Дорогие мои, крепко и нежно целую вас. Ещё и ещё раз спасибо за бесконечную вашу заботу - мою единственную радость. Чем меньше остаётся своих — родных и близких, тем сильнее, нежнее их любишь, за них самих и за всех ушедших. Я очень прошу ещё раз прислать мне Нютин адрес, такая свинья, с прошлого года никак не собралась ей написать и адрес потеряла. Не сердитесь за мою безалаберность и пришлите - мне очень хочется написать ей. Ещё раз целую. Пишите хоть открытки.
Ваша Аля
' В «Литературной газете» от 8 августа 1950 г. А. Лацис в заметке «Литературная хроника», содержащей обзор августовского номера «Нового мира», пишет о рецензии Т. Мотылевой «“Фауст" в переводе Пастернака»: «Т. Мотылева убедительно показала, как особенности и слабости ущербного дарования Б. Пастернака - тяга к иррациональному началу, безразличие к началу жизнеутверждающему - привели к искажению социально-философского смысла “Фауста”».
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
7 сентября 1950
Дорогие мои Лиля и Зина! Получила ваше письмо, где пишете про Нютино пребывание, неудачный пирог и приезд Кота. Письмо шло всего неделю; т. ч. получила совсем свежие новости. Очень огорчена тем, что выслали целых три посылки. Моя приятельница, видя моё огорчение, сказала, что, несмотря на все трудности, с посылками связанные, вам всё же «доставляет удовольствие» отправлять мне их - я очень зло ответила, что предпочла бы доставлять вам удовольствие другого рода, чем тянуть у вас последнее. Куда ездил Кот?
На практику, наверное? Работает ли он уже и где? Как выглядит Нютя? Наверное, как всегда, усталая, растрёпанная и самоотверженная. Чем старше и, вероятно, глубже становлюсь, тем больше понимаю и люблю всех старших своей семьи. Это чувство трудно поддаётся словам, особенно моим, которые всегда наспех. Очень, очень мне жаль, что так мало знаю о своей бабушке (Лилиной маме) и совсем ничего о дедушке1. Даже странно — мне папа о матери рассказывал, Акварель А. Эфрон когда я была маленькая, эпизоды, доступные *Вид из сеней» моему возрасту и связанные с его детством. Об отце мало говорил. А взрослой мне не рассказывал о своих родителях по-настоящему. Маминых родителей я знаю гораздо лучше и полнее, и отца, и мать, знаю их не только как «родителей», а просто как людей, и ещё поэтому мне очень ясны и мама, и Ася. Андрея, своего дядю, маминого покойного брата, я помню, а Валерию2, которая и сейчас жива и с к<отор>ой Ася переписывается, никогда не видела или, если видела, то в раннем детстве, — забыла. Мама всегда с большой нежностью вспоминала Серёжиного брата Петю, ведь у него была жена и дочь (кажется, дочь?)3. Что с ними стало? А папа вспоминал с особенной нежностью маленького брата Котика.
Петину маску я помню, даже помню, где она у мамы в комнате находилась, слева от входа, в таком углублении вроде ниши. Лилень-ка, помните мамину комнату в Борисоглебском4? Слева стояло вольтеровское кресло, под валики которого я запихивала манную кашу, у окна — письменный стол и возле него небольшой секретер, на к<о-тор>ом, среди всяких мелочей, была какая-то «железная дева», статуэтка, к<отор>ая открывалась и внутри торчали гвозди. Над маминой постелью был папин портрет - в шезлонге или кресле, на оранжевом фоне, с книгой в руке. Большой, во всю стену, работы Н. Крандиев-ской5. В углу стоял большой секретер, на другой стене, напротив папиного портрета, висел врубелевский Пан и ещё что-то морское, врубелевское же, и шкурка Кусаки, а позже там была ещё полочка с самыми любимыми мамиными книгами. Люстра была старинная, синяя, хрустальная, и белая медвежья шкура на полу. Обои были с розами, небольшими, на кремовом фоне.
Лиленька, о стольком хотелось бы Вас порасспросить, о Вас самой, и о Вашей семье, и обо всех старших - подумать только, что когда была возможность и когда мы были вместе, то говорилось почти всегда о чём-то более близком по времени и часто о совсем несущественном. А когда я приехала тогда, в первый раз6, то ленилась бывать у Тямтяши7, о чём сейчас тоже жалею, она ведь всех знала, и помнила, и очень любила. Смолоду всегда кажется, что всё успеешь, а главное — бываешь очень невнимателен (даже будучи человеком очень привязанным к семье) к своим близким. Кажется, что уж с ними-то всегда успеешь поговорить и наговориться и тянешься к чужим, прохожим в твоей жизни.
Как жаль, что у вас неудачное, в смысле погоды, лето! У нас хоть и вообще холодновато, но всё же было дней десять-15 солнечных и безветренных, что здесь - чрезвычайная редкость. И вообще не очень дождило - с перерывами и не целыми сутками. Конец же августа и начало сентября такие, какие бывают в Москве, только «холоднее», но порции солнца и дождя нормальные, по сезону.
АкварельА. Эфрон «Наша комната»Беспросветные дожди обещают во 2-ой пол<овине> сент<ября>. Я в отпуску с 1 -го по 15 сент., впервые за очень много лет, но отдыхать совсем не удаётся, всё вожусь с домиком и «хозяйством», стараемся утеплиться и подготовиться к зиме. Вчера всё побелила снаружи и внутри, т. ч. само жильё готово к зимовке. Известь так разъела пальцы, что еле держу перо. В этом году ужасно много грибов, приносили вёдрами, сушили и мариновали (подосиновики и берёзовики), немного насолили. Ягод не очень много, но всё же по 2—3 литра приносила голубики и черники, и даже немного варенья наварили, можно бы и больше, но из-за сахара дорого получается. Сейчас мучаемся с дровами, пока что безрезультатно. Всё решительно перестирала и перегладила, в общем, дома - чистота и порядок. Кухня — под одной крышей, а то, что на рисунке неоштукатурено, — сени. Теперь уже оштукатурены и побелены. Зиночка, большое спасибо за '/2 ватман. Нина, конечно, не присылала ничего. «Фауст» у меня есть, статьи о нём Мотылёвой не читала, но огорчена заранее. Ответа от И.В.8 ещё не имею, как только и если получу, непременно сообщу. Пока крепко целую.
Ваша Аля
В конце августа уже ночами были заморозки. А сейчас — осень, всё золотое и красное - краски заката на земле.
' Елизавета Петровна Дурново (1855-1910) происходила из старинного дворянского рода; муж ее Яков Константинович Эфрон (1853-1909), уроженец Ков-но, - из бедной еврейской семьи. Оба они - участники народнических организаций «Земля и воля» и «Черный передел». В 1880 г. Е.П. Дурново после перевозки нелегальной типографии из Москвы в Петербург была арестована и заключена в Петропавловскую крепость. Будучи освобождена под большой залог, вскоре бежала в Швейцарию. Там она вышла замуж за Я.К. Эфрона и родила трех старших детей. По возвращении в Россию Я.К. Эфрон долго не мог получить никакой работы по специальности, т.к. состоял под гласным надзором полиции. Чтобы содержать семью (у них было девять детей), он был вынужден поступить инспектором в страховое общество. В конце 90-х годов Елизавета Петровна вернулась к революционной деятельности и в 1906-м вновь была арестована, но, вследствие плохого состояния здоровья, была взята на поруки и переправлена за границу с младшим сыном Котиком (Константином, р. 1897 или 1898). Весной 1909 г. привезли в Париж и умиравшего от рака печени Якова Константиновича. В 1910 г внезапно повесился Котик, а на следующий день - Елизавета Петровна. Впоследствии А.С. на основе рассказов Елизаветы Яковлевны написала о семье Эфронов в своих «Страницах воспоминаний» (впервые опубл.: Звезда. 1973. № 3).
2 Андрей Иванович и Валерия Ивановна Цветаевы, дети И.В. Цветаеваотпервого брака.
3Петр Яковлевич Эфрон (1884-1914) - эсер-максималист, участник ряда экспроприаций банков, дружинник во время Московского вооруженного восстания, актер. Вера Михайловна Эфрон, жена П.Я. Эфрона, актриса. Их дочь Ирина (Ластуня) (р. 1908 или 1909) умерла в младенчестве.
4 В доме № 6 по Борисоглебскому переулку М.И. Цветаева прожила с осени 1914 г. до отъезда за границу весной 1922 г. Ныне там находится Культурный центр «Дом-музей Марины Цветаевой».
5Надежда Васильевна Крандиевская (1891 -1968) - скульптор, живописец. Ею выполнены два ранних скульптурных портрета М.И. Цветаевой и написаны портреты С.Я. и Е.Я. Эфрон. Портрет же С.Я. Эфрона, сидящего в шезлонге, написан Магдой Максимилиановной Нахман, подругой Е.Я. Эфрон, автором портрета М.И. Цветаевой (1913) (местонахождение обоих портретов неизвестно).
6 Имеется в виду возвращение в 1937 г. в СССР.
7 Домашнее прозвище Надежды Львовны Лебуржуа (1855-1943). Внучка француженки-гувернантки, она выросла в доме Дурново; Елизавета Петровна Дурново-Эфрон, а затем и ее дети были с нею очень близки.
8 И.В. Сталина.
Б.Л. Пастернаку
5Надежда Васильевна Крандиевская (1891 -1968) - скульптор, живописец. Ею выполнены два ранних скульптурных портрета М.И. Цветаевой и написаны портреты С.Я. и Е.Я. Эфрон. Портрет же С.Я. Эфрона, сидящего в шезлонге, написан Магдой Максимилиановной Нахман, подругой Е.Я. Эфрон, автором портрета М.И. Цветаевой (1913) (местонахождение обоих портретов неизвестно).
6 Имеется в виду возвращение в 1937 г. в СССР.
7 Домашнее прозвище Надежды Львовны Лебуржуа (1855-1943). Внучка француженки-гувернантки, она выросла в доме Дурново; Елизавета Петровна Дурново-Эфрон, а затем и ее дети были с нею очень близки.
8 И.В. Сталина.
Б.Л. Пастернаку
8 сентября 1950
Дорогой Борис! Всё никак не удаётся написать тебе, а вместе с тем нет ни одного дня, чтобы не думала о тебе и не говорила бы с тобой. Но занятость и усталость такие, что всем этим мыслям и разговорам так и не удаётся добраться до бумаги. Большое, хоть и ужасно запоздалое, тебе спасибо за твоего «Фауста». Для меня он - откровение, т. к. до этого читала (уже давно) в старых переводах, русских и французских, где за всеми словесными нагромождениями Гёте совершенно пропадал, вместе с читателем. Я, любя твоё, очень к тебе придирчива, но тут о придирках не может быть и речи — безупречно.
Вообще — прекрасен язык твоих переводов, шекспировские я всё читала, ты, как никто, умеешь, помимо остального, передавать эпоху, не вдаваясь в архаичность, что ли, благодаря этому читающий чувствует себя современником героев, их язык — его язык. Необычайное у тебя богатство словаря. Фауста прочла сперва начерно, сейчас перечитываю медленно и с наслаждением, по-настоящему наслаждаюсь каждым словом и словечком, рифмами, ритмами, и тем, что всё это — живое, крепкое, сильное, настоящее.
Акварель А. Эфрон «Льдины»Милый мой Борис, жестоко ошибаются те, кто не чувствует в твоём творчестве жизнеутверждающего начала1. Тебе, конечно, от этого не легче! Не тот критик плох, который писать не умеет, - а тот, который не умеет читать!
Как всегда, пишу тебе поздно, как всегда усталая, и поэтому, опять-таки как всегда, не в состоянии рассказать тебе всё, что хочется, и так, как хотелось бы. Здешний быт пожирает всё время без остатка, и в первую очередь то, что даётся человеку для того, чтобы быть самим собою. А я - я тогда, когда пишу, иногда, когда рисую, иногда, когда читаю. Читать удаётся чуть-чуть за счёт сна, а насчёт писаний и рисования — ничего не получается, как ни пытаюсь отстоять хотя бы один час своего собственного времени в сутки.
Но в жизни остаётся много радостного. В этом году здесь чудная осень, холодная и ясная, я несколько раз ходила в лес за грибами, за ягодами и чувствовала себя просто счастливой среди золотых осин, золотых берёз, счастливой, как в детстве, которое в памяти моей связано тоже с лесом. Как я люблю шелест листьев под ногами и пружинящий мох — мне всегда кажется, что мама — близко. Верующие служат панихиды по умершим, а я в память мамы хожу в лес, и там, живая среди живых деревьев, думаю о ней, живой, даже не «думаю», а как-то сердцем, всей собою, близко к ней.
Благодаря тебе с жильём всё у меня налажено и улажено, славный маленький домик на берегу Енисея, комната и кухня, живём вдвоём с приятельницей, и с нами собака. Пристроили сени, всё оштукатурили снаружи и внутри, всё — сами, и теперь всё побелила, и известка так съела пальцы, что перо держу раскорякой, особенно большой и указательный пальцы пострадали. Всё лето провозилась с глиной, навозом и пр. стройматериалами. Трудно, т. к. обе работаем, но зато надеемся, что зимой теплее будет, чем в прежней хибарке. И главное - ни хозяев, ни соседей, так хорошо! Осталось осуществить ещё очень трудное — запасти топливо и картошку на зиму, особенно трудно с дровами, их надо очень много, а пока ещё нет ни полена. Вот-вот начнутся дожди, а тогда к лесу не подступишься. Трудно здесь с транспортом.
Всё домашнее делаю сама, готовлю, стираю, мою полы, таскаю воду, пилю, колю, топлю. Как вспомню о газе и центральном отоплении - завидно становится: сколько же свободного времени дают они людям! Боюсь, что в Туруханске такие вещи заведутся в самую последнюю очередь - когда правнукам, хоть не лично моим, а моих односельчан, надоест жить по старинке.
Скоро, очень скоро зима. Уже холод и тьма берут нас в окружение. Как-то удастся перезимовать! Скоро полетят отсюда гуси-лебеди, скоро пройдут последние пароходы - да что гуси-лебеди! Даже вороны улетают, не переносят климата!
Когда будет минутка, напиши хоть открытку, я очень давно ничего о тебе не знаю. Даже Лиля, и та чаще пишет. Жалуется она на дождливое лето. Надеюсь, дождь не помешал тебе хорошо работать, и, работая, хоть немного отдохнуть от города. А я бы уже с удовольствием отдохнула от деревни.
На днях впала в детство - затаив дыхание смотрела «Монте-Кристо» в кино. Только, к сожалению, не дублировано, почему-то всё говорили по-французски.
Крепко тебя целую.
Твоя Аля
' См. примеч. 1 к письму от 23.VIII.50 г. Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич.
Б.Л. Пастернаку
25 сентября 1950
Дорогой Борис! От тебя так давно нет ни слова, что я по-настоящему встревожена: здоров ли ты? Если здоров, и даже, если болен, то по получении этого письма напиши мне открытку для успокоения, пойми, насколько это выматывает силы — постоянно тревожиться о нескольких последних близких, оставшихся в живых. В самом деле — каждая весточка с «материка» прибавляет бодрости, они — последнее горючее для моего мотора («а вместо сердца пламенный мотор!»), каковой в это лето работает с большими перебоями.
А лето для здешних мест было хорошее, много дней подряд стояла ясная погода, и благодаря этому всё тайное в природе становилось явным и было очень красиво. Только схватывать эту красоту удавалось урывками из-за постоянной, непрерывной занятости. «Мелочи жизни» заели окончательно и меня, и жизнь мою. В таком постоянном барахтанье, суете, борьбе за хлеб насущный я ещё никогда не жила, хоть и приходилось по-всякому. Но всегда, при любых обстоятельствах, удавалось урывать хоть сколько-то времени «для души». Здесь - невозможно, и поэтому я всегда неспокойна, все мои до отказу заполненные дни кажутся безнадёжно пустыми, обвиняю себя в лени, а на самом деле это совсем не так. Ты представляешь себе, какой ужас -трудовой день, результатом которого является только сытость и только сон! Всё спавшее во мне ранее до того дня, когда можно будет проснуться, теперь определённо проснулось и бодрствует вхолостую, с полным сознанием безвозвратности каждого проходящего часа, дня, месяца. А их прошло уже немало. Жить же иначе здесь невозможно, либо в живых не останешься, либо нужно выигрывать самую крупную сумму при каждом тираже каждого займа, и жить чужим трудом, что всегда нестерпимо, — даже мама, которая вполне имела на это право, всегда старалась всё делать сама — как я её понимаю!
Но всё же надеюсь, что дальше будет легче, м. б. даже зимой будет оставаться свободное время на что-то своё, т. к. лето - сплошная подготовка к зиме, и таким образом теоретически зимой должно быть свободнее и спокойнее. Но как только вспомнишь, что зима тоже является подготовкой к лету, так и чувствуешь, что до конца дней своих так и будешь кружиться, сперва как белка в колесе, потом — как слепая лошадь, только не помню где, в чём кружатся слепые лошади, но знаю, что кружатся! Между прочим, кстати о белке, у меня была белка, сразу в клетке и в колесе, т. е. белка в квадрате. Я была маленькая, беличья клетка стояла на окне в моей детской, белка была рыжая с белой грудкой, и смотреть на то, как она крутится в колесе, было совсем неинтересно.
Залето мы с приятельницей, с которой живём вместе, утеплили и оштукатурили домик, в котором живём, сами пристроили к нему сени, которые также оштукатурили, — а это только написать легко! Строительный материал добыть было очень и очень нелегко, т. к. частным лицам такие вещи не продаются, но, в конце концов, притворившись организацией, кое-как купили необходимое количество горбылей, которые по одному нужно было притащить на себе. Потом всеми правдами и неправдами искали и находили гвозди. Потом заказали дверь, которую нам сделали сначала слишком узкой, потом слишком короткой, но потом она как-то разбухла, села, одним словом как-то исковеркалась и стала такой, как нужно.
Потом мучились со всякими замками, крючками, рамами, стёклами, планками, дранками и т. д.
Таскали из леса мох, из оврагов глину, собирали, делая вид, что это не мы, конский и коровий навоз для штукатурки и затирки, «то соломку тащит в ножках, то пушок в носу несёт». Всё это - до и после работы, и плюс к этому — готовка, стирка, мытьё полов и прочие мелкие домашние дела. И всё — на себе, и картошка, и дрова, и вода — всё нужно таскать. И всё нужно рассчитывать и страшно экономить. И несмотря на то, что всё делается своими руками, обходится это «всё» очень дорого. Сейчас я больше всего на свете хотела бы жить в гостинице, желательно в Москве, ходить в музеи, в гости и просто по улицам. Я даже во сне всегда вижу город, города, в которых не бывала, но во сне узнаю, а сельская местность, слава Богу, достаточно надоедает наяву, чтобы ещё сниться.