- А ну сюда! - крикнул он своей команде, и те втроем с готовностью бросились на помощь. - Держите за руки. Крепче! Я его обыщу.
Сергей стал отбиваться ногами и крепко задвинул Баранову... Но тут его свалили, и Баранов, оседлав его, придавил голову, вывернул карманы.
- Часы, гляди-ка! - восхитился он, держа их на вытянутой руке, показывая всем.
- Отдай, - сказал Сергей, отряхиваясь от снега. - Отдай мои часы.
- Были когда-то твоими, - ухмыльнулся Баранов. - И вообще, несовершеннолетним носить при себе подобные вещи запрещается.
- Отдай часы. - Сергей весь напрягся, лихорадочно выискивая место для удара.
- Получай! - Баранов выбросил вперед руку с часами и больно ударил в подбородок.
Сергей зашатался, сплюнул кровь.
Тальянов в страхе зажмурился.
- Ничего, - сказал Сергей. Он нагнулся, соскреб ладонью снег, прикладывая к опухшей губе. - Ничего, - повторил он, - ничего. Я с тобой еще сквитаюсь.
- Всегда пожайлуста. Милости просим. - Баранов скинул шапку, шутовски помахал ею в ногах.
VII
Смеркается. Дверь в учительскую открывается.
- Что это вы впотьмах сидите? Зрение портите? - строго спрашивает завуч Зубилин и, не сходя с порога, нащупывает выключатель.
Учителя, собравшиеся кружком у стола, что стоит посредине комнаты, замолкают, щурятся от яркой лампочки, свободной от абажура, и выжидательно смотрят на вошедшего завуча. Учителя уважают Зубилина за его опыт и знания, но и побаиваются. Причин к тому много.
- Не помешал? - Зубилин дружелюбно из-под очков окинул кружок, который тут же на глазах стал рассыпаться.
- Наоборот, Николай Иванович! - ответила за всех Шумилина.
- Анна Иванна, - изумился Зубилин, как будто только сейчас разглядел ее, - а вы что же домой не идете?
- Дела, Николай Иванович! Родительницу жду.
- Это кого же?
Зубилин снял очки. Прищурившись, вглядываясь в запотевшие стекла, протер их.
- Мать Сергея Мальцева.
- Ну! Парень вроде толковый. В чем же провинился?
Зубилин подсел к Шумилиной.
- Да как вам сказать, Николай Иванович. С парнем непонятное происходит. И не могу понять отчего. Вел себя нормально, учился хорошо, а тут словно бы подменили. Стал невнимательным, рассеянным, упрямым. Хочу вот с матерью поговорить - узнать, какой он дома.
- Да, - задумчиво сказал Зубилин, вертя в худых пальцах очки, глядя мимо Шумилиной в сумерки за окном. - Да! Что бы это могло приключиться с ним такое? А?
- И сама не знаю, - призналась Шумилина. - Но мне думается, все это начало твориться с ним с того дня, как в лесу упал самолет. Или, быть может, это просто совпадение... Я уж, по правде говоря, не знаю, как и быть с ним. Мальчик он впечатлительный. А с такими, как известно, всякое случается.
- Это верно, - согласился Зубилин, продолжая все так же смотреть мимо собеседницы.
Тех, кто не знал об этой его странной манере разговаривать, глядя куда-то в сторону, конечно же, такая манера удивляла, если даже не оскорбляла, но затем, как и другие, они свыкались с ней и не обращали на нее никакого внимания. Что касается Шумилиной, то она знала завуча давно. Лет десять, не меньше, и ко многим его причудам и странностям, которые были следствием рассеянности завуча, успела привыкнуть.
- Печальный факт, - сказал Зубилин.
Шумилина хотела было уяснить, что он имеет в виду, но в это время в дверь учительской осторожно постучали, и Шумилина предположила, что это наверняка мать Сергея Мальцева. Так оно и оказалось.
Худая, остролицая Мальцева несмело осмотрела учительскую, в волнении поправила платок.
- Ученик за мной прибегал. Сказал, в школу вызывают. Так я...
- Проходите, пожалуйста, - не дала ей закончить Шумилина, вставая навстречу родительнице.
VIII
Сергей же, ни о чем не ведая, неся в душе лишь злость и обиду на вероломного Баранова, брел по лесной дороге к поселку, который уже различными звуками - вскриками паровозов на далекой станции, гудом машин на обтаявшем в черных проплешинах шоссе - заявлял о себе.
На счастье, матери дома не было. Сергей это понял сразу, взглянув на окна. Он решил подойти к дому со стороны огородов. Ему ни с кем не хотелось встречаться. Но в этот час ранних сумерек через их двор, который находился рядом с почтой, еще ходили люди. Выбрав минуту, он проскочил во двор, косясь на соседскую половину, отделенную от них стеной. Они с матерью занимали меньшую часть дома - комнату, посреди которой стояла широкая утробистая печка. Сосед, работавший секретарем в райисполкоме, жил попросторнее, в трех комнатах. Но у него и семья была больше. Сам, жена, трое девчонок, да еще дед с бабкой - его родители. От соседа Сергей узнал, что их дом самый первый, построенный после войны. Фрицы всех сожгли... Поначалу в доме жили секретарь райкома партии и прокурор. Дом был собран наспех из разных горбылей и слег. Может быть, когда-то дом был и хорош, но сейчас он весь просел, скособочился. Каждое лето мать и соседи мазали дом снаружи. В стенах было много щелей, слеги местами прогнили. И как старательно ни заделывали они стены, все равно зимой тепло в их доме не держалось.
Замок поддался не сразу. Пришлось подергать, поколотить его о дверь. Не успел Сергей войти в комнату, как с печи к нему в ноги шаркнул Барон. Обойдя Сергея, он потерся своей хитрой мордой и плоским боком о валенки, оставляя клоки шерсти, жалобно промяукал. Затем пробежал к своей консервной банке, горласто требуя: "Наливай, наливай".
Сергея вдруг взяло зло на этого кота, старого обжору. Он пнул его ногой. Несмотря на свой древний возраст, кот резво подскочил и, сердито взвыв, затрусил в темный угол.
Барон, конечно, был ни при чем. Мать, должно быть, забегалась и забыла его покормить. А он бедного кота ни за что ни про что...
- Киска, киска, - позвал, как можно ласковей, Сергей, стуча пальцами по консервной банке.
Но Барон, видимо, объявил бойкот. Отказывался выйти из своего убежища.
Сергей бросил на лавку фуфайку и принялся искать еду. Достал с полки мягкую пахучую буханку хлеба и, забыв про ножик, впился в нее зубами. Суп в кастрюле был еще теплый. Сергей отловил кусочки сала для кота. Тот уже забыл про обиду и стоял рядом, не сводя с хозяина горящих глаз.
Сергей щедро налил коту, но тот, неторопливо обнюхав банку, даже не соизволил притронуться к еде.
- Ишь благородие, - сказал Сергей, подражая матери.
Кот отошел от банки и, усевшись спиной к двери, поднял лапу. Нализав ее, начал усердно водить по морде, задевая стоявшие торчком уши.
"Гостей созывает. Со стороны Энска", - подумал Сергей. Хотя из родственников у них нет никого.
Сергей наскоро поглотал суп. Попил чаю из чайника, который мать всегда укутывала в газеты и старую шаль, чтобы он подольше оставался горячим, и тут-то вспомнил, что его сумка осталась в школе. И не хотелось Сергею возвращаться в школу, да нужда заставила.
Он выпустил кота, начавшего точить когти, и побрел к школе.
За углом дома он чуть не столкнулся с соседом. Тот собирался с силами, чтобы сделать твердые шаги к своему порогу. За выпивку ему крепко доставалось от жены. Ругала она его громко, на всю улицу. Не стыдясь прохожих. А он, придерживая пустой правый рукав, беспрестанно кивал головой и ухмылялся. Иногда сосед приходил домой трезвым, и тогда за стеной попискивала трофейная губная гармошка, которую он привез из Пруссии. Он бы, конечно, дошел и до самого Берлина, да оторвало руку. Летом сосед выходил со своей трофейной гармошкой во двор и, потеснив женщин на лавке, играл на потеху им. Хорошо играл. И песни, и вальсы.
Сосед вообще был тихим. Даже пьяный. А пил он, должно быть, с тоски, с того, что стал безруким, с того, что рождались одни дочки, тогда как ему очень хотелось сына, о чем он всякий раз тужил вслух. По воскресеньям сосед обычно уезжал на рыбалку. Однажды мать отпустила с ним и Сергея. Они ловили карпов на пруду в Квасово. Правда, ничего так и не поймали. Только продрогли, спать пришлось в стогу. Они оделись легко, а ночь выдалась холодная. Но если бы мать снова отпустила его с соседом, он бы, не раздумывая, поехал. Да после того как Сергей пытался убежать из дома, мать его никуда не пускает...
Вторая смена продолжала учиться. Двери всех классов были приоткрыты так крепко надышали ребята, что и форточки не помогали. Сергей тихо прокрался к своему классу. Сейчас здесь занимались восьмиклассники. У них шла химия. Анна Михайловна - плечистая, крупная, как штангист, писала на доске формулы, объясняя по ходу, что к чему. Но никто ее, как понял Сергей, не слушал. Каждый был занят своим. Про Анну Михайловну говорили: у нее на уроке можно делать все, что хочешь. Тетка она добрая. Зла никому не делает. И все, кто хотел, пользовались этой ее добротой.
Сергей обшарил глазами свою парту. Сумки не было видно. Он уже собрался пойти к тете Фросе справиться у нее о сумке, но вдруг заприметил свою черную дерматиновую, как он называл про себя, "офицерскую" сумку, потому что такие сумки, только, конечно, из настоящей кожи, носили во времена войны офицеры. Во всех фильмах они с такими сумками через плечо ходят.
Сергей приоткрыл пошире дверь и, просунув голову, окликнул парня с ближней парты.
- Чего тебе? - уставился тот.
- Сумку подай!
- Какую?
- Ту, что на вешалке.
Парень оглянулся назад и оскалился:
- Не дотянусь!
- Попроси кого-нибудь! Что тебе стоит!
На их громкий шепот уже начали отовсюду оборачиваться. Сергей осекся. Ему показалось, что сзади, за его спиной, кто-то стоит. Сергей оглянулся.
Он даже не сразу поверил. Перед ним стоял давний его знакомый, тот самый капитан, что тушил с ним на поляне костер, что подвез его на вездеходе в поселок. Только теперь он был в шинели.
- Здравствуй, Сергей! - Капитан улыбался. - Искал тебя наудачу. Адреса ведь твоего не знаю. Ну и пошел в школу.
Сергей хотел спросить капитана, надолго ли он в их поселок, но решил, что задавать такие вопросы военному человеку неуместно.
Но капитан и сам догадался:
- Мы тут проездом.
Капитан отвернул полу шинели и вытащил из кармана галифе перочинный нож.
- Это тебе. Держи. На память.
Сергей оробел. Такого ножа у него никогда не водилось. С черной ручкой. Блестящий. С несколькими лезвиями.
Видя его нерешительность, капитан взял Сергея за руку и вложил в ладонь нож, как запечатал.
- Бывай здоров!
Капитан крепко стиснул руку и шагнул из коридора на улицу.
Сергей спохватился, что забыл поблагодарить капитана, и выскочил следом.
На дороге, напротив школы, горбилась громадина вездехода. В кабине красновато вспыхивал огонек папироски. Капитан легко перемахнул через кювет, вскочил на подножку вездехода.
Хлопнула дверца, прибавил обороты мотор, и вездеход покатил в сторону города, распространяя по шоссе резкий запах бензина. Все случилось так быстро и неожиданно, что трудно было поверить в реальность происшедшего. Но этот нож с тяжелой ручкой, эти красные задние огни вездехода свидетельствовали о том, что это не сон.
Сергей вздохнул и пошел к дому, так и забыв взять из класса сумку.
IX
Сергей надеялся, что мать еще на работе и ему не придется объясняться с ней. Он сразу же заляжет спать, а утром чуть свет вскочит - и никаких разговоров не будет. Но дверь в сени была открыта настежь. По полу были рассыпаны крошки торфа. Мать готовилась топить печь.
- Заявился.
Мать устало, не глядя на него, сбросила с плеча тяжелую кошелку, присела на край ее, высвободив из-под платка голову. Так и сидела молча, уставившись в какую-то невидимую точку. Затем встала и, отыскав кружку, пошла к макитре, на глянцевых боках которой были вылеплены звездочки, серп и молот, а также цифры "12/X 1949". Такие красивые макитры делались у них в поселке на кирпичном заводе. Эта макитра была, пожалуй, самой красивой вещью в их доме. Да и много ли этих вещей было у них. Вдоль стен лежали две тяжелые дубовые доски. Они как бы опоясывали стол. Но это только мать считала его столом. На самом деле это был большой ящик из-под мыла. По левую руку от стола стояла печь. На этой печи они спали с матерью по очереди. Чаще всего Сергей. Ему нравилось, что печка такая большая. И куда ни закатишься, всюду тепло. За печкой стояла кровать. Пол под нею местами прогнил, и чтобы ножки кровати случайно не провалились, мать подложила под них кирпичи. Кровать от этого стала еще выше, прямо-таки царской. Новый, сшитый матерью матрас, плотно набитый свежим сеном, делал кровать пышной. Пожалуй, после макитры кровать была второй красивой вещью в их доме. Правда, она местами поржавела и облупилась, но этого сразу не углядишь внизу кровать прикрывал вышивной подзор, с острыми, как у пилы, зубьями. А спинку загораживали подушки, покрытые кружевной накидкой. И кружевная накидка, и покрывало очень нравились Сергею. С появлением их в доме стало как-то светлее, наряднее...
И еще к одной вещи был Сергей неравнодушен, потому что была она чисто городской - к большому гипсовому льву-копилке, занимавшему половину подоконника. Мать купила льва на базаре, когда они ездили в Энск хоронить сестру отца. На следующий день после поминок пошли на базар.
И вот на том шумном городском базаре, где все толкались и громко разговаривали, купила мать копилку - тяжелого гипсового льва. Такого странного и необычного. С головы до хвоста зверь был покрашен в коричневый цвет. Широко раскрытая пасть была ярко-красной, как будто лев только что закончил обед. Но больше всего удивили Сергея глаза. Голубые. Живого льва ему никогда не приходилось видеть, но он почему-то был уверен, что глаза у него должны быть карими, черными, серыми, только не голубыми. А кореец-торговец был доволен своими львами, ставшими в ряд возле его ног на цветном лоскуте. Он улыбался беспрестанно Сергею, матери, всем, кто останавливался возле него, улыбался добродушно, радостно, будто все эти люди были самыми близкими его родственниками. И мать, хотя Сергей и не просил об этом, вдруг купила ему голубоглазого льва, который вот теперь самодовольно уселся на подоконнике.
Всякий раз, в получку, мать давала Сергею двадцать копеек, и он бросал их в ненасытную пасть. Иногда мать сама бросала туда сложенные рублевки, но это случалось редко. Однако лев успел потяжелеть и от серебра. И трясти его было уже не просто. А приходилось. Особенно когда хотелось в кино, а мать денег не давала. Тогда он вставлял в пасть льва ножик и осторожно по лезвию вытряхивал монеты. Научил этому прежний его приятель Сашка Козлов, с которым они дружили хорошо и долго и который прошлым летом навсегда уехал из их поселка со своими родителями в Донбасс...
Мать продолжала сидеть на кошелке с торфом, подперев голову рукой, прикрыв глаза. Плечи ее тихо поднимались. "Уж не заснула ли она?" подумал Сергей. С ней так часто случалось. Бегает, носится, как ветер, а присядет и тут же задремлет. Но мать, оказывается, и не думала спать.
- Где шлындал? - спросила она сурово. - Только без врак. Иначе отлуплю.
По голосу матери Сергей догадался, что она устала.
Он решил, что лучше помолчать, выслушать все, что у матери накопилось. Он чувствовал вину, догадывался, сколько разных неприятностей доставил за эти дни ей.
Мать вздохнула:
- Не думала, Сергей, что ты таким нехорошим вырастешь, что мне придется перед учителями краснеть. Узнал бы твой отец...
Мать споткнулась, не досказав. Сергей прислушался. Мать плакала. Это с ней бывало редко, но когда мать плакала, Сергею становилось не по себе. Вот и сейчас в груди у него снова что-то дрогнуло. Сергею хотелось успокоить мать, но он не знал как. И он жалел мать про себя: "Не плачь, мама, что у нас нет отца. Не плачь, что я такой непутевый. Но я и не такой плохой, как ты думаешь. Знай, что мне очень и очень жаль тебя. Не плачь, мама, когда я буду взрослым, когда стану летчиком, я куплю тебе новое пальто. И ты будешь самой нарядной и самой красивой в поселке. Ты больше не будешь мыть полы, вставать рано по утрам, таскать тяжелые корзины, топить печь. У тебя только и будет работа - варить суп да жарить для нас с тобой котлеты. Не плачь, дорогая мама, все будет у нас хорошо..."
X
Тяжелый, долгий сон снится Сергею. Какой-то длинный замкнутый двор, и он на этом дворе в толпе людей.
"Зачем собралось здесь столько народу? - думает Сергей. - Чего они ждут?" По тому, как все напряженно вглядываются в небо, пустынное, марлевой белизны, он догадывается, что эта толпа ждет его летчика. Он не знает, что это за люди. С чем пришли они? Но догадывается - они тут неспроста. Он чувствует, должно произойти что-то страшное, где-то рядом таится опасность.
Ах, вот что они задумали! Сергей вдруг замечает над головой тонкий напряженный провод, издающий тихий зловещий звук. Когда летчик будет возвращаться, то, конечно, не заметит провода и непременно заденет за него.
А тот, которого все ждали с нетерпением, уже спешил, торопился к ним. Ясный самолетный гул как бы сходил по ступеням с неба. Сергей в отчаянии заметался за спинами молчаливых людей, надеясь, что летчик, может быть, заметит этот опасный провод, облетит его стороной.
Он закрыл глаза, будто это могло увести от беды летчика, а когда вновь открыл их - увидал над собой сквозные, прозрачные крылья самолета. А в просветах, оставляемых устало шевелящимся винтом, лицо летчика.
"Неужели он не видит? - подумал в ужасе Сергей. - Надо крикнуть ему, надо предупредить".
И он закричал, срываясь на хрип, летчик услышал его и приветливо, как другу, махнул рукой, улыбаясь веселым лицом, сдвигая долой такой же прозрачный, как и все в этом самолете, фонарь.
И в ту же минуту раздался нарастающий зловещий звук невидимой проволоки, что-то прощально зазвенело, и Сергей понял: чего он так боялся, произошло.
На его глазах беззвучно отпало и, тихо колеблясь, спланировало вниз прозрачное, как у стрекозы, крыло. И весь самолет стал распадаться невесомыми прозрачными частями. С удивленно-грустным лицом падал на землю летчик. Злые люди, что они наделали! Кого они погубили! Отчаяние охватило Сергея, горькие слезы стали душить его...