О многом бы хотелось рассказать тебе, но я настолько утомлена, совсем без сил, что - неожиданное следствие - кажется, скоро буду годна только на то, чтобы воду таскать.
Целую тебя.
Твоя Аля.
Б.Л. Пастернаку
15 декабря 1948
Борис, дорогой! Не ответила тебе на то твоё письмо всё из-за той же занятости и сумбура вообще, но рада была очень, что ты не рассердился на мелочный мой подход к твоей большой книге. Да и сердишься ли ты вообще когда-нибудь? Я — нет, только изредка бешусь, но не сержусь никогда, — впрочем, Бог с ним, я совсем не о том хотела тебе написать. В старой инвентарной книге училищной библиотеки я нашла запись: «Л. Пастернак, альбом, 40 р.», и никаких следов самого альбома в самой библиотеке, в библиотечных карточках. Всё же по наитию разыскала и того человека, у которого уже второй год лежала книга, и книгу. Она, вероятно, есть у тебя, такая большая, в синем переплёте, со множеством репродукций, издание 1932 г., текст Макса Осборна1. Книга — с надписью: «Дорогим Варе и Осипу с любовью, Леонид Пастернак, Б., 1934 г.» Как она попала сюда, кто такие Варя и Осип?2 Никто у нас не знает, да и ты вряд ли знаешь - а м. б. и помнишь Варю и Осипа? Напиши, мне очень интересно. Часть наших книг по искусству были куплены нашим училищем в год окончания войны где-то в Рязанской области, остались они после смерти какого-то старого художника, фамилии которого никто у нас не знает. М. б. это и был тот самый Осип? И ещё — нашла я среди разрозненных репродукций, в нашей же библиотеке, в хламе, несколько архитектурных репродукций, причём некоторые из них были исправлены, видимо автором, тушью (дорисованы деревья, окна, решетки, кое-где заштриховано, перечёркнуто). Я задумалась над этой доработкой, представила себе сейчас же, как, много лет спустя, набрёл он на эти свои старые работы, увидел их со-свежа и несколькими зрелыми и свежими штрихами и линиями всё перестроил и переиначил. Подпись — Ноаковский3, я не знала такого, я вообще совсем не знаю архитекторов. Но эту фамилию я встретила на днях в книге Сидорова о Рерберге4 — «крупный архитектор-преподаватель». И вот какая-то установилась во мне связь между работами Ноаковского, книгой твоего отца, Варей и Осипом. Попала ли сюда книга Пастернака из библиотеки Ноаковского? Попали ли сюда репродукции Ноаковского из библиотеки Осипа?5 Кто из них - жив, кто умер в Рязанской области в год окончания войны? Или вообще никакой связи нет, и всё это — случайно? Как хороши работы твоего отца, какие великолепные рисунки, задушу хватают. Проницательно и крылато, большое в этом сходство между вами, не сходство, а родство, большее, чем кровное. (Я раньше знала только его Толстого, и твой тот, скуластый, лохматый, одухотворённый портрет, который очень люблю.) Многое из этой синей книги - к твоей последней, и многое и многие.
Вообще же это моё послание - очередной бред сивой кобылы -пытаюсь писать на работе, в шуме и неразберихе, и синяя книга, как птица (одноименная!), тут же, передо мной.
Целую тебя.
Твоя Аля
’ Речь идет о кн. Osborn Max. Leonid Pasternak. Warschau, 1932 (нем. яз.).
2 В письме А,С. 29 января 1949 г. Б.Л. Пастернак отвечает: «Осип, брат моей матери, дядя, Варя - его жена (все - уже покойные). Этот дядя, доктор Кауфман, был всю жизнь земским врачом в Рязанской губернии, сначала, в незапамятное время в Туме, а потом в Касимове» (Знамя. 2003. № 11. С. 161).
3Станислав Владиславович Ноаковский (1867-1928), по словам Б.Л., был инспектором Московского Строгановского училища, профессором архитектуры, великолепным рисовальщиком.
4Сидоров А.А. И.Ф. Рерберг. М., 1947.
5 По свидетельству краеведа из Касимова Г.И. Садко, ряд книг по искусству, принадлежавших Кауфманам, поступил в библиотеку Рязанского художественного училища.
З.М. Ширкевич
26 декабря 1948
С новым годом, дорогая Зинуша! В первую очередь здоровья - в первую очередь Вашего и Лилиного, а потом и всех прочих близких.
Желаю вам от всего своего самого большого в Рязани, сердца. И чтобы всё было очень хорошо.
Ваша Аля
Рязань. 26.12.48
P.S. Изображённый на обороте новорожденный показывает кукиш не 1949-му году, а 1948-му, который полностью, в некоторых отношениях обманул всех нас. Но наступающий будет честнее.
Р
Pit Ц )**{%*Л*1*'*М‘Л UA Iit(« ■
*14 Г ■ 1И}, о ti «4 -
№ k*»i kluU MOAAJUUi. 1«бЪ k*i<.
U -liCieJV, tnt*.w
Г^АлииО.
P<*f^, ‘Ц.цТчу
Рисованная новогодняя открытка. Рязань, 26 декабря 1948
Б.Л. Пастернаку
21 января 1949
Дорогой Борис! Ты замолк, но это ничего. Я надеюсь быть на днях в Москве1 и видеть тебя — позвоню тебе. Это не письмо, а почти телеграмма, но сейчас экзамены, работаю почти круглые сутки, совсем извелась. Очень хочется увидеть тебя наконец.
Твоя Аля
1 А.С. смогла на несколько дней тайно, так как сосланным на 101-й километр это было запрещено, приехать в Москву. О посещении квартиры Б.Л. она пишет в письме к нему от 26.VIII.49 г. из Туруханска.
Е.Я. Эфрон
15 июня 1949 Рязань. Тюрьма № 1. Эфрон А.С.1
Дорогая Лилечка, Вы давно не имеете от меня известий и, наверное, беспокоитесь. Я жива и по-прежнему здорова. Очень прошу Вас позаботиться о моих вещах, оставшихся в Рязани на квартире, а я, когда приеду на место, сообщу Вам, куда и что мне переслать. Простите меня за беспокойство, я надеюсь, что вы обе здоровы по мере возможности. Лилечка, если Вы не на даче и если Вам не очень трудно, то пришлите мне сюда, только поскорее, немного хотя бы сухарей, сахару на дорогу, цельную рубашку и какую-нб. кофту с длинными рукавами и простынку. Можете прислать письмо. Мне ещё очень нужен мешок для вещей — или наволочка от матраца. Но я не знаю, где мои вещи сейчас, ещё в Рязани на квартире или их перевезли к Вам. Лилечка, я надеюсь, что по приезде устроюсь на работу неплохо и смогу Вам помогать, а то всё Вы мне помогаете. Будьте здоровы,
мои родные, очень жду от вас весточки, приеду на место — сообщу подробно о себе. Позаботьтесь о моих вещах и о деньгах, к<отор>ые остались у бабки, где я жила, и к<отор>ые мне будут оч<ень> нужны по приезде. Крепко вас целую всех.
Ваша А.Эфрон
Если можете — пришлите и напишите поскорее. Ещё очень нужен пояс с резинками и майка или футболка.
1 А.С. была арестована 22 февраля 1949 г.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
25 июля 1949
Дорогие мои Лиля и Зина! Пишу вам на пароходе, везущем меня в Туруханский край, куда направляют меня и многих мне подобных на пожизненное поселение. Это — 1500 километров на север по Енисею и ещё сколько-то вглубь от реки. Точного адреса пока не знаю, телеграфирую его вам, как только прибуду на место. Буду находиться в 300 кил<ометрах> от Игарки, т. е. совсем, совсем на Севере. Едем по Енисею уже 3 суток, река огромная, природа суровая, скудная и нудная. По-своему красиво, конечно, но смотрится без всякого удовольствия. На месте работой и жильём не обеспечивают, устраивайся как хочешь. Наиболее доступные варианты — лесоповал, лесосплав и кое-где колхозы. Всякий вид культурно-просветительной работы нам запрещён. Зона хождений — очень ограничена и нарушать её не рекомендуется — можно получить до 25 лет каторжных работ, а эта перспектива не очень воодушевляет. В Рязани ко мне на свидание пришли мои ученики, они сказали, что мои вещи и деньги перевезены в Москву, я думаю, что они находятся у вас, а не у Нины. Сейчас у меня на руках есть немного меньше 100 р., вначале деньги у меня были, но всё время приходилось прикупать продукты, т. к. везде было очень неважно с питанием. По приезде на место телеграфирую вам и попрошу прислать денег телеграфом, сколько можно будет из тех, что у вас (или у Нины) остались. Кроме того, мне необходимы кое-какие вещи, ибо то, что у меня с собой и на себе, от тюрем и этапов уже пришло в почти полную негодность. Если из Москвы не принимают, то, м. б., можно будет организовать через Рязань. Тася1 (Кузьма и Нина2 её знают) не откажется послать. Мне совершенно необходимо бельё, большая моя простыня, синее платье, то, что покрепче из одежды, и то, что потеплее, — вязаные мои кофточки и оставшиеся клубки и мотки шерсти и ниток, а также мои вяз<альные> спицы и крючки. Очень нужны какие-нб. тёплые штаны, Мурина вроде замшевая курточка, непромокаемый серый плаш. Кроме того, необходимы акв<арельные> краски и кисти раз-н<ых> размеров и возможно больше бумаги писчей и рисовальной, цветные, простые и химич<еские> карандаши, черн<ильный> порошок, чернильница пластмассовая. Всё это у меня имелось в наличии. Теперь - необходим какой-нибудь минимум посуды - кружка и мисочка у меня есть - нужно хотя бы 2 алюм<иниевые> кастрюли с крышкой, 2 миски, 2 вилки, 2 ножа, 2 ложки больших и чайных и что-нб. из пластмассы, какие-нб. тарелочки, завинчивающуюся коробочку, пару стаканчиков. Необходимы ножницы (у меня было 2 пары - маленькие и побольше), иголки, нитки, пуговицы и щипцы для ногтей, кот<орые> у меня тоже были. Посуду придётся купить из моих денег — если они вообще существуют и находятся у вас (было 900 р., кот<орые> прислал мне Борис накануне моего отъезда - я оставила их у бабки). Т. к. нужно отправить много кое-чего, то м. б. принимают посылки багажом, это было бы проще всего. Тогда можно было бы всё послать в 1 или 2 чемоданах. Если Мулька цел и не отказался, то надеюсь, что он поможет организовать отправку вещей. Да, у меня там был кусок сатина, пожалуйста, пришлите тоже, и синенькие босоножки, и вообще не только нужное, а и что-нб. из приятного, п. ч. все имеющиеся в наличии лохмотья совершенно осточертели. Но это, конечно, неважно.
Привет всем друзьям.
Ваша Аля
1 Таисия Трофимовна Чубукина, сослуживица А.С. по Рязанскому художественному училищу. Она и ее жених, Анатолий Федорович Фокин, студент этого училища, добились разрешения на передачи и свидания с А.С. в рязанской тюрьме.
г Речь идёт о супругах Гордон: Иосифе Давидовиче (близкие звали его Кузь мой или Юзом) и Нине Павловне.
Е. Я. Эфрон и З.М. Ширкевич [Дата и начало текста не сохранились]
В который раз приходится просить прощения за эти бесчисленные — в который раз! — поручения. Я знаю, что вы не сердитесь и всё понимаете. Пишу вам это сугубо утилитарное письмо, то есть это письмо в таком сугубо утилитарном стиле, потому что очень надеюсь получить необходимое подспорье, т. к. навигация здесь кончается в пер-
«Wh4
вых числах сентября, и потом наступает зима до начала июня, а перезимовать без необходимого, думается, совсем невозможно. В таких тяжёлых условиях, в какие попадаю теперь, я ещё не бывала за все эти годы, несмотря на то, что пережить пришлось немало. Зимой здесь всё же должна быть почтовая связь телеграфом и самолётом. А ещё на оленях и на собаках. Морозы до 60 гр., сильные ветры, близко Карское море. Всё бы ничего, если бы не пожизненно, очень уж страшно звучит - бедная моя жизнь! Дорогие мои, думаю о вас постоянно, счастлива, что хоть повидаться удалось, многих везут сюда из лагерей без пересадки, люди даже не смогли повидать своих. Мне ещё хорошо, я хоть немного отвела душу и подышала родным воздухом. Передайте Мульке, что я ему напишу 25 п/о до востр<ебования>, чтобы он это письмо непременно востребовал, а то он бывает очень рассеянным по этой части. Передайте мою глубокую благодарность Нине и Кузе за их отношение, пусть на
Sgte?^
iu*^C^Vi4<- i7*V
Отрывок этапного письма А. Эфрон
меня не обижаются, я совсем ни при чем, что пришлось так скоро расстаться. Насколько соображаю, Кузя пока ничем не рискует, но отношение к нему самое пристально-внимательное. Мне кажется, он умеет держать себя, но - пусть избегает большого количества поверхностных знакомств. Нине напишу подробнее на Валю. Целую очень крепко и люблю.
Аля
Простите за нелепое письмо, пишу в трудных условиях, жилья нет, угол найти нелегко, но я всё же надеюсь, что хоть минимально все наладится. Пока что рада очень, что удалось найти работу здесь, на месте1. Хоть и тяжело мне будет, но хоть письма буду получать’ если кто напишет. Если бы вы знали, как я устала от всех этих переживаний и от всех этих дорог! Но пока что жива, несмотря ни на что. Пишите мне авиапочтой. Получили ли моё письмо с парохода? Дорогие мои, простите за все причиняемые вам хлопоты — ну что я могу поделать!
Ваша Аля
' В последних числах июля пароход с партией ссыльных прибыл в Туруханск на Енисее.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
23 августа 1949
Дорогие мои Лиля и Зина! Вчера вернулась с сенокоса и получила вашу открытку с Нютиной припиской и тут же на почте неожиданно разревелась, наполовину от радости, наполовину от горя. Боже мой, как мне хочется всех вас видеть! Мало удалось нам побыть вместе, но хорошо, что хоть это удалось, хоть повидались — и я немного отогрелась возле вас - для того, чтобы стынуть и стынуть вновь. Невероятно складывается жизнь вообще и моя в частности. Вместе с вашей открыткой получила необычайно трогательное письмо от моих рязанских сослуживцев, где они рассказывают, как ребята меня вспоминали на выпускном вечере и как сами они, т. е. сослуживцы, часто и добром поминают меня.
Очень вкратце расскажу о себе. Партия, с которой я прибыла, была почти вся распределена по местным колхозам, несколько человек, в том числе и я, были оставлены в Туруханске с условием — найти работу и квартиру в трёхдневный срок. Это было невероятно трудно, так мало это село нуждается в рабочей силе и располагает жилплощадью. Наконец в самую последнюю минуту мне удалось устроиться уборщицей в школе — оклад 180 р., и работа, принимая во внимание условия Крайнего Севера, — тяжёлая: сенокос, ремонт школы, пилка и колка дров плюс все остальные уборщицыны обязанности. На покос добираться пришлось 8 километров на лодке по Енисею и Тунгуске и ещё какой-то безымянной речке. Оказались мы на каком-то первобытном острове, где было не так много земли, как воды — ручьи, озёра и болота. Сено косили на болотах, причём здешняя трава совсем не похожа на ту, что у вас на даче. Растут какие-то дудки значительно выше человеческого роста, а высыхая, превращаются в хворост. Комары и мошки — сплошной тучей, заедают и доводят до исступления. Погода меняется 20 раз в сутки, всё время проливные дожди и пронзи-
тельный северный ветер. Но птицы в этом краю — непуганые, людей совсем не боятся. Просыпаясь утром, вокруг шалаша находили медвежьи и лисьи следы. За 22 дня пребывания на покосе перетаскала на себе 100 центнеров сена на порядочные расстояния. Всё это после тяжёлой и долгой дороги и соответствующих переживаний. Одним словом, устала я, Лиленька, ужасно, но не жалуюсь и не сетую, зная, что очень многим приходится значительно труднее. Вернувшись с покоса, впряглась в работу в самой школе, перед началом учебного года дела очень много не только педагогам и секретарям, как бывало в Рязани, но и техничкам. Т. к. я долгое время отсутствовала, то до сих пор «документ» мой не оформлен, и я смогу получить его только завтра и завтра же получу прибывшие на моё имя деньги — зарплата настолько мала, что я проела её, даже и не заметив, и вот уже несколько дней живу, как птичка небесная и даже хуже. Квартиру мы с одной женщиной1 сняли пополам, угол в какой-то неописуемой избушке, причём самое для меня страшное — клопы, которых гораздо больше, чем в нашей энциклопедии. Воду таскаем из Енисея, далеко и сильно в гору, ну и вообще и т. д. Электричества в селе нет, хотя стоят столбы и протянуты провода, но — никакой энергии, нет электростанции. Очень много собак — пушистых лаек, которые совсем не лают и очень добрые. Зимой их впрягают в нарты и на них возят — дрова, воду. Коренного населения мало, большинство приезжие вроде меня.
А.С. Эфрон после этапа Туруханск, август 1949С.
MUtRUe QtL ****¥&-
to Чу
Надпись на обороте фотографии
Цены московские, но ассортимент продуктов слабоват. Из жиров есть сливочное масло, мяса почти никогда не бывает, свежей рыбы тоже. Есть солёная рыба, крупа, американские консервы. Овощей почти нет, на базаре репа продаётся поштучно - 1р. штука. Конфеты -65 р. кило, вообще ничего дешёвого сладкого нет. Говорят, что зимой с продуктами будет лучше. Пока что на мой заработок, без огорода и без приработка, прожить просто невозможно. Одна подготовка к девятимесячной суровой зиме стоит очень больших денег. Но я пока что счастлива тем, что не уехала дальше и глуше, где условия ещё гораздо более суровые и возможности заработка ещё более шаткие, чем
здесь. Все-таки село, в котором я нахожусь, — районный центр, а это на данном этапе — очень много.
Лиленька, мне нужно всё что возможно из имеющегося в моих вещах тёплого, кроме того нужны простые чулки, майка и футболка, рейтузы, совершенно необходимы акварельные краски и кисти (акварельные же) и если возможно — гуашь. Нужны карандаши, необходима бумага писчая и рисовальная, конверты. Очень нужна пара алюминиевых кастрюль и немного пластмассовой посуды, с посудой здесь очень неважно. Если можно, пришлите пластмассовых пуговок повеселей, обязательно вязальные спицы и что возможно из моих шерстяных остатков — клубков, мотков и просто всякой дряни, здесь шерсти нет никакой, а мне она очень нужна, у меня нет ни рукавиц, ни носков, ничего из необходимого здесь. Телогрейку куплю себе здесь...
Родные мои, простите за все поручения, как ужасно, что я до сих пор ничем не смогла вам помочь и всё вам приходится. Ради Бога напишите, жив ли Мулька? Целую всех.
Ваша Аля
' Ада Александровна Шкодина (урожд. Федерольф, 1901-1996), отбыв лагерный срок (1937-1947), поселилась в Рязани, где была повторно арестована. Знакомство, а затем дружба с А С. Эфрон начались в камере рязанской тюрьмы,
Б.Л. Пастернаку
26 августа 1949
Дорогой Борис! Всё - как сон, и всё никак не проснусь. В Рязани я ушла с работы очень вскоре после возвращения из Москвы, успев послать тебе коротенькое, наспех, письмецо. Завербовали1 меня сюда очень быстро (нужны люди со специальным образованием и большим стажем, вроде нас с Асей2), а ехала я до места назначения около четырёх месяцев самым томительным образом. Самым неприятным был перегон Куйбышев - Красноярск, мучила жара, жажда, сердце томилось. Из Красноярска ехали пароходом по Енисею, что-то долго и далеко, я никогда ещё в жизни не видела такой большой, равнодушно-сильной, графически чёткой и до такой степени северной реки. И никогда не додумалась бы сама посмотреть. Берега из таёжных превращались в лесотундру, и с Севера, как из пасти какого-то внеземного зверя, несло холодом. Несло, несёт и, видимо, всегда будет нести. Здесь где-то совсем близко должна быть кухня, где в огромных количествах готовят плохую погоду для самых далёких краёв. «Наступило резкое похолодание» — это мы. Закаты здесь неописуемые. Только великий творец может, затратив столько золота и пурпура, передать ими ощущение не огня, не света, не тепла, а неизбежного и неумолимого, как Смерть, холода. Холодно. Уже холодно. Каково же будет дальше!