Как ни странно, но благодаря этому нежеланию определиться Марта заинтересовала Мэнни куда больше знакомых ему девушек. Те были несколько приземленными, мечтали только о том, чтобы выйти замуж, нарожать детей и присоединиться к загородному клубу, или, наоборот, очень честолюбивыми, рвались в звезды сцены и кино, стремились стать издателями или деканами женских колледжей. Мэнни чувствовал, что Марта еще не сделала выбора, потому что пока не подвернулось ничего стоящего. И он надеялся, что, когда ее час пробьет, она обязательно найдет себе интересное занятие и станет богатой и знаменитой.
Только в одном правила, установленные во Флоренции, не выполнялись. После расставания с пухлой блондинкой в Сен-Тропезе они стали неразлучной троицей, и прежде всего потому, что компания других людей доставляла им куда меньше удовольствия. Такого не случилось бы, если бы выяснилось, что Марта кокетка, жадина или дура. Такого не случилось бы, не будь Мэнни и Берт близкими друзьями, абсолютно доверяющими друг другу. Такого не случилось бы, если бы все они оказались немного старше. Однако все совпало идеально, и до первой недели октября они были не разлей вода, а при удачном стечении обстоятельств их единение могло длиться, длиться и длиться, пока они не обменялись бы с Мартой прощальными поцелуями и не поднялись на борт корабля, чтобы отплыть домой, в далекую Америку.
Они лежали на пустынном пляже чуть ли не до двух часов дня, а потом решили поплавать. Устроили соревнование, потому что вода уже заметно остыла, а лучшего способа согреться в море не нашлось. Дистанцию выбрали короткую, примерно пятьдесят ярдов, и Мэнни к концу заплыва выбился из сил, потому что пытался не отстать от Марты. Она, конечно же, пришла к финишу первой и давно перевернулась на спину, когда Мэнни настиг ее, жадно хватая ртом воздух.
– Если бы не моя астма, итог был бы другим. – Мэнни улыбался, но чувствовалось, что ему стыдно.
– Не грусти. – Марта медленно шевелила ногами. – Женщины от природы лучше держатся на плаву.
Они встали на дно и повернулись к приближающемуся Берту. Плыл он по-собачьи.
– Берт, – сказала ему Марта, когда он наконец добрался до них и тоже встал, – из всех знакомых мне мужчин только ты, когда плывешь, похож на старушку, сидящую за рулем электромобиля.
– Мои таланты проявляются в другом, – с достоинством ответил Берт.
Они выбрались на берег с радостными криками, порозовев от холодной воды и размахивая руками. Переоделись, по очереди заворачиваясь в большое полотенце из соображений приличия. Марта облачилась в слаксы, штанины которых заканчивались чуть ниже колена, и рыбацкую тельняшку в сине-белую полоску. Наблюдая, как легко и небрежно она одевается, Мэнни подумал, что никогда в жизни не видел более веселого и трогательного существа, чем Марта Хольм, в простеньком наряде из тельняшки и брючек, на солнечном пляже, стряхивающая морскую воду с коротких черных волос.
Они решили устроить пикник вместо того, чтобы ехать на ленч в ресторан, и направились к маленькому двухместному «эм-джи», который оставил Мэнни его старший брат, проводивший в Европе прошлое лето. Усадив Марту на обтянутую ковролином перегородку между сиденьями с ручником посередине, они поехали в город и купили копченую курицу, длинный батон белого хлеба и кусок сыра «Груер». Одолжили корзинку у продавца фруктов, купив у него огромную гроздь черного винограда, добавили ко всему этому две бутылки розового вина, вновь уселись в машину и вокруг бухты поехали к старому форту, который осаждали и брали штурмом несчетное число раз. Теперь в летнее время в нем располагалась школа молодых яхтсменов. Они припарковали «эм-джи» и пошли по широкой, выбеленной солнцем, вдающейся в море крепостной стене-дамбе, прихватив корзину, вино и еще влажное полотенце, которому предназначалась роль скатерти.
Со стены они видели широченный овал бухты, совершенно пустынный, если не считать легкой рыбачьей плоскодонки, которая под самодельным парусом держала курс на покинутый отдыхающими пляж и белые с красным домики Сен-Жан-де-Люза. Территория яхт-клуба у порта посинела от множества маленьких швертботов типа «кулик», принайтованных или поднятых на блоках по случаю надвигающейся зимы. Откуда-то издалека доносились редкие, размеренные, неуместные осенью удары молотка: кто-то на излете сезона зашивал новыми планками борт небольшого рыбацкого суденышка. Вдали, почти сливаясь с серовато-синим горизонтом, покачивались на волнах шхуны ловцов тунца. Волны были в белой пене, но не грозные. Начался отлив, они видели обнажившееся скалистое дно, на котором покоилось основание стены. Около нее, со стороны бухты, открылись руины другой стены-дамбы, разрушенной морем в прошлом столетии. Чем-то они напомнили Мэнни римские акведуки, по которым вода из горных источников поступала в города, давно исчезнувшие с лица земли, и в подземелья, последние узники которых умерли пятью столетиями раньше.
Они не дошли до конца стены, отделенной от срединной части волнореза широким каналом, по которому корабли входили в бухту и покидали ее. Даже в очень тихий, безветренный день было что-то дикое и опасное в этом каменном щите, о который разбивалась неудержимая мощь океана, чтобы едва потревожить спокойные воды бухты.
Мэнни страдал боязнью высоты и, всматриваясь со стены в зеленые глубины, отороченные пенным кружевом, вдруг увидел себя в воде, среди скал, под ударами волн, которые набегали, убегали, сталкивались, поднимая фонтаны брызг. Разумеется, он ничего не сказал о своих страхах, но ему захотелось поблагодарить Марту, которая сказала: «Сядем здесь» – до того, как они успели далеко отойти от берега, а потом он проследил за тем, чтобы полотенце, заменявшее скатерть, расстелили точно посередине стены.
То и дело их обдавало порывами холодного ветерка, но Берт все равно снял рубашку, чтобы поддержать и без того неплохой загар. Мэнни же стеснялся довольно густых рыжеватых волос, которыми заросла его грудь, поэтому сказал, что ветер слишком холодный, чтобы раздеваться. Берт насмешливо глянул на приятеля, зная истинную причину, но комментировать его слова не стал.
Пока Марта резала курицу и раскладывала хлеб, сыр и виноград на листах бумаги в центре полотенца, Берт сидел, склонив голову, прислушиваясь к ритмичному стуку молотка.
– Когда я слышу такие звуки в таком месте, то вспоминаю заключительную сцену «Вишневого сада». В воздухе разлита меланхолия, последняя страница перевернута, прошлое готово умереть, на дворе осень…
– А когда я слышу эти звуки, – Марта все занималась виноградом, – в голове у меня бьется: «Развод, развод…»
– В этом разница между Россией и Америкой, – назидательно изрек Берт. Высокий и тощий, он подошел к краю крепостной стены, постоял, вглядываясь в горизонт. Картинным жестом вскинул руки. – Бейся, бейся, бейся, о море, о хлад своих серых камней! Я же, дав волю языку, не стану чинить препон сокровенным мыслям, рвущимся из меня…
– Ленч на столе, – возвестила Марта. Она сидела, скрестив ноги, закатав рукава выше локтей, с голыми руками, загорелыми и на удивление полными для такой худенькой девушки. Взяла кусок курицы, впилась в него зубами. – Только в таких местах и стоит устраивать пикники. Никаких тебе муравьев.
Мэнни глотнул вина прямо из бутылки, потому что про стаканы они забыли, отломил кусок от длинного батона, потянулся за курицей. Берт уселся рядом с Мартой с другой стороны, медленно вытянув длинные ноги, тоже отдал должное курице, прежде чем спросить:
– Как по-вашему, может умный и трезвый молодой американец заработать состояние, построив во Франции фабрику по производству бумажных тарелок и бумажных стаканов?
– Одноразовая посуда разрушила бы непередаваемое средневековое очарование Франции, – ответила Марта.
– Ох уж это древнее позорное непередаваемое средневековое, заляпанное жирными пальцами очарование, – вздохнул Берт. – Доверьтесь женщине, которая способна это заметить, не так ли, Мэнни? Господи, разве нам не повезло в том, что мы зашли в галерею во Флоренции и нашли там Марту? Иначе ты знаешь, чем обернулось бы наше лето? Мы бы собрали весь женский сброд Европы, итальянских старлеток в лопающихся на груди платьях, костлявых французских моделей и голодных американских разведенок с волосами цвета спелой ржи. Господи, Мэнни, нет у тебя ощущения, что некая высшая сила привела нас в тот день в музей? Скажи правду, Толстяк, ты же чувствуешь, что без ее вмешательства не обошлось?
– И где ты научился так говорить? – Марта, по-прежнему сидевшая со скрещенными ногами, поднесла бутылку ко рту.
– Мой дед был баптистским проповедником в Мемфисе, штат Теннесси, – ответил Берт, – и научил меня бояться Господа нашего, читать Библию, беречь хлеб и не бросать слов на ветер. – Он поднялся, погрозил куриной ножкой Атлантическому океану: – Покайтесь, грешники, ибо вы плавали в теплых водах и ухлестывали за девственницами… – Он поклонился Марте. – А еще вы играли в казино, забывая посылать открытки домой. Покайтесь, потому что вы нашли наслаждение и опоздали на корабль.
– Хочешь сыра? – спросила Марта.
– С горчицей. – Берт сел. Задумчиво посмотрел на Мэнни. – Что ты думаешь, Мэнни? Мы действительно счастливы или только думаем, что счастливы? Вечная дилемма философа – иллюзия это или реальность. Каменная ли эта стена? – Ему вновь захотелось изображать оратора. – Синий ли океан, мокрая ли вода? Прекрасна ли эта девушка? Деньги ли в наших карманах или премиальные купоны, которые раздавала в Дулуте в двадцать втором году табачная компания, обанкротившаяся в первый четверг после «черного вторника»? Хорошее вино мы пьем во Франции или это уксус, разбавленный кровью и морской водой? «Розовое беарнское», – прочитал он на этикетке. – Вроде бы вино, но так ли это? Мы трое – ни в чем не нуждающиеся, белозубые, прекрасные отпрыски американских аристократических родов, гостящие в лучшей из наших колоний, или, хотя и не подозревали об этом, жалкие беженцы, бегущие куда глаза глядят, повернувшись спиной к морю?.. Вы читали утренние газеты? Вы знаете ответ? Мы – друзья и братья или предадим друг друга еще до заката солнца? Обыщите даму на предмет кинжалов.
– Святый Боже, – вздохнула Марта, – кое у кого поехала крыша.
Мэнни мечтательно улыбнулся, положительно оценив выступление Берта. Сам он не питал склонности к метафорам и образной речи, обычно говорил то, что хотел сказать, и не более. Но его забавляли полеты фантазии Берта, и он восторгался другом, как люди, лишенные слуха, но любящие музыку, восторгаются приятелем, который не только хороший пианист, но и начинает играть в нужный момент, не дожидаясь особых просьб. Началось это в давние времена, когда они, шестнадцатилетние, еще учились в школе и Берт декламировал непристойные поэмы, в которых живописались сексуальные утехи их учительницы химии, дамы средних лет и заметно полысевшей.
Время от времени из-за этого хобби Берт попадал в передряги, потому что вдруг делался отчаянно храбрым, не мог остановиться и нес черт знает что независимо от того, кто его слушал. Вот и этим летом одна из выходок Берта закончилась дракой с четырьмя молодыми немцами в пивной Ниццы, после чего им пришлось убегать от полиции. Берт завязал разговор с молодыми людьми, спросил, откуда они приехали, и после некоторого колебания с их стороны получил ответ, что они швейцарцы. «И из какой части Швейцарии вы приехали? – не унимался Берт. – Из Дюссельдорфа? Гамбурга?»
Немцы, крупные, широкоплечие парни, засмущались и отвернулись от него к кружкам пива, которые стояли перед ними на стойке бара. Однако Берт не оставил их в покое.
– Для меня самое очаровательное место в Швейцарии – Бельзен. Провинциальный такой городок, уютный, полный воспоминаний. Я всегда говорил, что Швейцария наверняка выиграла бы войну, если бы часовщики не нанесли ей удар в спину. Но я их одобряю.
– Завязывай, – шепнул ему Мэнни, а Марта предупреждающе покачала головой и дернула Берта за рукав. – Их же четверо. Они нас убьют.
Но Берт пер напролом.
– Я счастлив сообщить вам, господа, – тут он широко улыбнулся, – что всегда верил в Великую Швейцарию, и в этом меня поддерживают многие истинные американцы.
Немцы начали перешептываться, и Мэнни снял часы и положил в карман, не хотел, чтобы их разбили во время драки.
– Заткнись, Берт, – попыталась осадить его Марта. – Тебя сейчас хватят по голове пивной кружкой.
– А теперь, парни, – Берт поднял стакан, – предлагаю выпить со мной за величайшего из всех швейцарцев, за самого доброго, милого и горячо любимого всеми Адольфа Гитлера. Давайте же выпьем и споем «Швейцария Uber Alles»[14]. Я уверен, слова вы знаете…
Мэнни уже успел сесть поудобнее и, когда первый немец замахнулся, левой перехватил его руку и дважды врезал ему правой. Медлительные, но здоровенные немцы сильно рассердились, и к тому времени, когда Мэнни потащил Берта к дверям, у того из носа текла кровь, воротник рубашки держался на честном слове, а официанты хором звали полицию.
Втроем они бежали по маленьким улочкам Ниццы, слыша за спиной затихающие крики. Берт похохатывал на бегу и все тряс правой рукой, онемевшей от удара по крепкому немецкому черепу.
– Ты из какой части Швейцарии, приятель? – спросил он, повернувшись к Мэнни. – Лейпциг? Нюрнберг?
Через полчаса, в безопасности бара на набережной, Мэнни и Марта тоже поняли, что этот эпизод можно воспринимать и как забавное приключение, а потому до конца лета, стоило кому-то из них что-нибудь учудить, другие задавали резонный вопрос: «Ты из какой части Швейцарии, приятель?»
Теперь же Берт размахивал бутылкой вина и, широко улыбаясь, оглядывал бухту.
– Я думаю, что предложу желающим новую туристическую услугу. Внесезонные туры по начавшим загибаться курортам. Напишу буклет с заголовком: «Познайте блаженство! Плюньте на моду! Отдохните в отпуске от людей!» Мэнни, как думаешь, твой отец даст нам начальный капитал?
Берт твердо верил, что отец Мэнни сказочно богат и готов ухватиться за любое необычное деловое предложение, которое представит на его суд Берт. Среди предложений числились выращивание авокадо под Грацем и строительство горнолыжного подъемника длиной в четыре тысячи футов в Пиренеях, около испанской деревушки из двадцати двух домов. Помимо предоставления начального капитала отцом Мэнни, каждый проект всегда имел еще один пункт: место управляющего должен был занять Берт, что гарантировало ему постоянное пребывание в Европе.
– Мэнни, тебе не кажется, что мы должны послать твоему отцу телеграмму? – развивал свои планы Берт.
– Нет, – ответил Мэнни.
– Такой шанс выпадает раз в жизни. Чего он сидит на своих деньгах? По закону о наследстве львиная доля отойдет государству. Ладно, я что-нибудь придумаю. Это не единственный способ заработать кучу денег. – Он пристально посмотрел на Марту, которая ела виноград. – Марта, ты знаешь, что представляешь собой потенциальный источник дохода?
– Я намерена завещать свое тело науке. В возрасте восьмидесяти пяти лет.
– Главное для тебя не выходить замуж за американца.
– Кажется, пора заявлять на тебя в комитет по антиамериканской деятельности.
– Америка не место для красивой женщины. – Берт ее не слушал. – Дома там становятся все меньше, жалованье слуг все выше, а в итоге красота оказывается замурованной в четырех стенах маленького уютного гнездышка где-нибудь в Скарсдейле, в окружении телевизора и бытовой техники, так облегчающей домашний труд, которое она покидает лишь ради собраний ассоциации родителей и учителей. Красивой женщине куда лучше жить в стране, которая не столь успешно развивается и тратит чуть больше, чем зарабатывает, такой, например, как Франция. Тут ты сможешь выйти замуж за сорокапятилетнего мужчину с роскошными усами и большим родовым поместьем на берегу Луары. Отличная охота по осени, легкие вина с собственных виноградников, десятки слуг, которые снимают шапки и кланяются, когда мимо проезжает хозяйский автомобиль. Муж будет обожать тебя, приглашать в поместье всех твоих друзей, чтобы ты радовалась жизни, и надолго оставлять одну, уезжая в Париж по делам или к личному врачу, чтобы тот проверил, в порядке ли у него печень.
– А какое место в этой идиллии ты отводишь себе? – спросила Марта.
– Одного из друзей, которых будут приглашать в поместье, чтобы ты радовалась жизни, – ответил за приятеля Мэнни.
Разговор ему не нравился. Пусть Берт и шутил, но Мэнни чувствовал, что он одобрил бы решение Марты остаться за границей и выйти замуж за богатого старика. Только на днях, когда они говорили о жизненном пути, который им предстояло выбрать, Берт сказал: «Самое главное – распознать в себе особый дар и использовать его. А лучший способ использовать его – уберечь себя от удушающей скуки работы. Вот твой дар, – улыбнулся он Марте, – красота. Тут все просто. Ты используешь его для обольщения мужчин, и весь мир будет у твоих ног. Мой дар уступает твоему, так что в долговременной перспективе шансов у меня меньше. Я обаятельный… – улыбнулся он во весь рот, – и мне на все наплевать. Однако если мне хватит ума и я не попадусь на удочку, попадаться на которую не следует, то достигну многого. Что же касается Мэнни… – Он печально покачал головой. – Его дар – добропорядочность. Бедняга. Куда ему с этим сунуться?»
И теперь, сидя на краю полотенца, отщипывая от грозди виноградины, Берт снова качал головой:
– Нет, я не буду одним из приглашенных друзей. Поднимай выше. Я вижу себя управляющим поместья, забавным американцем, лишенным честолюбия, которому нравится жить во Франции на берегах живописной реки. Я буду носить старый твидовый пиджак, пропахший лошадьми и молодым бочковым вином, меня будут любить все и каждый, я буду отпускать едкие шутки по поводу пропасти, в которую скатывается мир, а в отсутствие хозяина долгими вечерами играть с хозяйкой в триктрак у камина, чтобы потом подняться наверх с последним бокалом коньяка в руке и развлечь ее на американский манер на родовом ложе…