Но у тех троих, с кем они договорились о сделке, уже пропало желание возобновлять резню с ловкими защитниками пленниц, и их сообщники на крыльце почувствовали это.
– Именно сейчас мой человек передаёт голове Стремянного полка Матвееву письмо с указанием, где его похищенная дочь, – громко предупредил Удача, как если бы продолжил внезапно прерванные переговоры. – Через полчаса его стрельцы перекроют тропы и будут здесь.
Борис живо глянул на него, но ничего не сказал. Кто-то из разбойников сплюнул ни то с вызовом стрельцам, ни то с предложением бросить это дело и сматываться.
– Ладно! – повторил главный из бывших в прихожей головорезов. – Убирайтесь!
Когда минуту спустя Удача поторапливал девушек, впереди них спускался лестницей в прихожую, разбойники рассеялись по всем хоромам, озабоченными крысами шныряли по терему, в нижних помещениях и в подвале. Хруст, треск выламываемого, потрошимого, вытряхиваемого слышался отовсюду. В самом воздухе, казалось, витало, что хоромный дом был обречён. Борис Дракон прикрывал их тыл, когда они сошли с крыльца, поспешно направились по пологому уклону к тёмным очертаниям конюшни, за которой в зеркальную гладь озера засмотрелся усыпанный звёздами небосвод. Разворошённый взрывами костёр угасал, язычки пламени вспыхивали, танцуя и вихляясь пробегали по толстым веткам и исчезали, как будто прятались в тускнеющих углях.
Довольствуясь светом луны, мужчины наскоро оседлали выведенных из конюшни лошадей девушек. Чтобы не тревожить подозрительную злобу сидящего у костра, раненого осколком ядра разбойника, они не брали чужих коней, вынуждены были садиться по двое. Удача посадил перед собой Дарью и рысью направил лошадь в заросли, где была тропа, увлекая за собой и другого всадника с девушкой. В лесу он подождал его и оглянулся на терем, объяснил причину своего недавнего беспокойства:
– Закончив грабёж, кто-то может решить, слишком задёшево отпустили нас. Ну а теперь, пусть ищут.
– Ты хорошо и вовремя придумал про стрельцов Матвеева, – одобрительно отозвался Борис Дракон, объезжая его и направляясь тропой под сводом ветвей и листьев.
Вскоре они съехали с тропы, лошадиным шагом выехали к лужайке, поблизости от которой оставили своих коней. Борис пересел на свою кобылу, Удача же не спешил отцеплять поводья обеспокоенного этим жеребца.
– У меня здесь небольшое дело, – предупредил он спутников. – Поезжайте. Я догоню.
Они без возражений, девушки вслед за Драконом, направились обратно к тропе. Он же бесшумно пересёк лужайку, двигаясь в противоположную сторону от удаляющегося прерывистого шелеста веток, какой не могли издавать лесные звери, и нырнул под низкую крону молодого клёна. Раздвигая частые ветки кустарников малины, он вышел к дубу, который был широк и крепок и будто сторожил возле ствола надёжно связанных разбойников. Один был гонец Барона, которого тот отправлял с письмом дочери к Ордин-Нащокину, а другой, привязанный спиной к его спине – лысый и узколицый Незадачливый Стрелок. Гонца Удача днём незаметно сопроводил от охотничьих хором и перехватил в пригородной харчевне у тверской дороги, там мертвецки напоил за свой счёт, и теперь тот мирно похрапывал, свесив лохматую голову к груди, отчего голодный стрелок, крючковатый нос которого в тени деревьев казался клювом мрачной птицы, с трудом сдерживал злобствующее раздражение.
Коротким ножом распоров кожаный ремень на вывернутых за спину руках стрелка, Удача метнул нож в толстый ствол соседней осины. Нож с мягким стуком вонзился на треть клинка, и он поднялся.
– На ногах разрежешь сам, – направляясь обратно к лужайке, бросил он через плечо тому, кто днём пытался его убить.
Разбойник не желал смотреть в его ненавистную спину, слышал только змеиный шорох, который растворился в ночных звуках леса. Он растёр ладонями одеревенелые пальцы, вытащил изо рта грязную тряпку кляпа, с отвращением швырнул её в малинник. Сплюнул на корни дуба, затем ещё раз, избавляясь от тряпичных нитей во рту. Напрасные попытки развязать затянутые узлы на щиколотках разъярили его. Со второго раза ему удалось подняться на ноги, и он вприпрыжку направился к старой осине, чертыхаясь и проклиная всю подноготную Удачи, обещая ему лютую месть и на этот и на том свете. Споткнувшись о кочку, он упал рёбрами на гнилой пень, расцарапал веткой шею и побитым псом заскулил от такого несчастного дня. Ругаясь втихую пуще прежнего, уже на карачках добрался до рукояти ножа и принялся неистово вырывать его из дерева. Несмотря на все усилия, нож не поддавался, как будто заколдованный недавним хозяином, а, когда он наконец его вырвал, от рывка повалился на бок, тот словно цапнул за указательный палец, оставил глубокий порез.
– Сука! – с выступающими на глазах слезами во всё горло взвыл Незадачливый Стрелок, надеясь, что это оскорбление донесётся до слуха Удачи.
Удача расслышал его, уже выезжая на тропу, и воспринял, как прощальную похвалу за участие в событиях дня и ночи. Тропа вывела на дорогу, он пришпорил коня и вскоре нагнал троих спутников. Все молчали, словно боялись потревожить лес и накликать очередное препятствие желанию поскорее доехать до пригорода. Впереди засверкала лента речки, а за дальними рядами прибрежных деревьев, над ними проглянул шатёр небольшой церкви.
Лошади согласованно замедлили бег, скорым шагом с берега вошли в брод, зашлёпали по воде, и девушки должны были подобрать платья, чтобы края не замочились брызгами. Не успели выбраться на другой берег, как на дороге под сводом деревьев показались три десятка стрельцов, словно давно уже ждали и заждались увидеть их. Мышастый конь под передним всадником дал пример остальным, устремился вперёд, подчиняясь сдержанному нетерпению наездника, на котором поблескивали золотые шнурки и нарукавное шитьё полкового головы.
– Отец, – тихо вымолвила дочь Матвеева ни то с облегчением от встречи с ним, ни то поясняя спутникам.
Все стрельцы окружили их, но Дракону и Удаче досталась малая толика внимания. Матвеев спешился первым, сам помог спуститься на землю девушкам. Дочь счастливо всхлипнула, ткнулась ему в грудь, и никем не удерживаемые, спасители девушек потихоньку выбирались из окружения всадников. Объезжая стрельцов берегом, они волей-неволей смотрели на пробивающееся из-за леса далёкое зарево пожара, которое стремилось облизать небосвод. Пожар разгорался там, откуда они прискакали.
– Надеюсь, успели растащить всё ценное, – вполголоса насмешливо заметил Удача.
Дракон стянул с левой руки перчатку, выбрал в гриве коня обломок сухой ветки, откинул в траву. Обратно надевая перчатку, предупредил:
– Ты хоть знаешь, с кем мы сцепились?
Глянув ему в лицо, Удача спросил:
– Ты имеешь в виду, не только с разбойниками?
– Я имею в виду, не столько с разбойниками.
Высказавшись, Борис дёрнул удила, и его кобыла шагом пошла прочь от реки.
– Придётся боярину Морозову списать ущерб на случайный пожар, – спокойно произнёс Удача, отворачиваясь от лесного зарева. – Не думаю, что ему это доставит удовольствие. – И себе под нос пробормотал: – Не желал бы я оказаться на месте Плосконоса и Барона.
Он пришпорил коня, нагнал товарища по недавней схватке с головорезами, и они перевели лошадей в галоп, направились к заставе. Беспрепятственно проехав заставу, на развилке у Донского монастыря опять приостановились, как будто каждый заранее знал, что в этом месте они разъедутся.
– Ты умнее, чем я полагал по слухам, – одобрительно заметил Борис. – Рад был познакомиться с тобой в настоящем деле. На, возьми, раз уж он мне не понадобился.
Он отцепил от седла сумку, вынул пистолет и передал новому товарищу. Тот при лунном свете осмотрел серебряного дракона, изящно и с толком вделанного в тисовую рукоять, отливающий стальным блеском воронёный ствол.
– Нажми ногтём в прорезь, – Борис указал на неприметную щелку в подошве рукояти.
Удача так и сделал, и часть с драконом сдвинулась, приоткрыла небольшую полость. Утяжелённая свинцом, она никак не отражалась на весе рукояти, и о полости нельзя было заподозрить, не зная о ней заранее.
– Но мне нечем ответить на такой подарок, – он с сожалением протянул обратно оружие, которое было не только ценным, но и могло оказаться полезным своим секретом.
Борис не взял, поехал к улице направо, сказал через плечо:
– При следующей встрече расскажешь, как он стреляет. – Повысил голос, всё же посчитав нужным объяснить причину такой щедрости. – Мне хорошо заплатили, а я не рассчитывал на чужую помощь. К тому же, ты отдал разбойникам свои деньги.
– В следующий раз не останусь в долгу, – крикнул ему в спину Удача. И под нос тихо заметил: – Это я не рассчитывал на твою помощь.
Вернув пластинку с драконом в обычное положение, он устроил пистолет за поясом. Только после этого обратил внимание, что на востоке ночь стала бледнеть, отступать перед приближением зарниц. Ноющая рана на голени напомнила, что он на ногах почти сутки, и он поскакал своим путём с единственным желанием, как можно скорее добраться до постели и завалиться спать.
Вернув пластинку с драконом в обычное положение, он устроил пистолет за поясом. Только после этого обратил внимание, что на востоке ночь стала бледнеть, отступать перед приближением зарниц. Ноющая рана на голени напомнила, что он на ногах почти сутки, и он поскакал своим путём с единственным желанием, как можно скорее добраться до постели и завалиться спать.
В отличие от него, ни Матвеев, ни три десятка его людей не помышляли о сне. Отправив несколько стрельцов сопровождать девушек в город, полковой голова с остальными галопом поскакал в сторону пожара, имея законный повод нарушить, пересечь границы дачного поместья Морозова. Но приехав к пригорку, когда на востоке обозначились проблески рассвета, они увидели полное безлюдье и наверху лысого склона тлеющие, догорающие, обугленные брёвна терема с рухнувшей между ними крышей, будто пронзённой остовом закопчённой каменной печи. Убедившись, что разбойников и след простыл, отряд не стал задерживаться и повернул назад, чтобы до раннего утра вернуться к своим прямым обязанностям царской службы.
6. Возвращение царя
Вестовая пушка раз за разом раскатистым уханьем тревожила молочное покрывало утреннего тумана над рекой. Она заставила рыбаков в лодках прервать ловлю рыбы, замереть перевозчика у берега и женщин, которые у мостков полоскали бельё. Десятому и последнему холостому выстрелу, словно удалось-таки пробудить от сна колокола столицы, и они заторопились оправдаться, загудели и затрезвонили в радостном возбуждении, перебивая и дополняя друг друга в желании скорее сообщить о самой важной новости.
Кремлёвский трезвон впорхнул в спаленку, заметался в ней залетевшей птахой. Удача поднялся, выглянул в раскрытое окно и убедился, что час был ранний.
– Царь вернулся! – прокричал конный глашатай, проскакав улицей. За следующим переулком опять выкрикнул: – Царь вернулся!
Столица начинала гудеть растревоженным ульем, изгоняя отовсюду сонливую одурь, торопливо принаряжаться и прихорашиваться, как заждавшаяся мужа молодица.
Уже к полудню толпы жителей и гостей Москвы теснились в Кремле и вокруг крепостных стен, прислушиваясь к торжественному богослужению, которое в Казанском соборе проводил сам патриарх Никон.
– Отныне, – торжественно растягивая слова густым и низким голосом, с важностью соучастника привезённого из военных походов указа, громко объявлял волю государя вступающий в расцвет мужских сил патриарх. – Да будет русское знамя светить возрождением вселенского могущества Православия, завещанного нам Святым Владимиром и патриархами Константинополя, Второго Рима, падшего за грехи под ноги орд нечестивых поганых нехристей. – Он стоял пред мягким сиянием алтаря, как будто перед частью солнца в храме, под расписанными сводами и в отражениях рассеянного золотыми украшениями света привлекая всеобщее внимание, словно главное лицо действия. – Красной полосой, – продолжал он, – да будет освящена в знамени Московская Великая Русь. Белая полоса да отразится в нём Русью Белой. Синяя – да означит Русь Малую с княжьим градом святого крестителя Владимира Киевом. По полотну пусть расправит крылья Золотой Орёл Второго Рима о двух головах. Одна голова пусть зорко и подозрительно смотрит в неправоверную Европу. Вторая – да зависнет над дикой Азией. И будет так во веки веков! Аминь!
– Аминь! – будто единым выдохом прозвучало под сводами прокуренного ладаном собора многоголосое повторение благословения Никона, вырвалось наружу, гулкой волной пробежало по разноликой и безбрежной толпе на Красной площади, дальше за неё, рассеялось где-то за кремлёвскими стенами по человеческим притокам на улицах и переулках.
Высокий и синеглазый молодой стольник царя склонил перед патриархом трёхцветное полотнище, и Никон с горделивой осанкой размеренно окропил и перекрестил его, освящая как новое знамя священной державы. Царь без головного убора сделал шаг и опустился на левое колено, прочувственно коснулся губами, поцеловал это знамя. За ним подходили и оставляли поцелуи бояре, окольничие, воеводы, присланные послами малороссийские полковники Хмельницкого.
Толпа неохотно уступила властному и упорному давлению невидимого клина, расступилась, образуя проход, чтобы из дверей собора двое юных служек выступили к дневному свету с иконой Казанской божьей матери, а следом показался стольник с наклонённым вперёд трёхцветным знаменем. За ним нерасторжимой парой, нога в ногу, вышли царь и Никон. От них не отставали тесть государя, Илья Милославский, и дядька царя Морозов, который вскользь, одним взором подозрительно и недоверчиво оценил настроение толпы, ни на мгновение не забывая о её давней к себе неприязни.
Однако толпу больше занимали собственные не рассудочные ощущения и переживания узнавания и не узнавания своего царя, к приезду которого она готовилась всю последнюю неделю. Она с угадываемым сдержанным беспокойством привыкала к проявлениям возмужания в его поведении, рождённым необычными славными успехами и, меньшими, чем предполагалось, неудачами в личном опыте участия в войне, впечатлениями от увиденного в чужих землях и немосковскими размышлениями. Хотя внешне он оставался таким же улыбчивым и доброжелательным, вполне простым в сравнении с Никоном человеком, толпа, как женщина, выпустившая от своего очага молодого мужчину посмотреть на мир, с ревнивой тревогой чувствовала, что он с удовольствием вдохнул запах свободы и запомнил его до смерти.
Двое стольников догнали царя, поднесли ему под руки золочёные подносы с горками мелких серебряных монет. И он, словно щедрый сеятель зёрен блага для своих подданных, стал пригоршнями разбрасывать их по обе стороны своего хода. Толпа шумно заволновалась, монеты подхватывались на лету или с одежды, редко какие из них успевали проскользнуть вниз и падать под ноги. За родственниками царя из собора выходили его любимцы Матвеев и постельничий Ртищев, затем бояре, за ними окольничие, малороссийские полковники, церковные иерархи. Во всём проявлялась и виделась любовь царя и патриарха к внешней красоте и чинности, к размеренному порядку.
Дарья Нащокина следила за царским ходом поблизости от Спасских ворот. Привстав на носки сапожек, она вытягивалась, как и многие вокруг, чтобы собственными глазами увидеть первых людей государства. Вконец огорчённая тем, что среди них нет отца, девушка опустилась на каблуки, дёрнула рукав серого кафтана своего мужественного спутника. Удача без слов подчинился её нежеланию смотреть торжественный ход до Архангельского собора, и стал раздвигать стоящих на пути, впереди неё пробираясь к угловой башне. Они выбрались к Воскресенскому мосту, где было не так тесно, и отошли к улицам. Чем дальше от Кремля, тем меньше было толкотни и шума, тем лучше виделись рассыпанные на его стенах многочисленные стрельцы в праздничных одеяниях и с праздничным дорогим оружием, выдаваемым при подобных торжествах из Оружейной палаты. Большинство из стрельцов были с царём в военных походах и тоже заметно изменились, стали и внешне похожи на матёрых, нанюхавшихся крови сторожевых псов.
Сопровождая Дарью, Удача не заметил, что ещё у моста на него исподлобья уставился одетый простолюдином узколицый горбоносый горожанин, которого он двумя сутками раньше обозвал Незадачливым Стрелком и который скрыл под натянутой до лба потрёпанной серой шапкой лысую голову, стал для беглого взгляда неузнаваем. Стрелок увязался за ним и той самой девушкой, в похищении которой ему довелось участвовать, потом с сожалением приостановился, с мстительным прищуром век проводил их взором, увидел, какой улицей они уходят, и шмыгнул в охвостье толпы. У церкви он торопливо протиснулся к Барону, невольно привлёк к себе недовольное внимание тех, кого дерзко расталкивал. При его открытом и таком возбуждённом приближении, на лицо дьяка разбойного приказа, как тень облака на безмятежное озеро, наползло выражение сумрачной досады. Однако услышав, что стрелок с жаром пошептал ему на ухо, Барон стал холодно деловит.
– Точно он? – вполголоса прервал он сообщение доносчика, поняв главное – тот случайно увидел в толпе и признал одного из виновников освобождения пленниц и потери вознаграждения за почти сделанное тёмное дело. И сухо распорядился: – Выследи!
Разбойник охотно ринулся обратно. Вьюном проскользнул за людские спину и пробежал по улице, кинулся в переулок, другой, третий, но Удачи и девушки нигде не оказалось. В злом огорчении он сорвал шапку и хлестнул ею себя по щеке.
– Упустил! – прошипел он сам себе, точно готовый укусить собственный хвост гад.
Вдруг увидал, что на него подозрительно глядят идущие улицей, парой наблюдающие за порядком стрельцы, быстро напялил шапку и нырнул в проулок, совсем в ином направлении, чем ушли те, кого он выискивал.