— Ко мне надо обращаться «князь»!
— Нам то титулование пустое. По статуту нашей Республики, что князь, что простой шляхтич, все единородны.
— Всё ясно, вы свободны. В сад, все в сад!
— Не розумеем речей твоих, панёнок. Кликни гайдука свояго, дабы толмачил.
Бакшееву я поручил отшить этих вольных воинов побыстрее, но дело оказалось не таким лёгким.
Выяснилось, что ротмистр[51] им денег не дал, лошадей своих они то ли потеряли в бою, то ли у них отобрали. В общем, на двух мужиков и одного раненого из средств передвижения они имели кобылку, монет же не водилось вовсе. Положение у панцирных бояр было, можно сказать, аховое. Однако мелкопородная шляхта продолжала ломаться, полностью подтверждая положение, что понты дороже денег. Через четверть часа рязанец сообщил, что иностранная аристократия готова поступить в пахолики, за кормёжку и малую долю в добыче.
— Что ж такое пахолик?
— Да почитай, тако же, что на Руси воинские холопы, токмо прозвище чище.
— Откуда им добычу брать?
— Ентим чего очи узрят да десница ухватит, то и добыча! Тьфу, саранча египетская!
Западных соплеменников взяли, правда, строгий ветеран пообещал им в случае разбоя или татьбы выдать виновному его жалованье наперёд, в размере двух аршин конопляной верёвки на петлю.
Последние дни убедили меня, что без опытного вояки Бакшеева не обойтись, ему тоже было предложено место в формирующемся удельном войске.
— Чего же не пойти, вернусь в Ростов, челом ударю митрополиту Варлааму, чаю, дозволит по твоему уезду писаться,[52] княже. Прости за слова досадные, хоть путаник ты великий, князь Димитрий, мню, не юродивый, як народ сказывает. Зрю в речах твоих потешных зарю разумения по летам не отроческим, — ответил рязанец.
Такая ускоренная вербовка служивых явно напугала приставленных ко мне Колобова и Тучкова. Самойло подошёл ко мне и с укоризной произнёс:
— Ты, царевич, за такое своеволие от матушки с дядьями токмо розог получишь, меня же со Жданом рожном пожалуют,[53] да как бы жён наших с детьми не замучили за мужнин грех.
Как-то за событиями последних дней о местных родственниках я позабыл, а командир конвоя верно считал, в гневе они способны на многое. В общем, будем решать проблемы по мере их возникновения, но тут моё внимание привлекла странная аномалия. Весь лагерь был уже полупустым, лишь в нашем углу горело несколько костров.
Указав на это обстоятельство спутникам, услышал пугающий ответ:
— То вожи конюшего боярина, для опасения от лихого дела в пути на Большие Вязёмы.
Вот-те раз, мы, похоже, ещё оказались под арестом. С этим невесёлым открытием я поплёлся к налёжанному месту под телегой.
Глава 12
Очередной утренний подъём, посадка в седло и путь под конвоем в неизвестность. Но размышлял я в пути не о том, что меня ждёт, а о повальной местной привычке до полудня не есть. Нет, чтобы человек с утра жевал сухарь или кус холодной, засохшей каши, я иногда видел, а вот чтобы завтракали, как в моём потерянном будущем, то нет. Выделенная Годуновым охрана выбрала маршрут вдоль Москвы-реки, через Воробьёво, пограбленное крымчаками. Через десять часов не очень быстрой езды дорога вывела нас к приземистой бревенчатой постройке, огороженной длинным тыном, за которым паслось множество лошадей. Это был Вязёмский ям,[54] въезжать в него мы не собирались, но наш путь пересекли несколько гонцов, спешно выскочившие со двора.
Один из вестников, проскакав рядом, осадил коня и прокричал:
— Сим днём, на солнешном всходе, русские полки изгоном крымского царя побили на Оке-реке, у города Серпухова. Многих татаровей в реку пометали, много в полон поймали, да рухляди и лошадей без счёту захватили.
Новость эта была лучшая, что я слышал за последнее время. Невдалеке от почтовой станции показалась усадьба Бориса Фёдоровича. Выглядело это ладным деревянным острогом, на валу, с заполненным водой рвом и подъёмным деревянным мостом. Рукой подозвав Ждана, я поинтересовался, как звать-величать жену боярина Годунова.
— Марья Григорьевна, — подсказал Тучков. — Да не выйдет она к нам, нелепо то — боярыне без мужа гостей привечать, клюшник али прикащик дожидаться будут.
При въезде во двор взору открылась картина той хозяйственной суеты, что бывает при полном переезде на новое место жительства. Большая часть свободного пространства была заставлена телегами и возками, с которых куча мужчин растаскивала тюки и свёртки. Руководили всей масштабной разгрузкой и сортировкой две невысокие, крепкие женщины. Прекратив давать наставления грузчикам, они направились в нашу сторону.
— Родом они худородные, вежеству не учёны! — пробурчал ошибившийся в предположениях Тучков.
Были боярыни внешне похожи, визуально явно отличаясь лишь головным убором — младшая из них была в рогатой кике, старшая же носила под платком простую, безрогую. Соскочив с коня, что, к счастью, в этот раз вышло успешно, заторопился к более строго одетой дворянке.
— Доброго здравия, боярыня Марья Григорьевна.
— Здравствуй, племяш, обознался ты, азм княгиня Анна Григорьевна Глинская.[55] Бо с сестрой мы и ликом подобозрачны, и возрастом схожи.[56]
Да уж, не узнал тётушку, повернулся ко второй женщине, — странно, она выглядела сильно моложе, что-то княгиня путает.
— Простите, боярыня, спутал по молодости. Желаю здравствовать.
— И тебе здравым быть, княжич, милости прошу к нашему порогу.
В беседу вступила Анна Григорьевна:
— Легка ли была дорога, не изнемог ли ты, внук, в пути?
— Спасибо, всё хорошо.
Похоже, старая Глинская заговаривается, видимо, мерещится ей кто-то другой, потому как бабушкой она мне точно не приходится, но спорить совершенно не хотелось, и я продолжил:
— Как вы себя чувствуете, бабушка?
— Что ж ты сызнова-то облазнился?[57] Али двоение в очах, али разум запнулся? Аз есмь княгиня Анна Григорьевна Глинская, брательница твоя троюродная по батюшке, возможно ли сие тебе уразуметь?
Я совершенно не понимал, кем мне она приходится, но на всякий случай согласно покивал головой. Тут вступила Марья Григорьевна:
— Сестрица, не бранись на сирого отрока, сице же он припуган, онемел аж.
— Ступай до палат, княжич, располагайся, да почивай покойно, а там опосля молебна и вечерять пора наступит.
Приветливо указав мне рукой на хоромы, зашептала сестре:
— Сказывали же люди, слаб умом Димитрий, да хвор телом, а ежели со страха на него падучая придёт? У него и так с дороги в очах двоится. Какие басни учнёт чёрный люд баять?
Я поплёлся в сторону деревянного терема, но тут, вспомнив главную весть, выпалил:
— У Серпухова татар разбили, одолело врага наше воинство!
— Слава Господу, смилостивился царь небесный, даровал оборение неверных!
Боярыня, истово крестясь, закричала степенному приказчику, что пересчитывал кули на возах:
— Микитка, беги к попу, отцу Никодиму, дабы не вкушал ничего, да облачился торжественно, благодарственный молебен служить уготовился.
При этих словах и так протекавшая на подворье сумятица многократно усилилась, превращая запутанную разгрузку и приём груза в настоящий хаос.
Слуги провели меня в одну из пристроек дома, где я и несколько моих людей разместились. К счастью, до ужина никто с расспросами не лез, а беседа при вечерней трапезе протекала в формальной форме, что позволяло отделываться краткими ответами. Образ слабоумного ребёнка надо было разрушать, и мне приходилось вслушиваться в застольную беседу сестёр, чтобы в нужный момент блеснуть огромными для этих времён познаниями. При переходе разговора на хозяйственные темы стало ясно: время пришло. Выслушав сетования о затруднении проверки счётных записей отгруженного, принятого и запасённого, я торжественно предложил свою помощь.
— Ты, батюшка, счётной грамоте учён? — подивилась княгиня. — Нам-то с сестрами в младых летах не до того было, то молодших нянчили, а то пряли али ткали. В зрелых же годинах неудобь сие постигать.
— Ну как же. Я отлично знаю математику. Могу в уме считать, если надо.
По распоряжению хозяйки ключники принесли записи, представлявшие собой длинные, накрученные на деревяшки свитки. Их развернули, и на меня нашла оторопь. Буквы я еще мог с грехом пополам разобрать и сложить, но вот цифровая запись предстала в виде какого-то шифровального кода. Ряды клеточек, как для игры в крестики-нолики, с хаотично расставленными внутри буквами перемежались странными закорючками.
— Что сие?
Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:
— Что сие?
Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:
— Хлебная роспись. Принято в амбар внове две сотни и пяток четьи ржицы с пол-полтретью осьмины. Выдано шешнадцать четвертей с осьминою, да семи разов по тридесяти семь четей без полуосьмины, тако всё и роздано.
— А арабскими цифрами нельзя записать? — тут я вспомнил происхождение современных счётных символов. — Или индийскими?
Понадеявшаяся на меня и обманутая в лучших чувствах Анна Григорьевна разозлилась:
— Какие ж тебе цыфири потребны? Мы, чай, не в Ындее, а на Руси, и счёт наш исконно словенский. Аль и про учение счётное ты лжу сказывал, насмехался над нами?
В очередной раз я, похоже, крепко сел в лужу. Отступать не хотелось, и мне пришлось потребовать ещё раз прочесть приходно-расходную запись. В уме сразу стал складывать целые числа, решив разобраться с дробными потом. Баланс явно не сходился, выдано было больше, чем принято.
— Сколько раз принимали в амбар зерно?
— Един раз. Две сотни и пяток четвертей да к ним пол-полтреть осьмины, — ответил приказчик.
— И ничего там раньше не лежало?
— Истинно. В пустой клали.
— Значит, со счётом при выдаче ошиблись, меньше выдали.
— Облыжно ты, князь, вину возводишь. Тем дачам многожды видоков ести. Да меры двукратно считаны.
— Да не сходятся твои записи. Принято двести пять четей с малой толикой, а выдано двести семьдесят пять с чем-то, не может такого быть.
— В отдачу пошло две сотни семеро десятков да три четверти с осьминою да полуосьминою.
— Ну вот. Сам сознался. Как ты раздать-то смог больше чем взял?
Ключник поклонился княгине и боярыне и произнёс:
— Дозвольте слово прямое молвить.
— Говори, Тришка.
— Мню, дураки княжича Димитрия счётной грамоте учили, окромя устных складывания да вычета, ничему не обучен. Добрый учитель ведает, да юноту учит, что в честной приимочной полной мере осемь четей, а в отдаточной без обману шесть. Ну а про то, что он знаков цыфирных не розумеет, да буквенные некрепко, сие есть стыдное дело, по родству ево непригоже в бесписменниках ходить.
— Ладно, ступай, Трифон.
Закончила урок арифметики боярыня Годунова:
— Ты, отрок, не тужи. Ежели будешь речи наставников с прилежаньем постигать, то и овладеешь хитрым уменьем счётным. Что небреженьем тебя держали, то на Москве уже ведают.
На этом ужин был завершён, и слуги препроводили меня галереями в выделенную часть хором.
Глава 13
Следующие дни прошли в ожидании возвращения Бориса Годунова от войска. Свободы в этом принявшем доме мне предоставлялось больше, чем в родном, угличском. Даже ежедневные походы в церковь не являлись строго обязательными. К тому же изрядно разносольней был стол, компоненты те же, а разнообразия больше. Вкусно было, несмотря на пост. Особенно хороши были десерты, по сладкому я успел соскучиться. Огромным хозяйством управляла сама боярыня Годунова с помощью старшей сестры. На женской половине терема были слышны детские голоса, но показывать своё потомство гостям никто не собирался. С Марьей Григорьевной, постоянно погруженной в хлопоты по имению, мы встречались редко, совместных трапез больше не проводилось. А пожилую, вдовую княгиню Анну Григорьевну можно было видеть в саду, причём зачастую в одиночестве.
К ней я решил подойти пообщаться, вызнать о перспективах челобитья царю. Уяснив из моих сбивчивых пояснений цель беседы, Глинская вздохнула:
— Не по чину мне царёвы думы ведать, но мыслю, на сродственников твоих положена буде опала великая, а то и казнят смертию кого за измену.
— Какая ж на них измена?
— Привлеченье чёрного люда к бунту, да московское зажигание, да и колдовство презлое.
— Какое-такое колдовство?
— Ведунов держали, гадали те на царёв век, сколько ему на белом свете жизни осталось.
— С посадскими Углича что же будет?
— Знамо дело, бунташников да убойц государевой челяди не помилуют.
Перспективы были обрисованы совсем нерадостные. Оставалось надеяться на личную встречу с Фёдором Иоанновичем. О том же, видимо, думала и княгиня.
— Ты государю челом бей, даст Господь, смилостивится, он вельми не гневлив, не в батюшку норовом-то вышел.
— Анна Григорьевна, а отца моего часто видели?
— Да откуда мне, я почитай до свадьбы в поместье отчем безвыездно пребывала, токмо при венчании своём, да на богослужениях праздничных, ибо государь Иоанн Васильевич был к нам вельми щедр. По кончине родителя нашего, Григория Лукьяновича, весь оклад земельной да денежной за матушкой оставил, в казну вотчины не велел отписывать, да в приданое мне с сёстрами дары слал. Марью надо спрашивать, они-то при государевом дворе живали, от венчания с Марфой Собакиной на кажной свадебке великого государя в свахах ходила.
— На свадьбе с моей матерью тоже присутствовала?
— Вестимо, первой свахой у Марьи Нагой, а муж ея, боярин Борис Фёдорович, в невестиных дружках, сестра ж его, царица Ирина, за посажёную мать была.
— Раз мать с отцом обвенчались, отчего именуют меня княжичем, а не царевичем?
— Не церковным обычаем обряд провели, да и свадебку играли не царским чином, мирским. На небесах-то таинство брака не скреплено, не пред Богом, лишь пред людьми родители твои венчаны, — вздохнула княгиня.
Выяснять, почему это совершённое в храме попом венчание может быть не церковным, я не стал. Разговор перешёл на родню Глинской, и мне поведали, что у них с Марьей есть ещё две сестры, одна замужем за князем Дмитрием Шуйским и проживает в Москве, другая — вдова служилого ногайского князя и живёт в своём имении. Узнал я и том, что единственный их брат погиб в первом же бою новиком, не успев даже записаться по уездному списку, а годом позже в военном походе лишился жизни и их батюшка.
Лицо старой женщины светлело, когда она вспоминала, как радовались они детьми, когда в их маленькую деревянную избушку всего несколько раз в год приезжал со службы отец, не забывая привозить им гостинцы. Как поражены они были непривычной роскошью, переехав жить в подаренные царём родителю хоромы в Москве.
Воспользовавшись паузой в воспоминаниях, спросил:
— Кем служил ваш любезный батюшка?
Анна Григорьевна запнулась и, пристально глядя на меня, ответила:
— В ближних подручниках государя Иоанна Васильевича в чине думного дворянина ходил. Из рода Скуратовых-Бельских мы.
Имя и фамилия их достойного предка мне ничего не говорили, но вида я подавать не стал:
— Господь вознаградил его за труды честные. Несомненно, душа его в райских кущах пребывает!
Княгиня, не отводя от моего лица пронзительного взгляда, ответствовала «аминь» и, крестясь, удалилась.
Следующим днём, перед вечерней службой, в поместье прискакал конюший боярин Годунов.
На ужине мне довелось услышать переданные им жене последние новости: царь Фёдор Иоаннович осыпал его милостями, даровал древнее и очень почётное звание «царский слуга», это помимо земельных и денежных пожалований. Пересказывая церемонию пышного обеда, на котором раздавались награды воеводам, Годунов, взглянув на меня, сказал:
— Истинно ты предвзыграл, княжич, пред выездом на поганого Кази-Кирея, по обещанному всё сталось. Кто ж в уста тебе вложил речи те, ангелы небесные аль искуситель рода человеческого? — И тут же добавил: — Думу поутру думать будем, сей час радостный пир у нас!
Однако меня с начинавшейся торжественной пьянки увели, видимо, рассудив, что такое увеселительное мероприятие отроку не по годам.
Глава 14
Новый день начался с сюрприза — к годуновскому поместью прибыли ходившие на татар бойцы угличской свиты. На литургию я пришёл в приподнятом настроении, мой военный отряд уже лишь чуть меньше чем вдвое уступал в количестве воинам боярина и явно мог оказать сопротивление при нашем аресте. На удивление, Годунов медлить не стал и пристал с разговором сразу, не дожидаясь окончания церковной службы, протопоп косился на него, но к порядку не призывал. Крестясь на образа, я повторил свою старую версию, что кое-что о грядущем мне сообщает прямо Богородица, являясь во сне. От уточняющих вопросов отмахнулся, сообщив, что образ Богоматери слишком светел, чтобы его описывать, а речи громоподобны, и человеческими словами не передать. Поэтому могу пересказать только оставшиеся поутру убеждения, явно внушённые мне высшими силами.
Борис Фёдорович сомневался и пытался подловить на несуразицах, но моё сообщение о том, что быть ему правителем государства Российского, заставило его остолбенеть. Подав знак священнослужителю, он заставил его сократить церемонию и по окончании молебна заторопился из храма, таща меня за собой. Провожаемые удивлёнными взглядами, мы буквально стрелой пролетели через двор и поднялись в приёмную палату боярина. Первым же делом, притворив дверь, Годунов поинтересовался, когда это произойдёт, на что я ответил вполне в цыганском стиле, что, мол, вскоре, но точно ещё неизвестно. Хотел узнать он и о здоровье своих жены и детей, на что пришлось отговориться незнанием. Далее разговор перешёл в практическое русло, а именно в отношении меня и моей родни к порядку престолонаследия. Тут мне пришлось проявить себя настоящим Павликом Морозовым, открестившись от мечты родни о троне, и поведать, что лично я наперекор высказанной Божьей воле точно не пойду. Борис начал прикидывать, кого из Нагих можно упросить помиловать у царя и боярской думы, но моя просьба наперёд освободить от наказания посадских Углича в очередной раз ввела его в ступор.