— Петрович, ты уверен в нем? Аргентина не признала Советы. Может, твой Рогов шпион или диверсант? Мы отправим его в прифронтовую полосу, а он вредить начнет…
— У него баба здесь остается, — отозвался Осип. — Так что вредить ему не с руки. Это наш человек, я за него ручаюсь.
— Ну смотри…
6
Осип перехватил Клима после лекции:
— Слышь, я все устроил: собирай свою команду — отправляетесь сегодня в девять вечера.
— Куда?
— Белые прорвали оборону в районе Курска. Моральный дух никуда не годится, войска бегут, так что Политуправление нуждается в агитационных резервах. Летучку придется оставить здесь, но ничего, вам дадут купе, а на месте найдете себе какой-нибудь транспорт. — Он передал Климу бумагу: — Держи направление. В ЧК я позвонил, там девки будут до шести в канцелярии сидеть. Принеси им трудовые книжки своих людей — они выдадут разрешения на выезд. В Курске вас ждут.
Клим побледнел:
— А ты?
— Я тоже на фронт еду, но не с вами — у меня поезд через два часа. — Осип стиснул его ладонь: — Не предавай нашу революцию! Будешь разговаривать с солдатами, напоминай им постоянно, что Красная армия непобедима, что если белые скинут нас, то восстановят царизм и вернут помещиков, а рабочих накажут за бунт. Пусть помнят, что мы все-таки создали первое в мире рабоче-крестьянское государство…
7
Осип заглянул к Любочке в столовую:
— Иди сюда — потолковать надо.
Она вышла в коридор, держа в руках кофемолку:
— А мы раздобыли настоящий кофе! Понюхай.
Осип покорно вдохнул кофейный аромат, нечаянно дунул, и черно-коричневый порошок измазал Любочкино платье.
— Прости, ради бога… — сконфузился Осип.
Она стряхнула с себя кофейную крошку:
— Ничего. Мы теперь богатые — мне десять фунтов этого добра привезли. Я тебя сейчас угощу.
Осип покачал головой, взял ее за руку:
— У меня просьба, обещай, что выполнишь. Мишка, сын мой… и родители… ты проведай их, сделай что надо: хлеба дай… может, денег…
Любочка смотрела на него, сдвинув брови.
— Что ты задумал?
— Я ухожу на фронт.
— Когда?!
— Сейчас.
8
Любочка побежала домой как была — прямо с кофемолкой. Слезы текли по щекам, сердце колотилось. Упасть бы сейчас посреди дороги и умереть… Она то ругала Осипа последними словами, то вспоминала, как он крепко обнял ее на прощание:
— Не поминай лихом, Любовь Антоновна. Ты пиши мне… Я ждать буду.
Что она ему наговорила? Что-то страшное: что он разлюбил ее, что он готов сбежать от нее под пули… И пусть катится к дьяволу, если желает…
На ее крики сбежалась вся кухня. Осип смотрел на Любочку, страдая:
— Ты должна понять: нельзя в такое время думать только о себе!
Она-то как раз думала не о себе, а о ребенке, который наверняка останется сиротой. Осип не вернется — Любочка знала это наверняка.
На крыльце теремка она столкнулась с Саблиным: он был сам на себя не похож в солдатской шинели и с заплечным мешком.
— Ты куда собрался?
Саблин явно не ожидал встретить ее. Он приподнял фуражку:
— Я уезжаю на фронт, Любовь Антоновна…
Она отступила на шаг и больно ударилась о перила.
— Да вы что, с ума все посходили?! Тебе же нельзя, ты…
Она не успел договорить — калитка скрипнула, и во двор влетели Нина и Клим.
— Варфоломей Иванович, ступайте, мы сейчас вас догоним.
Любочка потерянно переводила взгляд с одного лица на другое:
— Объясните, что происходит!
Клим мягко взял ее за плечо:
— Пойдем…
Они вошли в дом, потом в ее залитую вечерним солнцем комнату. Любочка поставила кофемолку на стол, где были разложены недошитые пеленки.
— Нинина трудовая книжка у тебя? — спросил Клим.
— Да.
— Она лежит в конторе столовой?
— Нет, здесь. — Любочка показала на сейф, в котором некогда хранились бумаги, оставленные Климу в наследство. — Столовые часто грабят, поэтому я на всякий случай…
— Отдай мне ее, пожалуйста! — в нетерпении воскликнула Нина.
Любочка в упор посмотрела на нее. Жалобная, ненатуральная улыбка кривила Нинины губы, по горлу то и дело проносилась судорога.
— Ты что, уволиться решила?
— Нет… То есть…
Ярость захлестнула Любочку:
— Я ничего вам не дам, если вы не объяснитесь!
— Мы хотим уехать из Нижнего Новгорода, — сказал Клим. — Поэтому Нине нужна трудовая книжка. Без нее нам не дадут пропуск в ЧК.
— Саблин тоже едет с вами?
— Да. Помоги нам!
Любочка поняла: они хотели сбежать из Совдепии. Она обхватила себя за локти. Как эти люди смеют просить ее о чем-то?! Она дала им кров, работу — все на свете, а теперь они оставляют ее одну, беременную, только что брошенную мужем.
— Вы издеваетесь, да?!
Любочка вопила, не помня себя; запустила в Клима кофемолкой — она ударилась о стену, кофе рассыпался по ковру.
— Ты обещала мне помочь с ребенком! — кинулась Любочка к Нине. — Как можно быть такой неблагодарной?! Что молчишь?!
— Я все равно не останусь.
— Останешься! Никакой тебе трудовой книжки!
— Любочка, давай по-хорошему… — начал Клим.
— А то что? Вы меня убьете, чтобы ограбить мой сейф? Давайте! Нинка пусть держит, а ты мне горло перережешь — вон ножницы прекрасно подойдут! Куда уж мне с вами, с двоими, справиться! Только ключ я вам все равно не отдам.
Клим вздохнул, подошел к сейфу и опрокинул его на ковер. Потом нажал на дно и оно сразу сдвинулось внутрь. Запустив руку в бумаги, он стал один за другим вытаскивать документы. Нина и Любочка в изумлении смотрели на него.
— Отцу подарили этот ящик в страховой конторе после того, как он отправил на каторгу двух грабителей, — сказал Клим. — Они так чисто вскрыли сейф, что поначалу никто не мог догадаться, куда из него делись двести тысяч, ведь дверь была цела, а замок закрыт. Только потом следователь догадался, что грабители вырезали стальное дно — у них был специальный американский инструмент.
Слезы текли по Любочкиным щекам.
— Почему вы меня бросаете?! Что я вам сделала?
— Ты нам сделала не ту жизнь, какую бы нам хотелось, — отрывисто сказала Нина.
Клим сунул ее трудовую книжку в карман.
— Любочка, это не твоя вина, мы знаем, что ты старалась, и мы тебе благодарны… Но нам тут плохо… Пойдем, — позвал он Нину. Помолчал, не зная, что добавить. — Спасибо за все.
— Будьте вы прокляты!
Они ушли. Любочка стояла посреди комнаты рядом с опрокинутым сейфом, с высыпавшимися из него бумагами. В теремке было тихо, как в заброшенной шахте. Постепенно до Любочки стал доходить весь ужас ее ситуации: у нее никого не осталось. Все совершилось слишком быстро — значит, они заранее спланировали побег. Пока она выбивалась из сил, чтобы обеспечить их благами, которые и не снились рядовым гражданам, они плели против нее заговор. Любочка чувствовала себя богатой старухой, за которой родственники ухаживали ровно до тех пор, пока она не подписала завещание.
А Саблин? Он-то как мог бросить ее?
Любочка решительно направилась в прихожую к телефону, сняла трубку.
— Что угодно? — произнесла телефонная барышня.
— Девять-сорок…
Любочка не успела договорить — связь вдруг оборвалась.
— Не звони, — сказал отец. В руках у него был выдернутый телефонный провод.
— Ты тоже за них?! — отшатнулась Любочка.
Антон Эмильевич покачал седой головой:
— Пусть едут: им все равно свернут шею где-нибудь по дороге. А если их арестуют, то начнется следствие, и в первую очередь чекисты явятся к нам в дом. Ты этого хочешь?
Он обнял Любочку, и она заревела ему в плечо, как маленькая.
Глава 36
1
К поезду особого назначения надо было идти по запасным путям. Через каждые сто шагов патруль: «Документы!» Нина держала Клима за руку и то и дело оглядывалась: не отстал ли хромающий Саблин? в порядке ли старая графиня? Мерзкое чувство поджатого хвоста, оголенного брюха и страстная мольба: «Господи, спаси, сохрани и помилуй нас!»
Вдруг что-нибудь сорвется? вдруг не подадут паровоз? вдруг в чекистских бумагах будет какая-нибудь ошибка?
— Не надо было Любочке все рассказывать, — шептала Нина Климу.
Он и сам тысячу раз пожалел о своей откровенности.
Чекист у подножки вагона несколько томительных минут разглядывал документы, скреб их ногтем и шевелил губами. Нина не сразу заметила, что он держал их вверх ногами: проверяльщик был неграмотным.
Забраться, не веря своему счастью, в купе, поскорее закрыть дверь… Неужели едем? Нет-нет… еще рано радоваться.
Клим положил походную лабораторию на верхнюю полку.
Клим положил походную лабораторию на верхнюю полку.
— Софья Карловна, я забыл спросить: должен ли джентльмен нести заплечный мешок своей дамы?
У него еще хватало сил на шуточки!
— Ну что вы такое говорите? — рассердилась графиня. — Джентльмен ничего не должен носить за дамой, кроме одной-двух книг или изящно упакованной коробки конфет. Все остальное за джентльменом носит прислуга.
— Значит, все в порядке, — с облегчением сказал Клим, помогая Нине снять заплечный мешок. — Кайзера жалко: Любочка, наверное, снимет его с довольствия — в отместку за наши прегрешения. А курочку Рябу съест.
— Ох, помолчите! — взмолился Саблин.
В девять поезд никуда не отправился. Еще два часа сидели тихо — опустошенные, помертвевшие. По крышам бегали красноармейцы, за стенкой кто-то орал на проводника.
Наконец раздался свисток паровоза, лязгнули двери, состав дернулся, и мрачные корпуса депо поплыли мимо.
— Котлеты — сто рублей штука, белая лепешка — сорок рублей штука, стакан кипятку — два рубля, — сказал проводник, сунувшись в купе.
2
Когда-то можно было вечером сесть на поезд в Нижнем Новгороде, а на следующий день прибыть в Москву.
Поезд особого назначения на следующий день прибыл в Доскино — на вторую станцию от вокзала. Что происходило в таинственных железнодорожных сферах, не мог разобрать даже командир полка из соседнего купе — человек крайне серьезный. Были опробованы все меры вплоть до угроз расстрела, но ни матерщина, ни револьвер, направленный в лоб машиниста, не помогали.
— Что я сделаю, если воинские эшелоны вперед пропускают? — огрызался начальник поезда.
Оставалось одно — смотреть, как тянутся мимо теплушки с новобранцами. На вагонах надписи: «Все на борьбу с Деникиным!» Солдаты сидели в раскрытых дверях, за ними виднелись головы, головы, головы…
— Пушечное мясо… — шептал Саблин.
До Москвы добрались через неделю. Там узнали, что Добровольческая армия Деникина взяла Полтаву, Кременчуг и Екатеринослав и начала наступление на Киев и Одессу.
Три недели ушло на то, чтобы выбить пропуска в Центральном управлении военных сообщений — выданная Осипом бумага к тому времени устарела. Насмерть перепуганные служащие говорили, что ничего не понятно, что положение на фронте ежедневно меняется и связь с Курском то есть, то нет.
Наконец разрешение было получено. Снова поезд; в соседнем купе ехали молодые красные командиры, только-только окончившие курс. Саблин приглядывался к ним — крестьянские парни, гордые тем, что партия возлагает на них большие надежды. Аккуратно одетые, скромные, в головах — большевистские лозунги пополам с квасным патриотизмом. Поговорить бы с ними по-хорошему, дать время подумать и сделать осознанный выбор…
Не было ни календарей, ни часов — время угадывали приблизительно. Ели — что повар пошлет из «вагона-столовой», умывались у баб на станциях — они приходили к поездам с рукомойниками, мылом и полотенцами.
В первые дни Саблин не до конца понимал, что он натворил, уехав из Нижнего Новгорода. В течение более полугода он только и думал, что о побеге из Совдепии, но это всегда относилось к будущему — далекому и непредсказуемому. Теперь он катил куда-то, каждую секунду приближаясь к войне, и только одно было ясно: прошлого не вернуть.
Саблин не подозревал, что жить в одном купе с Климом и Ниной будет настолько невыносимо. Она разрезала на дольки яблоко, вставала на свою постель и передавала их Климу на верхнюю полку, а потом долго не садилась как следует и что-то шептала ему на ухо и тихо смеялась. Саблин чувствовал себя лишним, неудобным, мешающим…
Графиня раскладывала пасьянс, а Саблин с тоской вспоминал Любочку: как она смотрела на него! Ведь они действительно поступили с ней будто последние негодяи. Как она будет справляться с младенцем одна? Надо было остаться в Нижнем Новгороде! Пусть у нее чужой ребенок — Саблин все равно любил ее…
Опять проверки документов, бесконечное маневрирование по запасным путям; пленные, роющие ряды окопов; слухи о том, что где-то в этих местах орудует шайка не то бандитов, не то партизан, которые нападают на поезда и грабят всех без разбору. Обороняться от них было нечем: новобранцам до прибытия на фронт оружия не выдавали, чтобы они не сбежали с ним или не перестреляли друг друга.
На стоянках все высовывались из окон и кричали солдатам в соседних поездах:
— Вы откуда?
— Из Брянска. А вы?
— С Сибирского фронта. Вот завалили Колчака, теперь едем громить Деникина.
Колчак отступает… О чем думают белые генералы? Им бы разом ударить по Москве, а так, по одиночке, их действительно разобьют.
Все-таки решение об отъезде было верным. Прошлого не вернуть, надо учиться жить заново, как когда-то пришлось учиться ходить после ранения в ногу. Саблин еще не знал, как все сложится, но уже предчувствовал: скоро можно будет говорить, думать и работать без идиотского контроля, без унижающих человеческое достоинство разрешений. Недолго осталось терпеть.
Ночью, когда они сидели в гостях в соседнем купе, послышались далекие раскаты пушек.
— Кажется, фронт близко, — сказал Клим. Глаза его блестели радостно и тревожно.
Один из красных командиров поднял руку, будто хотел пригладить себе волосы, и вдруг быстро перекрестился. За ним все остальные.
3
«Агитаторы» опять не спали полночи: шептались, придумывая, как лучше переходить линию фронта. Саблин понимал, что это занятие бестолковое: следует добраться до Курска и там на месте все разузнать, — но он все равно спорил с Климом:
— Не будем брать проводника! Он нас заманит в ловушку и убьет. Или сдаст красным.
— Главное, достать карту, — настаивала Нина. — Если будет хорошая карта, мы и сами разберемся…
Саблин едва сдерживал себя:
— Если карту найдут, то сразу догадаются, что мы затеяли!
Софья Карловна ничего не предлагала, волновалась больше всех и пила захваченные из дома успокоительные капли.
Улеглись вконец растревоженные. Саблин прислушивался к стуку колес и без конца думал: «Удастся прорваться или нет?» Он закинул руки за голову: от подмышек давно не стиранной гимнастерки несло потом — запахом живого тела. Пока еще живого.
Колыхались занавески, тихо побрякивала эмалированная кружка, оставленная на столе.
Внезапный стук в дверь:
— Всем подняться! Проверка документов!
Варфоломей Иванович так резко вскочил, что ударился головой о багажную полку.
Графиня зажгла огарок, поставленный в консервную банку.
— Что там? — спросил Клим.
— Не знаю… Наверное, опять дезертиров ловят.
В соседних купе зашевелились. Проводник ходил по коридору:
— Товарищи, поторапливайтесь!
Саблин спустился вниз, сел рядом с Софьей Карловной. Она накрылась накинутой задом наперед шинелью: во время проверок ее всегда бил озноб.
Клим приоткрыл дверь и выглянул наружу:
— Да тут целый съезд солдатских депутатов! Варфоломей Иванович, давайте документы.
Саблин сунул ему истрепавшиеся бумаги. Дверь отъехала в сторону.
— Здесь у нас агитаторы, — сказал проводник, обращаясь к кому-то в коридоре.
За ним теснились красноармейцы, еще какие-то люди.
— Доброй ночи. Извините, что побеспокоили.
Клим зевнул в кулак:
— Ничего.
Проводник вновь оглянулся, солдаты расступились, и в купе вошел… Осип.
Он все понял. Саблин в оцепенении слушал глухие удары сердца: «Вот и приехали…» Но Осип смотрел не на него, а на Клима.
— Так-так… Что ж ты Нинку с собой взял? — насмешливо спросил он. — Не боишься, что ее тут пристрелят?
Клим молчал, прикусив губу. Осип выдернул у него из рук документы, достал карманный фонарь и внимательно просмотрел бумаги. Потом с усилием разорвал всю пачку — и пропуска, и аргентинский паспорт.
Лицо его исказилось от нервной гримасы. Он направил фонарь Климу в глаза.
— Мне как сказали, что ты в четвертом вагоне, я сразу сюда… Вот, думал, дружка своего встречу — вместе на фронт поедем. — Осип обернулся к красноармейцам: — Они к белым пробираются — семейно, так сказать. Вы, Варфоломей Иванович, тоже к Деникину собрались? Любочка не нужна оказалась?
Саблин дергал себя за ворот гимнастерки, будто тот душил его.
— Обыскать здесь всё! — приказал Осип солдатам. — Прощупайте одежду, драгоценные камни могут быть в карандашах, в свечках, в хлебе; монеты прячут в подметках или обтягивают тканью и пришивают вместо пуговиц. А ты на выход, — приказал он Климу.
Нина вцепилась в него:
— Нет! Пожалуйста… не надо!
Осип отшвырнул ее так, что она ударилась о стол.
— Господа, да вы с ума сошли! — ахнула Софья Карловна.