбодрил Лили. Она не вполне еще смирилась с необходимостью оказаться гостьей мистера Роуздейла в таком заметном месте, и было большим облегчением ощутить поддержку хоть кого-то из ее круга, поскольку миссис Фишер с ее беспорядочными общественными связями не вполне могла оправдать присутствие мисс Барт в этой ложе.
Для Лили, которая всегда вдохновенно предвкушала возможность блеснуть красотой на публике, — а нынешним вечером на ней был наряд, который еще более подчеркивал эту красоту, — пронзительный взгляд Тренора был лишь ручейком в общем потоке восхищенного внимания, центром которого она оказалась. Ах, как хорошо быть молодой, ослепительной, когда ты — сама стройность, сила и гибкость, безупречная гармония линий и счастливых оттенков, как хорошо чувствовать себя вознесенной этой необъяснимой благодатью, которая и есть воплощение гения!
Казалось, что ради такой цели все средства хороши, тем более под веселое подмигивание огоньков, к которому уже привыкла мисс Барт, цель уменьшилась до размеров булавочной головки и превратилась в один из этих огоньков, растворившись в общем сиянии. Но ослепительные молодые леди и сами немного слепнут от собственных лучей, они склонны забывать, что их скромные спутники, утонувшие в сиянии светила, продолжают вращаться по своей орбите, излучая тепло на собственный лад. И если эти минуты поэтического наслаждения Лили не омрачались мыслями о том, что и платье, и манто, в которых она блистала в опере, пусть и не напрямую, но оплачены Гасом Тренором, то сам вышеупомянутый был не настолько поэтической натурой, чтобы упустить из виду сей прозаический факт. Он знал только, что никогда в жизни еще Лили не была так ослепительна, что ни на ком из присутствующих женщин роскошная одежда не сидит так хорошо, как на ней, и что до сей поры он, предоставивший ей возможность блистать, не получил ничего взамен, кроме права созерцать ее вместе с сотнями прочих зрителей.
Поэтому Лили ждал неприятный сюрприз: в антракте, оказавшись с ней наедине, Тренор сказал без всяких преамбул тоном, не терпящим возражений:
— Послушайте, Лили, вы меня избегаете? Я три-четыре дня в неделю в городе, вы знаете, в каком клубе меня можно найти, но, похоже, вы вспоминаете о моем существовании, только когда хотите получить от меня куш.
Да, фраза была очень дурного тона, но от этого не легче. Надо было отвечать, а Лили живо понимала: сейчас неподходящий момент, чтобы гордо приосаниться и удивленно вскинуть брови — ее обычный способ прекратить малейшие поползновения на фамильярность.
— Мне чрезвычайно льстит ваше желание увидеться со мной, — ответила она с рассчитанной легкостью, — но если только вы не забыли мой адрес, то легко нашли бы меня в любой вечер у моей тетушки, кстати, я вас там и ожидала увидеть.
Этим она надеялась его улестить, но потерпела неудачу, ибо он ответил, насупив брови (Лили знала, что эта его угрюмость — признак крайней досады):
— Черта с два! Прийти к вашей тетке и полдня слушать, как вы щебечете со своими воздыхателями! Я, как вам известно, не из тех, кто сидит в толпе и чешет языком, — я предпочту убраться из этого балагана. Нет чтобы нам развлечься вдвоем — тихо-мирно прогуляться, как в тот день в Белломонте, когда вы встречали меня на станции.
Он неприятно близко придвинулся, чтобы сделать это предложение, и ей показалось, что она уловила специфический запах, который объяснял, почему щеки его багровы, а лоб блестит от пота.
Мысль о том, что любое опрометчивое слово может спровоцировать нежелательный взрыв, умерила ее отвращение, и она ответила со смехом:
— Не представляю себе, как мы будем совершать сельские прогулки в городе, но я ведь не все время окружена свитой воздыхателей, и стоит вам только дать мне знать, когда вы придете, я все устрою так, чтобы мы могли мило и тихо побеседовать.
— Черта с два! Вы всегда так говорите, — возразил Тренор, речь которого не отличалась особой изысканностью. — Вы так же меня отшили тогда, на свадьбе у Ван Осбургов, но, выражаясь без обиняков, теперь вы получили от меня то, что хотели, и предпочитаете видеть рядом с собой кого угодно другого.
— Не представляю себе, как мы будем совершать сельские прогулки в городе, но я ведь не все время окружена свитой воздыхателей, и стоит вам только дать мне знать, когда вы придете, я все устрою так, чтобы мы могли мило и тихо побеседовать.
— Черта с два! Вы всегда так говорите, — возразил Тренор, речь которого не отличалась особой изысканностью. — Вы так же меня отшили тогда, на свадьбе у Ван Осбургов, но, выражаясь без обиняков, теперь вы получили от меня то, что хотели, и предпочитаете видеть рядом с собой кого угодно другого.
Последние слова прозвучали громко и так резко, что Лили вспыхнула от возмущения, но не утратила контроль над ситуацией и для пущей убедительности по-дружески положила ладонь на его плечо.
— Ну не глупите, Гас. Я не могу позволить так неразумно говорить со мной. Если вам на самом деле так уж хочется меня повидать, отчего бы вам не пригласить меня прогуляться в парке как-нибудь пополудни? Я согласна, что в городе очень приятно уподобиться сельским жителям, и если хотите, мы можем покормить там белок, а потом вы покатаете меня на лодке по озеру.
Она говорила и улыбалась, глядя ему в глаза, и этот взгляд смягчил ее подтрунивание и заставил его внезапно поддаться ее воле.
— Ладно, тогда пусть так и будет. Завтра вы придете? Завтра в три часа пополудни в конце аллеи. Запомните, я буду там ровно в три, вы же не подведете меня, Лили?
Но, к облегчению мисс Барт, повторить вопрос он не успел, ибо в дверях ложи появился Джордж Дорсет. Тренор мрачно отступил на свое место, а Лили встретила вошедшего лучезарной улыбкой. Последний раз они с Дорсетом разговаривали еще в Белломонте, но что-то в его взгляде, в его манерах сказало ей, что он не забыл, как тепло и дружески они общались в ту последнюю встречу. Он был не из тех мужчин, кто легко выражает свое восхищение: землистое лицо и недоверчивые глаза, казалось, выставили вечный заслон от вторжения пылких эмоций. Но интуиция Лили всегда посылала ей невидимые сигналы, если кто-то подпадал под ее очарование, и поэтому, освободив для Дорсета место на узеньком диванчике, она была уверена, что тот безмолвно наслаждается тем, что сидит рядом с нею. Немногие женщины снисходили до благосклонности к Дорсету, а Лили была с ним ласкова тогда, в Белломонте, и теперь ее улыбка снова лучилась божественной добротой.
— Ну, вот мы и открыли новый сезон кошачьих концертов, — начал он жалостно. — И ведь нынешний год нимало не отличается от прошлого, разве что наряды у женщин новые, а голоса у певцов все те же. Жена у меня, видите ли, меломанка, каждый год мне приходится проходить с ней через это испытание. Итальянцы еще куда ни шло, туда она может и опоздать, есть время переварить ужин. Но если дают Вагнера, то ужин проглатывается второпях, и я потом за это расплачиваюсь. А еще эти проклятые сквозняки — если не астма, то плеврит обеспечен. Это Тренор вышел из ложи и не задернул шторку! С его толстокожестью никакие сквозняки не страшны. Вы когда-нибудь видали, как он ест? Как это он до сих пор еще жив, не представляю. Наверное, внутренности у него тоже бронированные. Да, но я зашел сказать вам, что моя супруга хочет, чтобы вы пришли к нам в гости в следующее воскресенье. Ради бога, умоляю, соглашайтесь. Она пригласила толпу зануд, то есть я хотел сказать — интеллектуалов, у нее новое увлечение, и боюсь, это еще хуже, чем музыка. У некоторых из них длинные волосы, за супом они начинают спор и не замечают ничего. В результате ужин стынет, а я страдаю несварением. Это дурень Сильвертон притащил их в дом, он сочиняет стишки, видите ли, их с Бертой теперь водой не разольешь. Она может писать лучше всех их, вместе взятых, если захочет, и я не осуждаю ее за стремление окружить себя умными людьми, я прошу лишь одного: не заставляйте меня смотреть, как они едят!
Истинный смысл этого странного общения доставил Лили явственное удовольствие. В обычных обстоятельствах не было бы ничего странного в приглашении Берты Дорсет, однако после происшествия в Белломонте двух женщин разделяла скрытая вражда. Теперь с нарастающим удивлением Лили почувствовала, что жажда мести угасла в ней. «Чтобы простить врага, надо сначала ранить его», — гласит малайская пословица. И вот Лили теперь на собственном опыте познавала ее истинность. Если бы она уничтожила письма миссис Дорсет, то наверняка продолжала бы ненавидеть ее, но то, что они оставались в ее владении, полностью утоляло ее обиду.
Она улыбкой выразила свое согласие и перевязала бант на манто, знаменуя тем самым побег от притязаний Тренора.
Глава 11
Время отпусков миновало, и начался сезон визитов и светских раутов. Пятая авеню превратилась в еженощный поток карет, текущий к роскошным районам вокруг Парка, где освещенные окна и растянутые навесы у подъездов предвещали привычную рутину гостеприимства. Иные потоки пересекали главное русло, неся своих седоков в театры, рестораны или оперу, и миссис Пенистон из окна на верхнем этаже своей наблюдательной башни могла различить и пересказать в точности все детали, особенно когда хроническая громкость звука усиливалась от бурления внезапного притока, проложившего русло к балу у Ван Осбургов, или когда шум колес всего лишь означал, что опера закончилась, или то был разъезд после грандиозного ужина в «Шерри».
Миссис Пенистон следовала волнам сезона выездов так же усердно, как самый активный акционер мира развлечений, а будучи зрителем, она пользовалась возможностью сравнивать и обобщать, коей, как говорится, лишены непосредственные участники. Никто не смог бы вести более точный учет социальных колебаний или безошибочно указать пальцем на отличительные черты каждого сезона, с его скукой или расточительностью, с недостатком балов или избытком разводов. Миссис Пенистон обладала особой памятью на чередования «новых лиц», всплывавших на поверхность с каждым из повторяющихся приливов, чтобы потом исчезнуть под набежавшей волной или победно приземлиться за пределами досягаемости завистливых бурунов. Она была склонна совершать ретроспективные экскурсы в их неминуемую судьбу, так что, когда они следовали своему предназначению, она почти всегда могла сказать Грейс Степни — единственной, кто внимал ее пророчествам, — что она «так и знала».
Эту осень миссис Пенистон характеризовала кратко: всем было «не до жиру», за исключением супругов Велли Брай и мистера Саймона Роуздейла. Осень не сложилась и на Уолл-стрит, где ценные бумаги упали, в соответствии со специфическим законом, доказывающим, что железнодорожные акции и тюки хлопка более чувствительны к перераспределению исполнительной власти, нежели многие почтенные граждане, приученные ко всем выгодам самоуправления. И даже состояния, которым полагалось не зависеть от рынка ценных бумаг, либо выказывали тайную зависимость от него, либо переживали сочувственную привязанность к нему: высший свет хандрил в загородных домах или наезжал в город инкогнито, обычные развлечения не одобрялись и в моду вошли неформальные краткие обеды.
Но вскоре общество наигралось в Золушку, ему наскучило прозябать у очага, оно заждалось появления феи-крестной в образе любого достаточно могущественного волшебника, чтобы снова превратить усохшую тыкву в золотую карету. Уже то, что кто-то разбогател, когда доходы большинства уменьшались, привлекало завистливое внимание. Слухи на Уолл-стрит гласили, что Велли Брай и Роуздейл нашли способ совершить это чудо.
Поговаривали, что Роуздейл удвоил состояние, что он покупает только что выстроенный дом у одной из жертв краха, которая, в свою очередь, за каких-то двенадцать месяцев заработала столько же миллионов, построила дом на Пятой авеню, заполнила галерею полотнами старых мастеров, пригласила туда веселиться весь Нью-Йорк и была контрабандой вывезена из страны между доктором и опытной медсестрой, пока ее кредиторы охраняли старых мастеров, а ее гости объясняли друг другу, что обедали у жертвы только ради этих полотен. Мистер Роуздейл не рассчитывал на столь головокружительную карьеру. Он понимал, что спешить не стоит, а инстинкты его расы подготовили его мириться с неудачами и научили терпению. Но, быстро сообразив, что всеобщая скука в этот период предоставила ему необычайную возможность блеснуть, он с терпеливым усердием ринулся создавать фон для своей растущей славы. Миссис Фишер стала ему неоценимой помощницей. Она выпустила на сцену так много новичков, что уже стала неотъемлемой частью театра репутаций, подсказывая зрителю своим появлением, что произойдет дальше. Однако в конечном счете мистер Роуздейл желал избранного окружения. Мистер Роуздейл был слишком чувствителен к оттенкам, чего мисс Барт никогда бы в нем не заподозрила, потому что он всегда вел себя ровно, а сам он все более понимал, что именно мисс Барт обладает недостающими ему качествами, такими необходимыми, чтобы смягчить и облагородить его общественный облик.