– Я не должна тебе и одного, – ответила женщина.
В голосе ее слышался акцент – испанский, как показалось Тиббелу. Она действительно была похожа на испанку, с роскошными черными волосами на обнаженных плечах. Осиную талию плотно облегал широкий блестящий пояс из черной кожи, короткая юбка почти не прикрывала коленей.
– Не смей лгать! – со злостью бросил мужчина, тряхнув руку дамы. – Я вовсе не собирался их покупать.
– А я вовсе не просила тебя тащиться за мной до самого дома. Отпусти мою руку, ты уже достаточно надоел мне сегодня!
– Не раньше, чем ты вернешь триста франков.
– Не отпустишь – позову полицию!
Мужчина разжал стискивавшие запястье дамы пальцы и влепил ей звонкую пощечину.
– Эй, эй! – поднимаясь с бордюра, подал голос месье Банари-Куанто, со скорбным интересом наблюдавший за развитием событий.
Погруженная в горестные раздумья Муму не обратила на происходящее никакого внимания.
Мужчина в черном костюме и испанка стояли почти вплотную друг к другу, и вид у обоих был самый нерешительный. Похоже, пощечина внесла в их отношения новую проблему, которая сбивала с толку, лишала возможности продумать последующие действия. Затем, раздвинув в недоброй усмешке губы, молодой человек вновь медленно занес руку.
– Хватит и одной, – бросила женщина, отступая к отцу Муму. – Вы видели, месье, как он меня ударил.
– Уж больно слабый здесь свет, – ответил месье Банари-Куанто, инстинктивно не желая давать хотя бы формальный повод для знакомства с полицией. – Да и смотрел-то я в другую сторону. Остановитесь! – Он повернул голову к надвигавшемуся на испанку мужчине. – Позвольте напомнить, что пощечина даме в некоторых кварталах города расценивается как самое тяжкое преступление.
– Вверяю себя под вашу защиту, месье. – Испанка нырнула за спину старика.
– Не беспокойтесь, – презрительно процедил молодой человек. – Больше я ее не ударю. Она не стоит даже моей злости. Пусть лишь вернет триста франков.
– Что можно сказать о мужчине, который сначала покупает даме цветы, а потом требует возмещения расходов? – поинтересовалась из-за плеча Банари-Куанто испанка.
– Давайте раз и навсегда внесем ясность, – обратился к старику молодой человек. – Никаких цветов я ей не покупал. Когда я зашел в туалет, она сама вытащила их из корзинки цветочницы, а та пожелала содрать с меня триста франков. Естественно, чтобы не поднимать скандала, я…
– Простите. – Банари-Куанто против воли почувствовал интерес. – Уж слишком все запуталось. Если бы вы рассказали с самого начала, думаю, я смог бы помочь.
Тиббел преисполнился благодарности к старику: пытаясь угадать, что привело молодого щеголя в ярость и завершилось оскорблением действием, он наверняка бы до утра не заснул. Ни разу в жизни Николасу не приходилось поднимать руку на женщину, подобного он и представить себе не мог, а уж из-за трехсот франков, что в пересчете составляло примерно шестьдесят центов…
– Извольте, – торопливо произнес мужчина в черном костюме, лишив гордую испанку возможности пролить свет правды на истоки конфликта. – Она сидела в баре и ждала, пока ее кто-нибудь подцепит.
– Я не ждала, пока меня подцепят! – возмутилась дама. – Я возвращалась домой из кино и зашла в бар, чтобы выпить глоток пива…
– Но в конечном итоге, – с жаром прервал ее мужчина, – тебя все-таки подцепили. Если мы будем спорить и по поводу терминологии, то проведем здесь всю ночь.
– Я позволила тебе заплатить за мой бокал пива, а то, как ты это понял, меня совершенно не касается.
– Кроме того, ты позволила мне заплатить триста франков за незабудки.
– Из вежливости, – снисходительно бросила дама. – В Испании женщины привыкли к тому, что мужчины ведут себя как джентльмены.
– А затем ты согласилась сесть в мою машину, чтобы чуть позже распалить меня поцелуями.
– Его слова, – трагическим голосом произнесла дама, обращаясь к отцу Муму, – чудовищная ложь.
– Ложь? А как насчет этого? – Мужчина сорвал с шеи накладной воротничок и протянул его Банари-Куанто.
Тот близоруко прищурился:
– Что тут такое? Здесь слишком темно, я ничего не вижу.
– Губная помада, – пояснил мужчина. – Взгляните! – Взяв пожилого мужчину за руку, он подвел его к фонарю.
– Вне всяких сомнений, – склонив к воротничку голову, подтвердил отец Муму. – Губная помада.
– Ага! – Мужчина в черном костюме бросил на испанку взгляд, полный злорадного торжества.
– Но не моя, – холодно заметила дама. – Кто знает, где этот джентльмен привык проводить время и сколько раз в неделю он меняет сорочку?
– Предупреждаю, – звенящим от ярости голосом произнес тот, – ты меня оскорбляешь.
– Какая разница, чья это помада? Ты мне просто неприятен. Сейчас я хочу одного – спокойно добраться до дома.
– Ах, – подняла голову разочарованная Муму, – если б только это было возможно – спокойно добраться до дома!
Несколько мгновений все, включая и ее отца, с недоумением смотрели на застывшую у стены мрачную фигуру, ощущая себя так, будто фраза вырвалась из уст каменного изваяния.
– Дорогой мой, – обратился месье Банари-Куанто к мужчине в черном костюме, – дама предельно ясно высказала свои мысли. – В сторону испанки последовал легкий поклон, в ответ на который та учтиво кивнула. – Она требует не слишком многого: лишь спокойно и мирно добраться до дома. Почему бы не позволить ей это?
– Может убираться на все четыре стороны! – процедил мужчина. – Но сначала пусть вернет триста франков.
Лицо отца Муму выразило осуждение.
– Месье, – довольно резко заметил он, – я, право, удивлен, что такой мужчина, как вы – владелец роскошного автомобиля! – способен поднять шум из-за жалких…
– Дело вовсе не в трехстах франках. – Подозрение в мелочности задело мужчину, голос его напрягся. – Даже если бы речь шла о пятидесяти тысячах франков, дело здесь не в деньгах! Это вопрос принципа. Меня поманили, воспламенили мои чувства, вдохновили раскрыть кошелек, причем, уверяю вас, расходы не имеют абсолютно никакого значения, – и все это оказалось дешевой игрой! Я человек щедрый, у меня довольно широкие взгляды на жизнь, но мне ужасно не хочется, чтобы какая-то путана цинично делала из меня дурака.
– Остыньте, прошу вас, – строго сказал Банари-Куанто.
– Более того, посмотрите на ее руку! – Мужчина поднял кисть дамы к свету. – Видите? Обручальное кольцо! Быть надутым путаной, которая еще и замужем!
Зачарованно ловивший каждое слово Тиббел был не в состоянии понять, почему то, что дама оказалась связана с кем-то узами брака, приводило мужчину в такое исступление. Уж не испытал ли он в прошлом жуткое разочарование, связанное с изменой другой замужней женщины? Не старая ли обида так распалила огонь его ярости?
– Нет на свете более позорного зрелища, чем испанская шлюха с обручальным кольцом! – на всю улицу объявил мужчина.
– Довольно, месье. Вы сказали достаточно, – властно произнес Банари-Куанто в тот момент, когда из груди дамы вырвалось рыдание. Женских слез в эту ночь он уже насмотрелся, и грозивший обрушиться на него новый их водопад вызывал досаду и отвращение. – Не могу позволить вам пользоваться такими выражениями в присутствии дам, одна из которых является моей дочерью. Будет лучше, если вы немедленно оставите нас.
– Как только получу свои триста франков. – Мужчина с вызовом скрестил на груди руки.
– Держите! – Месье Банари-Куанто со злостью извлек из кармана пригоршню монет и швырнул к ногам молодого человека.
Монеты со звоном раскатились по асфальту. Мужчина в черном костюме живо собрал их и бросил пожилому мужчине в лицо.
– Будьте осторожнее, месье, – с достоинством произнес старик, – в противном случае вы рискуете получить в нос.
Мужчина сжал кулаки и стал в позу, какую в Англии принимали любители рукопашного боя в начале восемнадцатого века.
– Атакуйте же, месье, – вежливо предложил он.
Женщины зарыдали в унисон.
– Хочу предупредить вас, месье. – Отец Муму сделал шаг назад. – Мне шестьдесят три года, у меня больное сердце, и к тому же, как вы видите, я в очках. У полиции будут все основания задать вам весьма неприятные вопросы.
– Полиция? Отлично. Это первая умная вещь, которую я сегодня слышу. Предлагаю сесть в машину и доехать до комиссариата.
– Я в эту машину больше не сяду! – решительно заявила испанка.
– Пока Рауль не вернется, и шагу отсюда не сделаю, – поддержала ее Муму.
За спиной Николас услышал звонок. Внезапно он осознал, что слышит его уже довольно долго. Телефон! Пробравшись в темноте к стеллажу, он снял трубку. Разговор за окном звучал не громче шороха листьев. Интересно, кто в это время может ему звонить?
– Алло?
– Это Литтрэ двадцать пять семьдесят шесть? – нетерпеливой скороговоркой спросила молодая женщина.
– Да.
– Алло?
– Это Литтрэ двадцать пять семьдесят шесть? – нетерпеливой скороговоркой спросила молодая женщина.
– Да.
– Вы заказывали Нью-Йорк. Соединять?
– Да, пожалуйста. Я жду.
Про звонок Бетти Тиббел совершенно забыл. Он попытался собраться, вновь ощутить ту нежность, что испытывал несколько часов назад, когда решил позвонить в Нью-Йорк.
– Минуту.
В трубке послышался треск электрических разрядов, видимо, в Атлантике было неспокойно. Повернувшись к окну, Тиббел напряженно старался разобрать, что происходит под фонарем, но до него донесся лишь звук отъезжающего автомобиля.
Он собирался сказать Бетти о своей любви, о том, как соскучился, вспоминал Николас, стоя у стеллажа. Если разговор пойдет в нужном направлении, то трех минут должно хватить и на то, чтобы попросить Бетти стать его женой. Вдруг ему стало трудно дышать, мысли смешались. Мучительно обдумывая первую фразу, Тиббел никак не мог отделаться от стоявших в ушах слов: «Нет на свете более позорного зрелища, чем испанская шлюха с обручальным кольцом».
– Еще минутку, – раздалось в трубке. – Набираю ваш номер.
Опять послышались шорохи и треск. Николас усилием воли заставив себя не думать о злополучном кольце.
– Мисс Томпсон нет дома, – отчетливо и уверенно прозвучал настоящий американский голос. – Сказала, что вернется через час. Вы перезвоните?
– Я… Я… – Тиббел заколебался, в памяти всплыло предупреждение старика: «Извлеките пользу из того, что видели сегодня своими глазами».
– Вы слышите меня, сэр? – вновь раздался в трубке голос Нового Света. – Мисс Томпсон будет дома через час. Хотите перезвонить?
– Я… нет. Снимите заказ. Позвоню как-нибудь в другой раз.
– Благодарю вас. – На этом Америка отключилась.
Николас осторожно опустил трубку на рычаг, подошел к окну, выглянул. Пустынная улица погрузилась в тишину. Убрали уже тела погибших в Фермопилах, ждет плуга пашня под Азенкуром. Неоконченный, нескончаемый, нерешенный, неразрешимый конфликт ушел во тьму, оставив после себя лишь эхо пророчеств, предостерегающе воздетый палец тающего на глазах привидения.
Внезапно Тиббел различил на противоположной стороне улицы крадущуюся вдоль стены дома фигуру. Рауль. Вытолкав мотоцикл под фонарь, парень осмотрел его, с досадой плюнул на осколки фары и махнул рукой кому-то, скрывавшемуся за углом. Выбежавшая оттуда девушка в белом платьице в темноте была похожа на невесту. Она села за спину Рауля, обвила его руками и тихонько рассмеялась. Смех ее веселым облачком поднялся к окну Тиббела. Рауль повернул ключ зажигания, мотор с фальшивой мощью взревел, и, взметнув на прощание, как флаг, подол белого платья, мотоцикл через мгновение скрылся за углом. Николас вздохнул и мысленно пожелал молодым людям счастья.
Под окном скрипнули ставни.
– Испанцы… – сказал кто-то ворчливо. – Чего можно ждать от испанцев?
Тиббел закрыл окно. Впервые в жизни он был благодарен судьбе за то, что образование она дала ему в стенах Эксетера и Суортмура.
Лютик у могилы
Увидев его в церкви, она почувствовала удивление. Для нее было неожиданностью встретить его в Лос-Анджелесе. Одна-единственная газета поместила краткое извещение: «Смерть бывшего чиновника государственного департамента. Вчера вечером в госпитале Санта-Моники после продолжительной болезни скончался Уильям Макферсон Брайан. На дипломатическую службу он был зачислен в 1935 году и занимал ответственные посты в Вашингтоне, Женеве, Италии, Бразилии и Испании вплоть до 1952 года, когда по состоянию здоровья подал в отставку. Детей супруги Брайан не имели, и сейчас его вдова, урожденная Виктория Симмонс, под своей девичьей фамилией ведет «Женский уголок» на страницах нашей газеты».
Церковь была почти пуста: переехав на Запад, Брайан так и не обзавелся здесь друзьями. На службу из уважения к вдове пришла лишь горстка сотрудников редакции, поэтому Виктория заметила Бордена почти сразу же. День выдался дождливый и пасмурный; Борден в одиночестве сидел в последнем ряду, у самой двери, но не узнать его светловолосую голову было невозможно. Не вслушиваясь особо в слова святого отца, Виктория вспомнила тайное, известное только троим прозвище Бордена – Лютик.
Прибывший на кладбище траурный кортеж состоял всего из двух машин, однако Бордену каким-то чудом удалось втиснуться во второй автомобиль, и сейчас с непокрытой головой он стоял под дождем у края могилы. Виктория невольно отметила, что седину он начал скрывать краской и что на его лице, по-мальчишески непосредственном, появилась сетка мелких морщин, припорошенных неуверенностью и усталостью.
Когда она, стройная, средних лет женщина без единой слезинки на глазах, скрытых вуалью, отошла от могилы, Борден попросил разрешения проводить ее. Поскольку к окончанию печальной церемонии никого, кроме священника, на кладбище не осталось и места в машинах хватало, Виктория согласилась. Голос Бордена тоже стал другим. Как и прическа с тщательно скрытой сединой, он лишь напоминал об энергии давно минувшей молодости.
Обратный путь священник проделал почти в полном молчании. Виктория познакомилась с ним днем раньше, отдавая последние распоряжения относительно похорон. Ни сама она, ни покойный муж не могли считаться дисциплинированными прихожанами, и на лице служителя Божия было унылое выражение представителя церкви, который хорошо знает, что к его услугам прибегают по необходимости, но никак не из пылкой веры.
Пока они ехали до города, было произнесено не больше трех десятков слов. Священник расстался с ними у церкви. Ответив на его робкое прощальное рукопожатие, Борден предложил Виктории проводить ее до дома. Владела она собой превосходно – ее слезы высохли еще годы назад, – поэтому спокойно ответила, что в помощи и поддержке не нуждается. По возвращении домой Виктория собиралась усесться за стол и вплотную заняться подготовкой воскресного выпуска своей страницы: делать это в любом случае придется, да и с меланхолией так легче справиться. Но Борден настаивал – в безукоризненно вежливой манере и с той заботой в голосе, которая так располагала к нему людей в годы молодости.
Когда святой отец скрылся из виду, Виктория, откинув вуаль, попросила у Бордена сигарету. Тот раскрыл и протянул ей плоский золотой портсигар, щелкнул золотой же зажигалкой и закурил сам. Что-то в движениях его рук вызвало у Виктории смутную неприязнь, объяснить которую было бы весьма затруднительно. За неимением более точного определения она назвала бы их нарочитыми.
Минуту или две они ехали молча.
– Был он счастлив в свои последние годы? – спросил Борден.
– Нет.
– Какая потеря. – Борден вздохнул, и Виктория почувствовала, что в его вздохе звучала не только скорбь по усопшему. – Ведь он был способным, очень способным.
Пафос этой фразы сделал бы честь известному политику, который произносит речь по случаю запоздалого открытия памятника героям войны.
– Чем он занимался после того, как вышел в отставку?
– Читал.
– Читал? – Борден был слегка озадачен. – И все?
– Да. Того, что я зарабатывала в газете, полностью хватало нам обоим.
– Я и не знал, что у тебя писательский дар.
– Жизнь заставила. В колледже у меня по английскому было только «отлично».
Они оба улыбнулись.
– А Клэр тоже здесь с тобой? – поинтересовалась Виктория.
Борден посмотрел на нее так, будто услышал в вопросе издевку.
– Ты ни о чем не слышала?
– О чем я могла слышать?
– Шесть лет назад мы развелись. Она вышла замуж за какого-то итальянца, владельца ипподрома. В Америку Клэр уже не вернется.
– Прости.
– То, как мы жили, вряд ли можно назвать браком, – пожав плечами, ровным голосом заметил Борден. – Спектакль длился несколько лет, пока в нем был хоть какой-то смысл. А потом – adieu, cherie – прощай, дорогая…
– Что же ты делаешь здесь?
– Видишь ли, после развода мы с Клэр какое-то время разъезжали по Европе, но вернуть прошлое так и не смогли. Перспектива работать меня не соблазняла, хотя были и довольно приличные предложения. Денег нам хватало, и я мог позволить себе не работать. А потом, когда мы с ней появлялись в обществе, за спиной слышался такой шепоток… Может, это нам только казалось, но…
– Вам это не казалось.
Вновь повисло молчание. Затем Борден спросил у Виктории номер ее телефона и записал его – подчеркнуто аккуратная строчка, выписанная золотым карандашиком в изящном, с кожаным переплетом блокноте.
– Будет настроение, позвони. Поужинаем где-нибудь вместе. – Он протянул ей свою визитную карточку.
Борден Стейнц, пробежала ее глазами Виктория. Бутик Меццоджорно – одежда для мужчин.
– Там меня можно застать каждый день. После одиннадцати.
Мимо этого магазинчика Виктория проходила множество раз. Выведенное на витрине название всегда казалось ей до глупости претенциозным. В конце концов, по-английски оно означало всего лишь «южная лавка». Магазинчик был изысканным и дорогим, за стеклом лежали итальянские рубашки, галстуки, свитера кричащих расцветок, довольно безвкусные, по мнению Виктории. Внутрь она не заходила ни разу.