Ни мало не смутившись, с веселым блеском в глазах, Кристофер продолжал читать, изображая бабушку:
— Пункт одиннадцатый: вам не разрешается позволять недобрым, греховным или похотливым мыслям укореняться в вашей голове. Вы должны сохранять свои помыслы чистыми и избегать думать о вещах, которые наносят вред вашей морали.
Пункт двенадцатый: вы обязаны воздерживаться от взглядов на представителей противоположного пола, кроме тех случаев, когда это абсолютно необходимо.
Пункт тринадцатый: те из вас, кто может читать, а я надеюсь, что по крайней мере двое могут, будут по очереди читать вслух отрывки из Библии, как минимум по одной странице в день, чтобы младшие дети приобщились к учению нашего Господа.
Пункт четырнадцатый: вы будете купаться каждый день, и тщательно мыть ванну после купания, поддерживая ванную комнату в том состоянии, в котором вы ее нашли, без единого пятнышка.
Пункт пятнадцатый: все, включая близнецов, обязаны выучивать по крайней мере по одной цитате из Библии в день. И, по моей просьбе, быть способными повторить ту цитату, которую я выберу, когда я начну следить за тем, какие отрывки вы читаете.
Пункт шестнадцатый: вы не должны оставлять ни единой крошки из той пищи, которую я вам приношу, или выбрасывать что-либо. Тратить пищу добрую без нужды греховно, когда стольким в мире ее недостает.
Пункт семнадцатый: запрещается ходить по спальне в ночной одежде, даже если вы направляетесь из постели в ванную комнату или обратно. Вы будете постоянно носить длинную сорочку, закрывающую ваше нижнее белье, или ночную пижаму, в случае, если вам нужно неожиданно покинуть ванную, чтобы ею воспользовался другой ребенок. Я требую, чтобы все, кто живет под этой крышей, были скромны и благоразумны во всем и всегда.
Пункт восемнадцатый: вы будете смирно стоять выпрямившись, когда я вхожу в комнату, с руками, вытянутыми по швам, не складывая руки в кулаки, чтобы показать молчаливое сопротивление. Вам также запрещается смотреть мне в глаза, пытаться оказывать мне знаки привязанности или пытаться завоевать мою дружбу, жалость или сострадание. Все это невозможно. Ни ваш дедушка, ни я не можем позволить себе испытывать какие-то чувства к тому, что нечисто.
О, Боже! Эти слова действительно жалили в самое сердце! Даже Кристофер запнулся, и тень отчаяния на минуту появилась на его лице, но быстро сменилась усмешкой, когда наши глаза встретились. Он протянул руку и пощекотал Кэрри. Та засмеялась. Потом он потрепал по носу Кори, и он тоже развеселился.
— Кристофер, — воскликнула я встревоженно, — нашей маме никогда не удастся завоевать любовь своего отца! Тем более он явно не захочет смотреть на нас! Но почему? Что мы сделали? Нас не было, когда наша мама «лишилась расположения», сделав что-то настолько ужасное, что он лишил ее наследства! Почему они ненавидят нас?
— Успокойся, — сказал Кристофер, еще раз пробегая глазами список. — Не принимай это слишком близко к сердцу. Она ненормальная, больная. Вряд ли такой умный человек, как наш дедушка, может разделять идиотские взгляды своей жены. Иначе, как бы он заработал миллионы долларов?
— Может он не заработал их, а унаследовал?
— Ну да, мама говорила, что он унаследовал кое-что, однако он увеличил свое состояние в сотни раз, поэтому у него наверняка есть мозги в голове. Но ему не повезло, и он получил в жены эту чокнутую.
Он ухмыльнулся и продолжал читать:
— Пункт девятнадцатый: когда я буду приходить в эту комнату с молоком и пищей для вас, вы не будете смотреть на меня, говорить со мной или неуважительно думать обо мне или вашем дедушке, потому что над нами есть Бог, и Он читает ваши мысли. Мой муж — очень целеустремленный человек. Никому не удавалось превзойти его в чем-то. Его обслуживает армия докторов, сиделок и техников. Специальные машины подключаются в случае, если его органы не работают, поэтому не думайте, что этого железного человека может провести какое-то ничтожество!
О, ужас! Мужчина из стали в дополнение к такой же женщине. Наверное, у него такие же серые, непроницаемые глаза. Пример нашей мамы с папой доказал, что похожие люди прекрасно сосуществуют.
— Пункт двадцатый, — читал Кристофер, — вам не разрешается прыгать, кричать или разговаривать громким голосом, чтобы слуги внизу не услышали вас. Вы никогда не будете носить туфли на твердой подошве, только спортивные тапочки.
Пункт двадцать первый: вы должны экономить туалетную бумагу и мыло. Вы будете сами прочищать пробки в канализации, если унитаз переполняется. Если вы выведете его из строя, он будет оставаться в таком же состоянии, пока вы не покинете этот дом. В таком случае вы будете пользоваться ночными горшками, которые вы найдете на чердаке. Ваша мать будет опустошать их за вас.
Пункт двадцать второй: как мальчики, так и девочки будут сами стирать свою одежду в ванне. Ваша мама позаботится о постельном белье и полотенцах, которые вы будете использовать. Перины будут меняться один раз в неделю, и если ребенок испачкает их, я прикажу вашей матери использовать прорезиненные, а ребенок, которого не приучили ходить в туалет, будет строго наказан.
Я вздохнула и обняла Кори, который затрясся и прижался ко мне, услышав последние слова.
— Шш-ш! Не бойся! Она никогда не узнает о том, что ты сделал. Мы защитим тебя. Мы найдем способ скрыть твои ошибки, если ты будешь их делать.
Крис продолжал:
— Заключение.
Это не требование, а предупреждение. Вот что она написала:
— Вы будете правы, если сделаете вывод, что я буду добавлять к этому списку новые правила, если появится нужда. Не думайте, что сможете обмануть или провести меня, или сыграть какую-нибудь шутку на мой счет, потому что, если вы осмелитесь, на вашей коже и в вашем сознании останутся шрамы на всю жизнь, и ваша гордость будет побеждена и уничтожена. И с этого момента я запрещаю произносить в моем присутствии имя вашего отца или ссылаться на него каким-то образом. Со своей стороны я буду стараться не смотреть на ребенка, который больше всего напоминает его.
На этом список заканчивался. Я бросила вопросительный взгляд на Кристофера. Сделал ли он тот же вывод из последнего абзаца, как и я: по какой-то причине наш отец был причиной того, что нашу мать лишили наследства и так возненавидели.
Понял ли он также, что мы будем оставаться здесь взаперти очень и очень долго?
О Боже, Боже, Боже! Я не смогу вынести и неделю.
Мы не были порождением дьявола, но, безусловно, не были и ангелами! И мы были нужны друг другу. Нам было необходимо смотреть друг на друга, касаться друг друга.
— Кэти, — сказал спокойно мой брат, хитро улыбаясь уголками губ.
Близнецы не сводили с нас глаз, попеременно глядя то на него, то на меня, ежесекундно готовые разделить нашу радость или панику.
— Неужели мы такие уродливые и настолько лишены обаяния, что старуха, которая совершенно очевидно ненавидит нашу мать, как и отца, по причине нам неизвестной, может вечно сопротивляться нашим чарам? Она же пустышка, подделка. Она не имеет в виду того, что здесь говорится.
Он указал жестом на список, который он уже успел сложить и бросить на трюмо. Самолета из него не получилось.
— Неужели мы должны верить этой старой женщине, которая явно не в своем уме, и которую надо изолировать от людей? Или все-таки мы должны верить женщине, которая любит нас, которую мы знаем и которой доверяем? Наша мать позаботится о нас. Она знает, что делает, здесь на нее можно положиться.
Конечно, он был прав. Мы должны полностью доверять матери и полагаться на нее, а не на эту сумасшедшую с ее идиотскими идеями, глазами, похожими на ружейные дула, и кривым, будто прорезанным ножом, ртом.
Очень скоро дедушка внизу сдастся, простит мать, и мы спустимся к нему, в нашей лучшей одежде, со счастливыми улыбками. И увидев нас, он поймет, что мы не безобразны, не глупы, а, напротив, достаточно нормальны, чтобы немного нравиться. Или любить. Кто знает, может когда-нибудь у него в сердце найдется место для любви к своим внукам.
ЧЕРДАК
Десять утра.
Мы сложили остатки еды в самом холодном месте, которое нам удалось найти, под комодом. Слуги уже наверняка закончили убирать кровати и наводить порядок на верхних этажах в других частях дома. Следующий раз они поднимутся туда через двадцать четыре часа.
Мы устали от комнаты, в которой были заперты, и горели желанием исследовать остальную часть наших ограниченных владений. Мы взяли за руки близнецов и с внутренним трепетом направились к чулану, в котором до сих пор лежали чемоданы с нашей одеждой. Мы не собирались распаковывать их: когда у нас будут вместительные апартаменты, слуги могут сделать это в наше отсутствие, как это обычно бывает в фильмах. Мы все еще верили, что в следующую субботу, когда слуги придут убирать нашу комнату, нас здесь уже не будет, нас освободят.
Под руководством моего старшего брата, держащего за руку младшего, чтобы он не споткнулся, мы начали подниматься вверх по узким, маленьким ступеням темной лестницы. Мы с Кэрри, вцепившейся в мою руку, следовали по пятам за Кори и Кристофером.
Стены были такими узкими, что мы все время касались их плечами.
Наконец, мы достигли цели.
Конечно, до этого мы видели чердаки, кто их не видел? Но не такие, как этот.
Мы стояли, остолбенев, ошеломленно оглядываясь вокруг. Огромный, сумрачный, пыльный, этот чердак тянулся на мили вперед. Противоположная стена была так далеко, что ее трудно было разглядеть. Воздух был тяжелым и неприятно пахнул разложением, старыми, гниющими вещами — уже мертвыми и не преданными земле. Витавшие в нем облака пыли делали все очертания зыбкими и колеблющимися. Казалось, все предметы на чердаке двигались, жили своей собственной жизнью, особенно в отдаленных темных углах. Спереди и сзади было по четыре окна с глубокими мансардными выступами. По бокам, насколько мы могли видеть, окон не было, правда, некоторые пристройки нельзя было рассмотреть из-за удаленности, а мы боялись двинуться вперед сквозь жару и духоту этого места.
Однако, постепенно, шаг за шагом, мы стали продвигаться вперед, удаляясь от лестничного колодца.
Пол состоял из широких досок, мягких и трухлявых. Каждый раз, осторожно ступая на них, мы видели, как какие-то маленькие создания разбегаются у нас из-под ног. На чердаке было достаточно мебели, чтобы обставить несколько домов. Темной, массивной мебели. А ночных горшков, кувшинов, стоящих в больших мисках, было, наверное, двадцать или тридцать штук. Чуть подальше стояла круглая деревянная емкость, напоминающая ванну, обитая по краям железом. Интересно, как они в ней мылись?
Все, что представляло какую-то ценность было закрыто чехлами, серыми от пыли. Эти чехлы вызывали у меня небольшую дрожь — такими странными, жуткими казались они, похожие на призраки вещей, бесконечно перешептывающиеся между собой. Я не хотела слышать, о чем они шептали.
Несколько дюжин старых, перетянутых кожаными ремнями сундуков лежали, загораживая целую стену, покрытые наклейками с иностранными названиями. Наверное, каждый из них объехал вокруг света не один раз. Ящики были очень большими и вполне подошли бы для гробов.
Гигантские шкафы-арсеналы молчаливо подпирали противоположную стену. Проверив их, мы обнаружили в каждом массу старинной одежды. В одном была военная форма конфедератов и союзных войск: двух воюющих сторон в гражданской войне. Мы стали активно обсуждать, как это могло случиться, пока близнецы стояли, прижавшись к нам, глядя вокруг большими, испуганными глазами.
— Ты думаешь, наши предки никак не могли определить, на чьей стороне сражаться в гражданской войне, Кристофер?
— Правильнее сказать, войне между Штатами.
— Думаешь, кто-то из них был шпионом?
— Откуда я знаю?
Загадки, загадки — везде и повсюду. Видимо, брат шел на брата — неплохое открытие из семейной истории. Было бы интересно найти их дневники.
— Посмотри-ка, — сказал Кристофер, доставая мужской кремового цвета шерстяной костюм с коричневыми бархатными лацканами, отделанный по краям более темным коричневым сатином.
Он встряхнул костюм.
Отвратительные крылатые создания полетели из него во все стороны, несмотря на запах средства против молей.
Мы с Кэрри резко отскочили.
— Не будьте младенцами! — сказал Крис, нимало не испуганный. — Моли, которых вы видели, не приносят никакого вреда. Дыры в одежде проедают личинки.
Но мне было все равно. Насекомые есть насекомые, взрослые или дети, не важно. Трудно сказать, почему его так заинтересовал этот проклятый костюм. Зачем нужно было вытаскивать его, чтобы выяснить, как застегивалась в те времена ширинка — молнией или пуговицами?
— Господи, — сказал он, — как наверное трудно было каждый раз расстегивать эти пуговицы!
Но это было мнение Криса.
На мой взгляд, в старые времена люди знали толк в одежде. Как я мечтала походить в сорочке с оборками поверх панталон, с дюжиной изящных юбок, одетых на проволочные обручи, украшенных снизу доверху гофрированными оторочками, шнурками, вышивкой, воздушными лентами из бархата и сатина, а довершил бы это ослепительно-красивое убранство кружевной зонтик от солнца, чтобы оттенить мои золотые кудри и защитить от солнца мою нежную, лишенную морщин и складок кожу. И еще я буду носить с собой веер, чтобы элегантно обмахиваться им, и мои веки при этом будут трепетать, очаровывая всех подряд. О, какая я тогда буду красавица! Подавленные огромностью чердака, близнецы долго молчали, но тут Кэрри не выдержала и издала вопль, который оторвал меня от сладких раздумий. Я снова оказалась в реальности, которая мне совсем не нравилась.
— Здесь очень жа-а-арко, Кэти!
— Да, действительно.
— Мне здесь не нравится!
Взглянув на Кори, который, прижавшись ко мне с восхищением смотрел вверх и по сторонам, я взяла его и Кэрри за руки, и мы отправились дальше посмотреть, что еще мог предложить нам этот чердак. А предложить он мог довольно много.
Тысячи старых книг, сложенных в стопки, потемневшие от времени гроссбухи, письменные столы для офисов, два прекрасных пианино, радио, фонографы, картонные коробки, наполненные никому не нужными принадлежностями давно ушедших поколений. Платья всех видов и размеров, птичьи клетки и подставки для них, лопаты, грабли, фотографии в рамках с изображением бледных и болезненно выглядящих людей, видимо, наших умерших родственников. У некоторых были темные волосы, у некоторых — светлые. Глаза были самыми разными: пронзительными, жестокими, твердыми, печальными, полными горечи, томными, безнадежными, пустыми, но клянусь, как я ни старалась, я не могла найти ни одной пары счастливых глаз. Некоторые улыбались, но большинство — нет. Меня особенно привлекло изображение девушки примерно восемнадцати лет, она улыбалась едва заметной, загадочной улыбкой, напоминающей улыбку Джоконды, только эта девушка была более красивой. Ее формы ниже спины, под платьем с рюшами, были очень впечатляющими. Кристофер уверенно указал на одно из платьев и объявил:
— Ее!
Я взглянула в ту сторону.
— Смотри, — продолжал он восторгаться, — вот это действительно фигура в форме песочных часов! Посмотри: осиная талия, широкие бедра, большая задница. С такими пропорциями, Кэти, можно без труда сделать состояние!
— На самом деле, — сказала я с отвращением, — ты просто ничего не знаешь. Это не естественная фигура. Она носит корсет, который так стянут на талии, что сверху и снизу все выпирает, как из тюбика. Именно из-за корсетов женщины так часто падали в обморок и посылали за нюхательной солью.
— Как можно послать за нюхательной солью, если ты в обмороке? — спросил он с сарказмом. — И, кроме того, сверху, хоть с корсетом, хоть без корсета, не может выпирать то, чего там нет.
Он снова оглядел изящную молодую женщину.
— Знаешь, она чем-то похожа на маму. Если бы она по другому укладывала волосы и носила современную одежду, она была бы ее точной копией.
Ну уж! Наверное, нашей маме не пришло бы в голову страдать от стягиваюшей грудь железной клетки, чтобы кому-то понравиться!
— Но эта девушка просто хорошенькая, — заключил Кристофер. — Наша мама настоящая красавица.
В огромном помещении было так тихо, что слышалось биение сердца. Хотя было бы интересно исследовать все сундуки, заглянуть во все коробки, примерять по очереди все эти гниющие изощренные одеяния и фантазировать, фантазировать, фантазировать! Но было так Жарко, душно, пыльно! Мои легкие были уже доверху наполнены грязным пыльным воздухом чердака.
Кроме того, по углам и с потолочных брусьев тут и там свисала паутина, а по стенам и полу ползали гадкие насекомые. Я пока не видела ни одной крысы или мыши, но подумала, что они наверняка есть. Однажды по телевизору мы смотрели фильм о человеке, который сошел с ума и повесился на перекладине на чердаке. В другом фильме муж засунул свою жену в сундук с замками, обитый медью, как раз в такой, что мы здесь видели, а потом захлопнул крышку и оставил ее там умирать. Я снова опасливо взглянула на сундуки, подумав о том, какие секреты, о которых не должны были знать слуги, те скрывали.
Мой брат смотрел на меня проницательным, любопытным взглядом. Я попыталась скрыть свои чувства, но он уже все. понял. Он подошел ближе и, поймав мою руку, сказал голосом, очень похожим на папин:
— Все будет в порядке, Кэти. Для всего этого наверняка найдутся очень простые объяснения.
Я медленно обернулась, удивленная тем, что он успокаивал, а не дразнил меня.
— Ты ведь тоже считаешь, что бабушка ненавидит нас. Почему? И почему дедушка тоже должен ненавидеть нас? Что мы им сделали?
Он пожал плечами, озадаченный не меньше моего. Все еще держась за руки, мы развернулись, чтобы снова окинуть взглядом чердак. Даже наши непривычные глаза могли различить те места, где к старому дому добавлялись новые секции. Толстые квадратные колонны разделяли чердак на части. Я подумала, что, походив взад и вперед по чердаку, можно найти место, где будет больше свежего воздуха и легче дышать.