— Ты знаешь Иону? — удивился капитан. Но потом вспомнил, что корабелов в тот день не было, и вообще, некому теперь рассказывать историю, жена и сын давно в земле. Оспа.
Пассажир нехорошо усмехнулся, как бывает, усмехаются на рынке менялы — и безоружен я, но вот где ты у меня, в кулаке. Клеон сделал «рожки» от сглаза и приказал править на косой ясень.
Ещё до полуночи Лонгин вывел на берег коня. Как он помнил, дорога должна была проходить близко от рыбачьей деревни, и он двинул туда. Рядом с моряками теперь было опасно.
Первым делом путник удивился дорожным плитам. Настоящее, добротное мощение. Теперь это была не извилистая сельская дорога, которую он помнил, — почти что тропа, — но широкий, проторенный путь. Лонгин видел, что сюда вбили много подневольного труда — засыпали овраги, подравняли ближнюю горку. Он опасался разбойников и потому взял в порту лучшего коня, был готов просто ускакать от лихих людей. Но здесь этого не требовалось. Навстречу то и дело шли обозы телег, у которых на оглоблях болтались маленькие фонарики, изредка у обочины можно было увидеть караулку.
Дорога не спала, хотя до столицы было верных три дня пути.
Лонгин поздравил себя с удачным выбором места высадки. Не стал гнать коня и ехал с таким расчетом, чтобы оказаться в Толке к утру.
Когда меньше двух месяцев назад его разыскали в камышах, он уже давно сбился с точного счета времени. Не видел человеческих лиц, кроме редких торговцев и странников, почти таких же нищих, как он сам. От них ничего толком нельзя было узнать. Всё, на чем он записывал свои мысли, — сгнивало меньше чем за год, и приходилось раз за разом обновлять тексты. Если бы не памятные камни, которые постоянно были у его постели, — сошёл бы с ума. Лонгин оброс хуже кабана, забыл, что такое терма и приличное общество. Хорошо хоть не разучился жарить уток. И уходить в атараксию — десятую часть суток надо было провести в медитации, иначе бы раки обглодали его скелет еще столетие назад.
Чиновник — нервный, трусливый тип, наверняка последний человек в муниципалитете ближайшего городка, — стал для Лонгина избавителем. «Император впал в детство». От этой новости государство затряслось не слабее, чем от лихорадки. Лонгин хотел узнать, кто его вызвал, — однако новое имя ничего ему не сказало. Просто кто-то из наследников первой очереди. Спросил, жив ли еще кто-то из рода Маммерков. Чиновник ожидал такого вопроса и выдал ему список живущих. Лонгин ткнул пальцем в имя первого попавшегося совершеннолетнего и вроде бы еще не старого человека. Сказал, чтобы тот ждал его в Толке. Взял кошелёк с «подъёмными» и растворился в камышах.
Старый приказ «Убить мнемокогнитора, буде покажется в прямой видимости», который дали по всем окрестным городам ещё в самом начале ссылки, — не пугал Лонгина. Про приказ этот старый, поди, все уже и забыли. Кто будет высматривать среди путников человека, описание которого учил еще дед, потом отец, да оно так ни разу и не понадобилось? Па дорогах и сельских тропах его ловить не будут. А путешественник, который едет в Столицу по приглашению наследника, почти наверняка не доберется до места.
Слишком много наследников накопилось за годы правления обожаемого Потита.
Утренняя Толка удивила путешественника не хуже мощеной дороги при лунном свете. Ни намёка на стену вокруг города, ничего похожего на ворота. Никакой суеты торговцев у единственного прохода в город, взяток по первому удобному поводу, даже никаких нищих. Поместья с барельефами на въездных арках, горожане в достойной одежде.
Хотя, мысленно поправил себя Лонгин, он просто слишком отвык от цивилизации. Тот паршивый портовый городок, в котором он покупал лошадь и садился на корабль, это же глухая провинция. А здесь — метрополия. Надо привыкать и к бетонным храмовым куполам, и к бронзовым дверным петлям. К обычным вещам. Любая льняная тряпка после всех этих бесконечных козьих шкур кажется ему чудом.
Однако среди всего потока новых образов Лонгин очень быстро выделил признаки культа вечников. Это были мраморные, иногда бронзовые бюсты, которые стояли в окнах, украшали маленькие постаменты перед дверьми мастерских. «Отец всех пекарей Малх», «Отец рыбаков Ноюд», «Мать всех ткачих Ара». Это явно были не боги, не демоны и даже не герои — просто стыдно изображать представителей высших сил с такими постными и обыденными лицами. Люди. Такие же, как ушедший Император, — с той только разницей, что его вполне целые статуи в полный рост ещё красовались на каждом третьем перекрестке.
Постоялый двор он выбирал из дешевых, но и там хозяевам ушли почти все его деньги. Мезона Маммерка надо было найти меньше, чем через сутки, иначе пришлось бы добывать монету для каждодневных расходов и почти неизбежно раскрываться. С капитаном и так вышло слишком громко — тот, как дойдет до порта, не удержится и растреплет историю о странном пассажире.
Только вот отдохнуть требовалось прямо сейчас.
Лонгина разбудило Солнце — в этой развалюхе была дырявая крыша, и полуденный свет рвался в пыльную комнату. Есть не хотелось, хотя в последний раз ел больше суток назад. Организм требовал отрешенности. Он постарался прогнать из головы все мысли, стать пустотой, в которой растворяется любой звук и ничего не значит движение. И только когда пустота станет такой неощутимой, что всё внешнее станет абсолютно неважным, и весь мир может сгореть, а человек даже не пошевелится, — только тогда можно было ощутить ход времени. Тут начиналось самое трудное — оставаясь пустотой, безвольной и прозрачной, надо было приказывать времени.
Поверни. Не разрушай меня. Не изменяй.
Поверни.
Когда-то греки придумали для этого название — атараксия. Но, как всегда и бывает с заумными греческими словечками, каждый понимал его по-своему. И повернуть ход своей жизни, чтобы не стариться, а молодеть — получалось у горсточки людей. У единиц и десятков самых собранных и трудолюбивых. А толпы растяп и торопыг просто созерцали пылинки в воздухе.
Лонгин оставался пустотой свою привычную дневную норму и пришел в себя.
Мезон мог ждать его только в общественной приёмной муниципалитета. Путник критически осмотрел свою одежду, стряхнул с неё немного пыли, и решил, что и так сойдёт. Хороший конь будет пропуском.
Когда проезжал через городской рынок, купил хлеба и немного чистого пергамента. Заодно прислушался к разговорам — в Столице вроде бы без изменений, тот человек, который вызвал его из ссылки, до сих пор числился первым лицом в государстве.
Лонгин опасался многих вещей. В первую голову — борьбы между наследниками. Убивать всех кандидатов на престол, значит залить страну кровью. Слишком уж врос Потит своими внуками-правнуками в самые богатые и сильные семьи государства. Но что не выгодно первому наследнику, обязательно выгодно десятому. Такие всегда надеются вместо тотальной войны устроить интригу — чтобы несколько случайных смертей, и свободная дорога к пустому трону. Тихо, изящно — только вот Лонгину этого не хотелось.
Опасался путник и приказа о собственной казни, который будет зачитан ему при встрече. Метод ласкового подманивания жертвы весьма изощренный и таит в себе опасность глупых ошибок, однако есть в нём свои резоны — по месту ссылки, в камышах, Лонгина можно было искать годами, да и сбежал бы он оттуда, как только бы узнал про охоту.
Наконец, реальное положение дел в империи было известно ему лишь по базарным слухам.
К муниципалитету он подошёл в обличье просителя и устроился в той очереди, которая каждодневным хвостом высовывалась из дверей.
Пустые разговоры, жалобы на гнилую воду, на спертый воздух, да на всё, что угодно. Ленивые стражники в караулах. Обычная жизнь маленького городка — в людях ничего не изменится хоть за сто двадцать, хоть за тысячу лет.
Только надо было проверить, не декорация ли это. Не устроились ли все эти люди ловить его, не воткнут ли ему дротик в спину, как только опознают в нём самого старого ссыльного в империи?
Лонгину тяжело было перебирать свежие, только отложившиеся воспоминания. Надо было пожать человеку руку (что помогало не всегда) или коснуться пальцами привычной для него вещи (это работало почти безотказно). Пришлось изображать доброго проезжего ротозея, готового выслушать все советы. Соседи в очереди были местными, в памяти держалось слишком много подробностей из жизни городка, чтобы можно было понять их всех одновременно. Что было доступным, так это их желание поговорить со столичным чиновником. Похвально.
Слуга-переписчик в приемной — Лонгин взял у него стило — дописывал очередную кляузу. Тот отлично помнил первоё своё воровство и сейчас наверняка думал об очередном. Такой помощник слишком труслив для серьезных дел. Наконец, стражник — его игральные кости были в деле, несколько человек надеялись выиграть друг у друга какую-то мелочь. Стражник помнил, как впервые сел на коня, помнил свою первую ночь с молодой невестой, помнил даже ранение два года назад: какой-то бродяга пырнул его кинжалом. О приказах не помнил ничего. Вспомнит, когда придет время? Нет, этот слишком зажирел, обрюзг от спокойной жизни. На такого не понадеются.
Не прошло и пары часов, как Лонгин мелким гребнем прошёлся по воспоминаниям всех заметных людей — в приёмной и на площади перед муниципалитетом. Можно, конечно, было представить, что несколько отрядов прячутся в подвалах, постоянно дежурят и бросятся в дело с первым звоном гонга. Но это было бы уже излишеством, выдумыванием предлога, оправдывающего бесконечную игру в прятки.
Лонгин честно отстоял свою очередь и уже под вечер попал в кабинет Мезона.
Полноватый человек, с капризными чертами лица и тщательно завитыми волосами, сидел в окружении десятков листов пергамента, и уже в состоянии полной прострации жевал виноградину за виноградиной.
Посетители ему смертельно надоели, и чтобы прочесть эту мысль на лице чиновника, хватало обычной человеческой наблюдательности.
Лонгин собрался — сейчас надо было быстро, почти мгновенно оценить ситуацию. Одежды Мезона ему не коснуться, тем более, это бесполезно, он её почти каждый день меняет. Стол? Да, он привез его с собой, но редко им пользовался. Мнемокогнитор, подавая жалобу, коснулся стола. Не лучший вариант — в нем отпечатались лишь недавние события. Лень, тревога за родных в столице. И ничего решительного, ни следа пепельно-хрустальной крошки, которая возникает в головах от решения устранить человека.
Лонгин вдруг понял, что пол, на котором он стоит, тоже привезен из столицы. Это любимый мозаичный пол Мезона. Проклятье, теперь с собой возят даже это! Мнемокогнитор побыстрей высунул пятку из старой сандалии и коснулся одной из змей в прическе Горгоны.
Порядок. Во всяком случае, его не ужалило.
— Ты слишком любишь вареную рыбу, — Лонгин выпрямил спину, прогнал из взгляда раболепство. — Хочешь растрясти живот гимнастикой, но за обедом каждый раз съедаешь вдвое больше положенного. А повара менять не желаешь, слишком вкусно готовит. Поменяй.
Способности Лонгина могли впечатлить любого и хорошо удостоверяли личность, но в придачу, в кабинете имелся его гипсовый бюст. Отливка по тому образцу, который высек Кротил, ещё когда в столице молодой сыщик только начинал… давно это было.
Мнемокогнитор не стал пересказывать чиновнику всё его прошлое, а просто встал рядом с копией своего лица.
— Убери с меня бороду. Представь в нормальной одежде.
— А!! — Мезон от удивления чуть не поперхнулся косточкой, подскочил, отбросил в сторону блюдо с виноградом. — Молния и судьба! Я и не верил, что ты ещё жив.
На крик вбежали караульные. Лонгин напрягся. Даже если Мезон не желает ему зла — у стражников может быть другой приказ. Но всё обошлось.
— Могу чем-то помочь?
— Цирюльника сюда. И пусть принесут поесть, — рассудительно ответил гость.
Столичный ревизор только хлопнул в ладоши.
Брился Лонгин сам — за столько лет он привык не подпускать к себе вооруженных людей. Только удивился зеркалу: раньше были бронзовые, в которые можно было разглядеть лишь неясную искривленную тень, в этом стекле он видел каждый волосок.
Получалось почти без порезов.
— Сколько вечников теперь в империи?
— Восемьсот семнадцать подтвержденных, — Мезон был готов к вопросу и вытащил припасенный пергамент со списком фамилий.
— Сколько перестали стареть и начали молодеть?
— Чуть больше двух сотен, — ревизор хотел назвать точную цифру, но Лонгин недовольно поморщился, он просто хотел представить общую ситуацию. Чиновник уловил гримасу и торопливо закончил: — На втором круге старения четыре десятка человек.
— А наш обожаемый император?
— Впал в детство.
— Стало быть, правда? Не знал, что такое возможно, — Лонгин на секунду отвлекся от собственного подбородка. — Как всё случилось?
— Его величество молодел, пора было остановиться и снова начинать стариться, но чем моложе тело, тем лучше оно справляется с работой.
— Мг. Если только захочет.
— Истинно. Он вышел на утренний прием и не узнал половину собравшихся, и не мог вспомнить поручений, которые дал за неделю до того. На следующий день стало ещё хуже. Сейчас на вид это юноша. Здоровый, умный, только он забыл почти всё. И будет забывать дальше.
— Будет? Он всё еще уходит в атараксию?
— Он забыл и это. Но процесс продолжается, и если сравнить с остальными пострадавшими…
— Значит, бывали другие случаи? — нынешняя метрополия не уставала удивлять мнемокогнитора.
— Да. Отец Милосских рыбаков… Ты его не знаешь… Словом, он тоже не смог остановиться. Стал пятилетним мальчишкой, а потом начал расти.
— Ничего не вспомнил?
— Ничего. Сейчас уже юноша, бороду бреет. Ему даже пытаются напомнить прошлое — уж больно деньги на нём большие были завязаны. Без толку.
— Надеюсь, меня не только из-за него вызвали? — Лонгин неожиданно рассмеялся.
— Нет…. Дело…
— Давай чуть позже? — он осторожно промокнул теплой тканью свежевыбритый подбородок. — Или в империи уже есть люди вроде меня?
— Что? — Мезон даже испугался такой возможности. — Нет, слава богам. Ты, Лонгин, пока единственный.
Начали вносить блюда с едой, готовить зал для ужина.
— Что-то я устал.
— В задних комнатах есть маленькие термы. Бассейны там с четверть комнаты, но всё на месте.
Пар в кальдарии снял напряжение, а горячая вода была тут же. В холодный бассейн Лонгин не полез — за столько лет проникся ко всему прохладному устойчивым отвращением. Просто сидел на скамейке у воды, и мысли медленно ворочались в голове.
Когда клепсидра синего стекла опустела, встряхнулся и прошёл обратно в приёмную.
Мезону хватило ума завернуть многих из тех, кто желал посмотреть на живого мнемокогнитора, но видно не хватило влияния обеспечить совершенно пустой зал. Четверо гостей.
Пока Мезон представлял их, Лонгин пытался угадать, что они из себя представляют.
Местный начальник стражи, у него цепкие глаза, но ума явно небогато. Держат за безвредность, однако приходится исполнять его редкие капризы. Как сегодня. Глава муниципии Квинтилиан с супругой. Тут хитрости побольше, причем у обоих. Деньги явно липнут к рукам. И человек в одежде ремесленника. Точно, так ходили ткачи полтораста лет назад. Только вместо шерсти или льна на нём был шёлк.
Для человека лет тридцати он слишком равнодушно смотрел на Лонгина. «Отец шерстобитов Габал».
Ужинать теперь было принято за низкими столиками, сидя на подушках.
Первые фразы светской болтовни совершенно не отразились в сознании мнемокогнитора — он прощупывал обстановку и блюда на предмет ядов. Это не давало гарантии, но успокаивало. Лонгин кому-то улыбался, когда понял первые слова.
— Правда ли, что вернее говорить не мнемокогнитор, а мнемокогнитатор? — прощебетала супруга градоначальника.
— Да? Мне уже такое рассказывали. Только от рассуждений мало проку. Я начинал в бедных кварталах, а там люди ленились выговаривать лишний слог. Чаще всего меня звали Мнемо. Не знаешь, как сейчас? — он повернулся к начальнику стражи.
— Клички остались, — пробурчал тот в ответ.
Потом снова провал — какая-то пустопорожняя болтовня. Он вспоминал молодость, которая здесь давно обросла легендами. В те годы вечники только превращались из невиданной чужеземной басни в реальных людей, и мир был много неустойчивей нынешнего. Молодой Лонгин оказал множество услуг государству, числился другом императора и занял место второго консула.
Слишком высоко взлетел и много на себя взял.
Мезон пытался пересказывать те истории, что передавались в роду Маммерков, от первого помощника, Заруна. Но Лонгин совершенно не отождествлял хитрого, цепкого, отчаянного сорвиголову с этим вот сдобным и ленивым чиновником.
Что ж, бывает.
— Почему нельзя было уйти из камышей? Лет через десять после начала ссылки. Или через тридцать, — шерстобит хотел поговорить с человеком, который тоже легко мог отмерять время десятилетиями.
— Куда уйти? Пока наш добрый Потит был в памяти — империя оставалась слишком тесной для нас обоих. Скрываться бы долго не получилось. Либо восстание и почти неизбежное поражение, либо сразу казнь.
Похоже, Габал услышал желаемое.
— Можно было уехать. Такой обычай принят уже давно… с консульства младшего Бибула, — градоначальнику тоже хотелось поучаствовать в разговоре. — Император многих отправляет в ссылки к варварам.
— Как далеко надо было уезжать? Мой дар слишком опасен для любого государства. Либо я с ним, либо против него. Пришлось бы служить на побегушках у местных царьков и воевать с империей. Или бежать, бежать всю жизнь без оглядки. Ойкумена слишком мала для таких скачек.
— И всего-то вам, кудесникам, не хватает… — чуть кокетливо заметила супруга градоначальника.