Он нагнулся и уставился на мышь. Та не дышала. Она была мертва.
Мэнихен видел достаточно дохлых мышей, чтобы не сомневаться в этом. Он почувствовал раздражение. Хороши же порядки в лаборатории! Как можно ожидать от ученого приличных результатов, если ему подсовывают мышей, которые подыхают, как только к ним прикоснешься?!
Он выбросил мертвую мышь и пошел за новой. На сей раз он включил свет. К черту экономию!
Движимый необъяснимой вспышкой озарения, Мэнихен взял другую желтую мышь, сестру погибшей, и дерзко оставил свет гореть.
Вернувшись в лабораторию, он тщательно вымазал подопытную табачным дегтем, замечая тем временем, что первая мышь продолжает благополучно резвиться в густой пене. Мэнихен опустил желтую мышь в пустую чашку и налил раствора с диокситетрамерфеноферрогеном-14. В первую секунду ничего не произошло. Потом мышь глубоко вздохнула, легла на бок и издохла.
Мэнихен сел. Встал. Разжег трубку. Подошел к окну. Над крышей светила луна.
Где-то здесь, подсказывала научная интуиция, кроются причина и следствие. Следствие совершенно очевидно – две дохлые мыши. Однако первая мышь, белая, помещенная практически в тот же раствор, не умерла, хотя пятно на шерсти сохранилось. Белая мышь, желтая мышь… желтая мышь, белая мышь… У Мэнихена заболела голова. Луна скрылась за трубой.
Он вернулся к столу. Мертвая желтая мышь уже окоченела в кристально-прозрачной жидкости. В соседней чашке другая желтая мышь плавала в пене чистого «Флоксо». Мэнихен вытащил дохлую мышь и положил ее в холодильник – на всякий случай.
Он сходил в мышиную комнату и принес серую мышь, черную мышь и пегую мышь. Не обременяя себя процедурой с дегтем, одну за другой опустил их в раствор, где скончались две желтые мыши. Все с удовольствием приняли ванну, а пегая мышь стала до того резвой, что попыталась спариться с черной, хотя обе были одного пола. Мэнихен поместил трех контрольных животных в маленькую клетку и задумчиво уставился на желтую мышь, продолжавшую плескаться в крошечном море пены чудесного «Флоксо».
Потом он осторожно вытащил очумевшую от восторга желтую мышь, вытер ее досуха и опустил в раствор, погубивший двух ее собратьев, но ничуть не повредивший трем контрольным мышам.
Желтая мышь вздохнула, легла и померла.
Головная боль заставила ученого на шестьдесят секунд закрыть глаза. Когда он открыл глаза, мышь, лежавшая в кристально-чистой жидкости, была все так же мертва.
На Мэнихена навалилась колоссальная усталость. За все годы служения науке ничего подобного с ним не происходило. Он был слишком измотан, чтобы решить, способствовало ли происшедшее прогрессу детергентов или отбрасывало их на сто лет назад, к лучшему это или к худшему, приведет ли это его, Мэнихена, к отделу рака или забросит в сектор мастики для пола. Его мозг отказывался переваривать эти проблемы. Поэтому он механически убрал дохлую мышь в холодильник, посадил в клетку серую мышь, черную мышь и пегую мышь, выключил свет и отправился домой.
В тот день он был без машины – ее забрала жена, чтобы поехать играть в бридж, – автобусы давно уже перестали ходить, а позволить себе такси он не мог, поэтому Мэнихен пошел пешком. По пути он увидел свой «плимут» у темного дома по Сеннет-стрит. Жена Мэнихена не сообщала ему, куда она ездит играть в бридж. Дом был ему незнаком. Он удивился, что люди играют в бридж в два часа ночи за такими плотными шторами, что из-за них не пробивается ни один луч света. Однако входить не стал. Его присутствие, говорила жена, мешает ей играть.
– Собери свои записи, – сказал Сэмюэль Крокетт, – положи их в портфель и запри его. И холодильник запри. – К тому времени в холодильнике скопилось восемнадцать дохлых желтых мышей. – Обсудим это в таком месте, где нам никто не помешает.
Дело было на следующий день. Мэнихен обратился к Крокетту, работавшему в соседней лаборатории, в одиннадцать часов. Сам он пришел в шесть, не в силах заснуть, и провел утро, опуская все желтое, что попадалось под руку, в раствор, который в 14.17 Крокетт стал называть «раствором Мэнихена». Мэнихен начал смутно видеть себя Фигурой в Мире Науки и окончательно решил обзавестись контактными линзами, пока его еще не сфотографировали для ведущих журналов.
Крокетт, или Крок, принадлежал к числу молодых людей, разъезжавших в открытых спортивных автомобилях с роскошными девушками. Он был лучшим в своем выпуске и в двадцать пять лет и три месяца работал над сложными протеиновыми молекулами, что в иерархии «Фогеля-Паулсона» соответствовало маршалу в наполеоновской армии. Этот высокий крепкий янки отлично знал, на какую сторону бутерброда намазано его экспериментаторское масло.
Прикончив дюжину желтых мышей, Мэнихен пошел за помощью в соседнюю комнату, где за лабораторным столом из нержавеющей стали, посасывая кусок сахара с ЛСД и слушая пластинку Монка, сидел Крокетт.
Сперва была вспышка раздражения.
– Какого черта тебе надо, Флокс? – рявкнул Крокетт. (Некоторые из этой молодой плеяды звали Мэнихена Флоксом.)
Но потом Крокетт снизошел к просьбе, и одно его присутствие натолкнуло Мэнихена на блестящую мысль вводить раствор подопытным животным через рот. Белая мышь, серая мышь, черная мышь, пегая мышь после нескольких капель стали энергичными и воинственными. Желтая мышь, чуть ли не последняя из партии, тихо скончалась через двадцать восемь минут.
Итак, теперь было известно, что раствор действует как извне, так и изнутри. Тем не менее Крокетт пока не нашел способа избавиться от предательского кольца. Этот аспект проблемы его вообще не заинтересовал. Зато огромное впечатление произвело на Крока то, что самые крошечные добавки диокситетрамерфеноферрогена-14 уничтожали пену, и он похвалил Мэнихена в своей сдержанной американской манере.
– Тут что-то есть, – произнес американец, посасывая сахар с ЛСД.
– Почему мы не можем поговорить здесь? – спросил Мэнихен, страшась обвинения в прогуле.
– Не будь наивным, Флокс, – вместо объяснения сказал Крокетт. И Мэнихен сложил заметки в портфель, убрал оборудование, запер холодильник и последовал за Крокеттом в коридор.
У ворот они встретили мистера Паулсона.
– Крок, старина Крок, – проворковал мистер Паулсон, с любовью обняв Крокетта за плечи. – Мой мальчик… Здравствуйте, Джонс. Куда это вы собрались?
– Я… – запинаясь, начал Мэнихен.
– К окулисту, – решительно сказал Крокетт. – Я его отвезу.
– А-а, – улыбаясь, протянул мистер Паулсон. – У науки тысяча глаз. Добрый старый Крок.
Они вышли из ворот.
– Берете свою машину, мистер Джонс? – спросил сторож. Четыре года назад он слышал, как мистер Паулсон назвал Мэнихена Джонсом.
– Пососи, – оборвал Крокетт и протянул сторожу пару монет и кусок сахара с ЛСД.
– Спасибо, мистер Крокетт. – Сторож закинул сахар в рот и стал сосать.
Роскошная «ланчия» Крокетта вырвалась на шоссе.
Солнце, Италия, высшее общество… Господи, подумал Мэнихен, вот это жизнь.
– Ну, – сказал Крокетт, – давай подсчитаем плюсы и минусы.
Они сидели в темном баре, украшенном витыми медными рогами, хлыстами и узкими треугольными вымпелами. Крокетт пил виски «Джек Дэниэлс». Мэнихен посасывал «Александр» – единственный алкогольный коктейль, который он выносил, потому что тот напоминал ему молоко.
– Плюс первый, – начал Крокетт. – Никакой пены. Колоссальное преимущество. Тебя прославят как национального героя.
Мэнихен начал приятно потеть.
– Минус первый, – продолжал Крокетт, залпом допив стакан и знаком заказав новый. – Минус первый: остаточные кольца. Недостаток, возможно, преодолимый.
– Вопрос времени, – пробормотал Мэнихен. – С другим катализатором…
– Возможно, – пожал плечами Крокетт. – Плюс второй: сродство, пока необъясненное, к живым организмам желтого цвета. Явно нечто новое. Поздравляю.
– О, мистер Крокетт, – проблеял Мэнихен, потея от еще большего удовольствия при таких речах из уст первого в своем выпуске. – Право же…
– Зови меня Крок, – сказал Крокетт. – Мы друзья.
– Крок, – благоговейно произнес Мэнихен, представив себе «ланчию».
– Минус второй, – продолжил Крокетт, принимая очередную порцию «Дэниэлса». – Раствор оказывается гибельным для организмов, к которым он проявляет сродство. Вопрос – минус ли это?
– Э… – выдавил Мэнихен, думая о восемнадцати окостеневших мышах в холодильнике.
– Негативные реакции порой оборачиваются позитивными, – весомо сказал Крокетт. – Все зависит от точки зрения. Нельзя упускать из виду.
– Да, – решительно кивнул Мэнихен, настроившись не упускать из виду.
– Коммерчески. – Крокетт говорил рублеными фразами. – Возьмем ДДТ. Миксоматоз. Бесценный в Австралии. Кролики. Не нравится мне тот карп.
Из аквариума на столе секретарши они позаимствовали золотистого карпа и в 12.56 опустили его сперва в чистый «Флоксо», а затем в раствор Мэнихена. Нельзя сказать, что «Флоксо» рыбке понравился – она встала на голову на дне большой чашки и резко вздрагивала каждые тридцать шесть секунд, – но жила. После двадцати секунд в растворе Мэнихена она испустила дух и покоилась ныне в холодильнике вместе с восемнадцатью мышами.
– Нет, – повторил Крокетт. – Не нравится мне тот карп. Определенно не нравится.
Они сидели в молчании, отдавая дань усопшей рыбке.
– Резюме, – сказал Крокетт. – Открытое нами вещество обладает необычными свойствами. Смехотворно дешево. Токсично для одних организмов, безвредно для других. Не знаю как – пока, – но тут пахнет деньгами. Идея… идея. Есть одно место, где мы можем… – Он замолчал, как будто не решаясь доверить Мэнихену свои мысли. – Желтый, желтый, желтый. Черт побери, чем желтым мы заполонены, как Австралия – кроликами? Найти ответ, и дело в шляпе.
– Что ж, – вставил Мэнихен. – Полагаю, мистер Паулсон оценит наш успех. На Рождество, наверное, получим премию.
– Премию? – Крокетт впервые повысил голос. – Ты что, спятил?
– По моему контракту результат работы принадлежит «Фогелю-Паулсону». У тебя разве не так?
– Ты что, пресвитерианин? – с отвращением выдавил Крокетт.
– Баптист, – честно ответил Мэнихен.
– Теперь понимаешь, почему нельзя было говорить в лаборатории?
– Ну, – произнес Мэнихен, бросив взгляд на трех дам в мини-юбках, – здесь уютней, атмосфера определенно…
– Уютней?! – воскликнул Крокетт и добавил грубое слово. – Слушай, ты владеешь компанией?
– Компанией? – ошеломленно переспросил Мэнихен. – Что мне делать с компанией? Я получаю семь восемьсот в год, а с вычетом налогов и страховки… А ты?
– Четырьмя, пятью, может быть, семью компаниями, – сказал Крокетт. – Кто их считает? Одна в Лихтенштейне, две на Багамах, одна на имя разведенной тетки-нимфоманки…
– В твоем возрасте… – восхищенно прошептал Мэнихен.
– О, иногда я бросаю Паулсону кость. Низкотемпературная обработка полиэстеров, процесс кристаллизации для хранения нестабильных аминокислот… подобные безделушки. Паулсон пускает слюни от счастья. Но если подворачивается что-нибудь серьезное… Господи, старик, где ты был? Только в Германии у меня четыре патента на отверждение стекловолокна. А уж…
– Не стоит углубляться в детали, – перебил Мэнихен, не желая показаться любопытным. Он начал догадываться, откуда берутся «ланчии», «корветы» и «мерседесы».
– Мы зарегистрируем компанию в Гернси – ты и я, – сказал Крокетт. – Может быть, нам понадобится кто-нибудь еще.
– Думаешь, сами не обойдемся? – тревожно спросил Мэнихен. За последние десять минут в нем проснулся инстинкт капиталиста, не желающего без необходимости делить доходы.
– Боюсь, не обойдемся, – задумчиво ответил Крокетт. – Без первоклассного патолога нам не объяснить, каким образом раствор Мэнихена действует на ядро клетки. Понадобится биохимик. Ну и, конечно, ангел.
– Ангел?! – До сих пор Мэнихен не предполагал, что религия является составной частью бизнеса.
– Денежный мешок, – нетерпеливо пояснил Крокетт. – Начнем с патолога. Лучший в стране патолог у нас под боком. Старый добрый Тагека Кай.
Мэнихен кивнул. Тагеко Кай был лучшим в Киото, а потом лучшим в Беркли. Ему принадлежал «ягуар». Тагека Кай разговаривал с Мэнихеном. Однажды. В кино. Тагека Кай спросил: «Не занято?» Мэнихен ответил: «Нет». Он запомнил этот случай.
– Так, – решил Крокетт. – Поймаем Кая, пока тот не смотался домой. Время дорого.
Он положил на стол десятидолларовую банкноту и направился к двери, а Мэнихен засеменил следом, минуя трех дам у стойки. В один прекрасный день…
– Интересно, интересно, – приговаривал Тагека Кай, быстро перелистывая заметки Мэнихена.
Они находились в лаборатории Мэнихена; Крокетт был убежден, что его и Тагеки Кая комнаты оборудованы «жучками». Все единодушно согласились, что никому не придет в голову прослушивать отдел моющих средств, поэтому можно говорить свободно, хотя и на пониженных тонах.
– Интересно, – повторил Тагека Кай. Его английский – с легким техасским акцентом – был безупречен. – Так. Доли партнеров равны, но у меня исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику.
– Кай! – запротестовал Крокетт.
– У меня есть определенные связи в Карибской акватории, – отрезал Тагека Кай. – Либо да, либо нет.
– Заметано, – сказал Крокетт. Тагека был куда ближе к Нобелевской премии, чем Крокетт, и владел компаниями в Панаме, Нигерии и Цюрихе.
Тагека Кай небрежно смахнул мышей и карпа из холодильника на алюминиевый поднос.
– Простите, – произнес Мэнихен. Только что его осенила мысль. – Не хотелось бы вмешиваться, но они – желтые. Мыши, я имею в виду. – Он вспотел от волнения. – То есть я хочу сказать, что, по крайней мере, до сих пор раствор… э-э… – Позже он научится говорить «раствор Мэнихена» не краснея, но пока это было выше его сил. – Одним словом, пока раствор проявляет токсичность только к… э-э… организмам, чей доминантный, если позволите так выразиться, пигмент некоторым образом может быть определен как… э-э… желтый.
– Что вы хотите сказать, партнер? – бесцеремонно перебил его Тагека Кай.
– Всего лишь… м-м… – Мэнихен уже пожалел, что начал говорить. – Ну, существует опасность… Резиновые перчатки, по крайней мере. Полная асептика, позволю себе посоветовать. Поверьте, я меньше всего думаю о расовых… характеристиках, но если, не дай Бог, что-нибудь случится…
– Не беспокойтесь о своем желтом брате, партнер, – бесстрастно сказал Тагека Кай и удалился с подносом.
– Вот рвач! – горько вырвалось у Крокетта, когда дверь за патологом закрылась. – Исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику! Восходящее солнце. Вперед на Манчжурию. Как и в прошлый раз.
По пути домой Мэнихен отметил про себя, что, хотя они оперируют теми же фактами, Крокетт и Тагека Кай схватывают перспективы, совершенно для него скрытые. Вот почему они разъезжают в «ланчиях» и «ягуарах».
Телефон зазвонил в три утра. Миссис Мэнихен застонала, когда муж сонно потянулся через нее к трубке. Она не любила, когда он прикасался к ней без предупреждения.
– Крокетт, – представился голос из трубки. – Я у Тагеки. Немедленно приезжай.
Мэнихен трясущейся рукой положил трубку и стал одеваться. От выпитого коктейля у него болела голова.
– Куда? – произнесла миссис Мэнихен.
– Совещание.
– В три утра? – Она не открыла глаз, но рот ее скривился.
– Я не обратил внимание на время. – Еще недолго. Боже мой, совсем недолго.
– Спокойной ночи, Ромео.
– Это Сэмюэль Крокетт, – сказал Мэнихен, возясь со штанами.
– Педераст, – не открывая глаз, молвила миссис Мэнихен. – Никогда не сомневалась.
– Право, Лулу… – В конце концов, Крокетт – его партнер.
– Принеси домой ЛСД, – пробормотала, засыпая, миссис Мэнихен.
Странная просьба, подумал Мэнихен, по миллиметру закрывая дверь, чтобы не разбудить детей. У них обоих подсознательный страх внезапного шума, предупреждал его детский психиатр.
Тагека Кай жил в центре города, в фешенебельной квартире на верхнем этаже тринадцатиэтажного дома. У подъезда стояли его «ягуар» и «ланчиа» Крокетта. Мэнихен припарковал «плимут» рядом. Может быть, «феррари»?..
Крокетт потягивал пиво в гостиной и любовался моделью клиппера под всеми парусами, заключенной в бутылку.
– Привет, – бросил он. – Как доехал?
– Ну, – сказал Мэнихен, потирая красные глаза, – должен признаться, что я привык к восьмичасовому сну…
– Придется отвыкать, – отрезал Крокетт. – Я обхожусь двумя часами. – Он отхлебнул пива. – Старый добрый Тагека сейчас освободится. Он в лаборатории.
Открылась дверь, и в комнату вплыла роскошная девушка в лиловых шароварах, с пивом и шоколадными пирожными на подносе. Она ослепительно улыбнулась Мэнихену, и тот, пораженный, взял два пирожных и пиво.
Раздался звонок.
– Капитан Ахаб, – пояснила девушка. – Ждет.
– Сюда, Флокс, – сказал Крокетт, резво встрепенувшись.
– У тебя есть, Сэмми?..
Крокетт кинул ей кусок сахара. Девушка разлеглась на диване, высоко закинув обольстительные ноги, и маленькими белыми зубками стала покусывать сахар.
Домашняя лаборатория Тагеки Кая была просторнее и лучше оборудована, чем все отделы «Фогеля-Паулсона». Там стоял большой операционный стол, который поворачивался под любым углом, мощные лампы на шарнирах, шкафы с инструментами, стерилизаторы, холодильники со стекляными дверцами, гигантский рентгеновский аппарат, микроскопы и все прочее.
– Ух! – воскликнул Мэнихен.
Тагека был одет в хирургический халат и в этот момент стягивал маску и шапочку. Под халатом виднелись голубые джинсы и ковбойские туфли на высоких скошеных каблуках с серебряными насечками.
– Я вскрыл восемнадцать мышей. Желтых. – Он улыбнулся Мэнихену, сверкнув самурайскими зубами. – Рано еще утверждать что-либо определенное; однако, по всей видимости, Мэнихен, вы наткнулись на нечто совершенно новое.
– В самом деле? – жадно спросил Мэнихен. – А на что?
Тагека Кай и Крокетт обменялись многозначительными взглядами.