Фашисты ужинали, грелись.
Решение пришло к Виктору сразу – закидать их гранатами и завладеть тягачом. От взрыва гранат тягач не пострадает.
Он достал из карманов две гранаты и положил их на корму танка, за которым прятался. Выдернув у одной чеку, он метнул ее к костру. Дождавшись взрыва, метнул вторую – для верности. Гранаты Виктор не любил и, если честно, побаивался.
После второго взрыва он выскочил из-за танка, держа в руках ППШ, но стрелять было не в кого, все три немца валялись мертвыми.
Убедившись в том, что гитлеровцы мертвы, Виктор неуклюже влез на тягач – пальцы на ногах болели, саднили. Забравшись через люк внутрь, закрыл его за собой.
Приборная панель была слабо освещена лампочками.
Виктор пролез вперед и уселся на сиденье водителя. Выжав фрикционы, включил передачу. Получилось с трудом – коробка требовала изрядных усилий. Дав газу, тронулся.
Трясло сильно. Т-34 никогда мягкой на ходу машиной не был, не «шерман». А тут еще и башня с пушкой сняты, вес значительно уменьшился… Вот и скачет тягач на неровностях, прямо как бешеная табуретка.
Виктора подбрасывало на жестком сиденье, пару раз он сильно приложился головой, и если бы не танковый шлем, разбил бы себе голову.
Не успел он отъехать и нескольких километров, выжимая из двигателя все, что можно, как на узкой заснеженной дороге увидел небольшую, в несколько автомашин, колонну. Грузовики завязли в снегу, и немцы облепили машины, пытаясь их вытолкнуть. Увидев тягач, они радостно замахали руками, думая, что с его помощью машины уж точно вытащат. Никто из них и подумать не мог, что за рычагами тягача русский, поскольку тягач шел из их тыла.
Объехать колонну по снежной целине Виктор не пытался. Он ударил корпусом в грузовик, и многотонный тягач снес грузовик, как пушинку, столкнул с дороги. Следом другой грузовик постигла та же участь. Через «Кюбельваген» в середине колонны он просто переехал, подмяв его под себя и превратив в груду искореженного железа. В общем, разгромил колонну. В довершение всего развернулся, пересел за курсовой пулемет и стал стрелять, пока диск не закончился. Попал он в кого-нибудь или нет, было неясно – ночь, темно. Единственная фара тягача не горит, разбита при разгроме колонны.
Виктор решил гнать тягач, пока его не подобьют или пока он не доберется до своих. Поэтому, крутанувшись на месте, он повел машину дальше.
Слева мелькнули деревенские избы, и рядом – немецкие танки. Крестов на башнях в ночи не было видно, но спутать темные силуэты T-IV с другими боевыми машинами невозможно. Все немецкие танки угловатые, с рублеными формами, характерной ходовой частью, с командирской башенкой на башне. Наши танки на них совсем не похожи.
Рев одинокого тягача никого не встревожил, никто не попытался выбежать на дорогу, чтобы остановить его или начать стрелять вслед. Для немцев отдых – святое дело, все по расписанию.
Виктора беспокоило только одно: далеко ли наши и хватит ли горючки – указатель уровня топлива лежал почти на нуле. Он заскочил на деревянный мостик, который следом за его проездом рассыпался. Была бы скорость меньше – тягач бы рухнул в воду вместе с бревнами. Мостик строили задолго до войны колхозом, и нагрузка была рассчитана на подводы и полуторки.
Следом – развилка дорог. На снегу следы накатаны – от гусеничной техники, покрышки грузовиков.
Виктор остановился – куда направиться? Он не представлял, где находится. Ближе к нашим налево или направо? И по звездам не сориентируешься, где восток, небо тучами затянуто, луна ими скрыта. Тем более что линия соприкосновения вовсе не прямая с юга на север, а причудливо извита.
Он решил свернуть направо, доверившись интуиции, и через несколько километров проскочил мимо грузовика, стоящего на обочине, не успев заметить его марку. А впрочем, на модель нет смысла обращать внимание. У немцев, кроме своих, исконных, были грузовики со всей Европы – чешские, французские, наши трофейные. Немецкие водители уважали наши «захары» – как называли ЗИС-5 наши шоферы. Прост в ремонте, хорошая проходимость по грязи, хоть и не полноприводный, не боится перегруза.
И в нашей армии к сорок третьему году автопарк был разношерстным. Кроме отечественных в нем было полно немецких моделей, а также поставленных по ленд-лизу, большей частью американских. Почти все армейские авто американского происхождения имели привод на все оси, что для отечественных было редкостью.
Когда Виктор проскочил мимо грузовичка, он понял, что рядом с ним висел какой-то знак. При работающей фаре глядишь – и рассмотрел бы, а сейчас дорогу смутно улавливал; просто она темнее была, чем окружающий пейзаж. Люк не открывал – и без этого холодно, а через триплекс обзор плохой; а тут еще тягач швыряет вверх, вниз, в стороны.
Он проехал еще с полкилометра, и прямо посередине дороги увидел пушку, да еще и не брошенную – расчет вокруг нее суетится. А главное – понять не могут, что на них мчится. По лязгу гусениц, по реву двигателя – танк, но больно уж низкий, едва выделяется на фоне дороги.
Слава богу, не выстрелили.
Виктор остановился перед пушкой. Наша «сорокапятка», расчет в тулупах – немцы тулупов не имели. Стало быть, свои. Он открыл люк механика-водителя:
– Привет, славяне!
– Фу, чертушка! Напугал! Вроде по звуку танк, а не видно.
– Не знаешь, где отдельная танковая бригада?
– Полегче что спроси… Тут сейчас все вперемешку. А впрочем, метров триста вперед, справа танк стоит – у экипажа узнай.
Виктор тихо объехал пушкарей. Неужели все прикрытие от немцев – вот эта единственная пушечка по прозвищу «Прощай, Родина!»? Или он в темноте других не увидел?
Через несколько минут справа от дороги показался силуэт танка. Виктор остановился, вылез из тягача и почувствовал, как болят кисти рук и ног. Неужели поморозил?
Возле темной громады танка возились люди, позвякивал металл, иногда вспыхивал свет фонарика.
Он подошел ближе. Ба, да это же «горбач»! Некоторые еще называли его «эмча». Знакомец «шерман» в сорок третьем – не частая машина на фронте.
– Привет, славяне!
Приветствие распространенное, а главное – сразу понять в темноте можно – свой!
Кто-то включил фонарик, свет ударил в лицо, и Виктор зажмурил глаза.
– О, Стрелков! А почему никто по рации не отвечает?
Виктор по голосу узнал помпотеха бригады, где еще совсем недавно ремонтировался «шерман».
– Так нет больше роты – как и приданных ей самоходок. Всех сожгли, похоже – один я остался.
– Как «один»? А экипаж? Ты же на танке подъехал…
– Не танк – тягач на базе «тридцатьчетверки». Угнал я его…
– Как «угнал»? Ох и попадет тебе!
– Не у своих угнал – у немцев… Гранатами закидал их и угнал. По дороге еще автоколонну раздавил…
В ответ – немая сцена. Парни опытные, не один бой прошли, но чтобы от немцев наш Т-34 привести – такого еще не было. Все молчали. Соврать было нельзя, вещественное доказательство рядом мотором урчит. А правда чревата – в немецком тылу был. Особистам же только повод дай.
Но Виктор уже не боялся, ему было безразлично. Воевал он уже в штрафбате, и там люди выживают. Хотя за что его? Вины он за собой не чувствовал.
Помпотех вздохнул – он тоже просчитал услышанное:
– У тебя трос есть?
– Даже два.
– На рембазу «горбача» помоги отбуксировать.
– Только тросы сами заводите. У меня руки болят – сил нет, видно, поморозил…
– Подгоняй.
Виктор подогнал тягач, зацепили на усы – это когда накидывают на крюки сразу два троса, так буксировать легче.
Помпотех уселся сверху на броню, рядом с люком – Виктору дорогу указывать, и потихоньку тронулись. Т-34 лишней нагрузки почти не чувствовал, дизель все же. Периодически помпотех кричал: «Влево поверни, а потом прямо!»
Так они добрались до рембазы, располагавшейся в бывших мастерских МТС. На последних метрах Т-34 подвел, зачихал и встал – указатель уровня топлива был на нуле.
Помпотех спрыгнул на снег.
– Топливо кончилось, – огорчился Виктор.
Хотя бы еще с полсотни метров проехал, а то на въезде, у раскуроченных ворот.
– Ничего, считай – уже дома. Переночуй у моих парней, а завтра к командиру.
От ночи осталось уже совсем немного. Виктор прошел в мастерские – там комната была, с печкой, нашел место на полу, сразу у двери, и улегся. Однако уснуть не получалось, болели руки и ноги. Он крутился до утра, а когда проснулись ремонтники, направился к командиру бригады. Каждый шаг давался ему с трудом, в ступни будто сотни иголок вонзили.
Доложив по форме, рассказал, как проходил бой, как выбрался, как угнал тягач.
Комбриг лишь недоверчиво качал головой:
– Стрелков, лично я тебе верю, но особист с тобой побеседует. Подожди в коридоре…
Видимо, комбриг позвонил по полевому телефону, поскольку особист заявился быстро.
– Стрелков, идем со мной.
Старлей шел быстро, Виктор же ковылял, передвигаясь с трудом.
– Стрелков, идем со мной.
Старлей шел быстро, Виктор же ковылял, передвигаясь с трудом.
– Ну что ты как корова?
– Руки-ноги поморозил сильно.
Особист завел его в маленькую комнатушку.
– Документы при тебе?
Виктор молча достал из кармана удостоверение. Особист осмотрел его, кивнул:
– Расскажи подробно, как было.
Виктор рассказал о бое – как их подбили, как он воевал на «сучке», как его контузило. Потом – как немцев гранатами закидал, как тягач угнал, как автоколонну разгромил. И уже затем – о встрече на дороге с нашими пушкарями и о том, как отбуксировал на рембазу «горбач».
– Складно рассказываешь. Вроде на правду похоже… Если бы ты к немцам попал, документов личных не было бы. Они их первым делом отбирают – как и оружие. Ты пистолетик-то на стол положи…
Виктор вытащил из кобуры «кольт» и положил его на стол.
Любой пистолет или автомат можно найти на поле боя – наш или немецкий. А вот «кольт» редкостью тогда был, поскольку приходил с танками, одна штука на «шерман» – для командира.
– Я пока пушкарей найду, что на дороге стояли. А ты в медвзвод сходи.
– Так точно!
Виктор вышел в коридор и осел – ноги уже не держали его. Отдохнув, поднялся и поковылял в медпункт.
Там фельдшер, вначале осмотрев руки, заявил:
– Обморожение.
– Сам знаю, после контузии в самоходке долго пролежал.
– Сейчас мазью намажу и перебинтую.
– Руки – ерунда, ноги у меня… Ходить не могу.
– Разувайся.
А вот с этим была проблема: ноги распухли, и снять сапоги было невозможно.
Поколебавшись, фельдшер разрезал голенища ножницами и еле стянул их. Резать почти новые сапоги было жалко, но иного выхода он не видел. В валенках в танке несподручно – педали не нажмешь. Да и скользят они по броне, намокают, топливо впитывают, масла – на танке с этим беда. Комбинезоны вечно замаслены – то пушечным салом, то смазкой от снарядов, то моторным маслом. И запашок соответствующий.
А вот портянки – хорошие, фланелевые, никак не хотели сниматься. Кожа на ногах полопалась, портянки пропитались сукровицей, прилипли – не отодрать. Их отмочили теплой водой и кое-как сняли, местами – с кусками кожи.
Виктор увидел свои ступни, и ему стало жутко. Он слышал, что при серьезных формах обморожения ступни ампутируют.
Растерялся и фельдшер. Он привык к ранениям и ожогам – у танкистов в бою чаще всего ожоги и случаются. Обморожения же – у пехотинцев, которые в окопах сутками сидят.
– В медсанбат тебе надо, лейтенант, а то и в госпиталь. Не моего уровня такое лечение.
Виктор, сам увидевший свои ноги, был не на шутку испуган. Как без ног жить, если врачи примут решение их отрезать?
– Я не против, но сейчас ехать не могу, у меня особист документы забрал.
– Тогда занимай койку, я тебе мазь наложу.
Из всех мазей здесь была одна – вонючая мазь Вишневского.
Фельдшер щедро намазал ею ноги Виктора, забинтовал их и для передвижения принес валенки огромного размера с отрезанными голенищами – получилось что-то вроде войлочных тапочек.
В медпункте было тепло, на топчане лежал матрац – дело на войне почти невиданное.
Виктор снял куртку, улегся и почувствовал, что забинтованные места колоть стало, как иголками, наверное отходили под воздействием мази.
Виктор устал, вымотался, очень хотелось спать. Однако боль не давала уснуть, и он никак не мог найти себе места.
Фельдшер заметил это.
– Спирту махнешь?
– Давай.
Фельдшер налил полстакана спирта, а на закуску принес кусок хлеба с американской консервированной колбасой.
Виктор выпил спирт, закусил его бутербродом, и показалось – отпустило. Он разомлел и уснул.
Проснулся же от громкого разговора.
– В госпиталь ему надо, – доказывал фельдшер, – ноги у него сильно поморожены, как бы ампутировать не пришлось.
– Я ненадолго, только документы отдать.
В комнатушку, где в ряд стояло четыре топчана, вошел особист.
Виктор сел на топчане.
– Лежи, лейтенант. Держи свои документы и пистолет. Твое счастье – полковая разведка утром из рейда вернулась. Сказали, что видели, как какой-то сумасшедший на танке без башни пронесся, автоколонну немецкую уничтожил. Они рядом были, фрица в плен взяли – из той колонны, кстати. Занятный немец, фельдфебель из роты снабжения. Много чего интересного рассказал – они же по всем частям ездили. Ну, тебе это уже неинтересно.
– Выходит – повезло мне. А вы не верили…
– Служба у меня такая, лейтенант. Выздоравливай!
Особист вышел, и тут же в дверях показался фельдшер.
– Я к комбату ходил. Сейчас транспорт подойдет – в медсанбат тебя отвезем, пусть там решают.
Через некоторое время подъехал крытый брезентовый грузовик ЗИС-5. Виктору помогли подняться в кузов, где уже лежала большая охапка сена – все помягче будет.
Грузовик трясло, временами он буксовал, но уже через час Виктора доставили в медсанбат. Поступающих раненых было мало, и его приняли быстро.
Увидев его форму, хирург потянул носом:
– Танкист?
– Так точно.
– Горел?
– Отморозил.
Врач удивился:
– В траншее сидел, что ли?
– Подбили нас, без сознания провалялся на морозе. Сколько – не знаю, часы остановились. Но, думаю, часов восемь-десять.
Врач осмотрел Виктора, наложил новые повязки.
– В госпиталь отправим, в тыл.
В госпиталь так в госпиталь… Виктор на все был согласен, лишь бы ноги сохранить.
Уже утром три грузовика с ранеными доставили их на железнодорожную станцию.
Санитарного поезда пришлось дожидаться в здании вокзала.
Грузили раненых по приходу поезда быстро, опасаясь налета вражеской авиации. Виктора, как относительно легкого ранбольного определили на верхнюю полку.
Загрузившись недалеко от линии фронта, дальше поезд шел практически без остановок, останавливаясь только для смены паровоза или его бункеровки. В это время из поезда выносили умерших. Увы, происходило это на каждой остановке.
Утром они прибыли на станцию назначения. Когда раненых выгружали из вагонов, Виктор успел прочитать крупную надпись на торце вокзала: «Пенза». Дальше раненых на грузовиках развозили по госпиталям – это были и больницы, и переоборудованные школы. И, господи, каким блаженством было растянуться на мягкой постели, на белой простыни, в тепле!
Раненых накормили, стали осматривать.
Виктор находился в офицерской палате. От палат для рядового состава они ничем не отличались, только вместо махорки раненым выдавали папиросы.
В госпитале Виктор задержался надолго, перенес не одну операцию. Ноги заживали плохо. Хирурги срезали омертвевшую кожу, брали с бедра живую, целую, и подсаживали. Было больно, он скрипел зубами, но молчал.
Хирург, старый уже еврей, Моисей Израилевич, посоветовал:
– Ты кричи, легче будет.
Народ в палате менялся. Даже бойцы с серьезными ранениями уже выписались, а Виктор все лежал. Угнетало то, что ходить пока невозможно было, и он все бока отлежал.
Прошла весна – самое паскудное и нелюбимое фронтовиками время года. Дороги развозит, более или менее передвигаться могут только гусеничные машины. В окопах, траншеях, блиндажах и землянках полно ледяной воды, и не обогреться толком, не обсушиться. И так – сутками, неделями…
Весну сменило лето, и в сводках Совинформбюро замелькали названия – Курск, Белгород. Сообщали о тяжелых боях.
Раненые собирались в коридорах, слушали сводки. Им не надо было объяснять, что кроется за словами Левитана «продолжаются упорные бои» – это шла операция «Цитадель».
Когда Виктор смог ходить, он стал выбираться в скверик рядом с госпиталем, чтобы погреться на солнце. Питание в госпитале было неплохим, но веса он не набрал – видимо, все свои силы организм бросил на борьбу с болезнью.
Выздоравливающие бегали на базарчик, находившийся неподалеку. Однако цены там были высокие: бутылка водки стоила четыреста рублей, а командир полка получал шестьсот пятьдесят рублей месячного довольствия. Однако складывались, покупали водку, малосольные огурцы, немного выпивали, закусывали и спорили, спорили, спорили… И конечно же, о боях, вспоминали разные случаи.
Выписали Виктора в конце июня. Направили в запасной полк, располагавшийся в Пензе – туда поступали годные к строевой службе из всех госпиталей города.
«Покупатель» забрал Виктора в первый же день. Он посмотрел на его петлицы, где на черном сукне красовались танки.
– Танкист?
– Командир танка, раньше самоходчиком был.
И дернул же его черт за язык!
«Покупатель» обрадовался, забрал его документы, вместе с другими отнес в штаб, и уже к вечеру они ехали в битком набитом вагоне. При выписке из госпиталя получили сухие пайки на три дня.
Оказалось – ехали на Урал, в Челябинск. Там формировался вновь образованный самоходно-артиллерийский полк, получал технику.
Виктор не горел желанием воевать на самоходке – понравился ему «шерман». По бронезащите и вооружению этот танк был равноценен нашему Т-34, но для экипажа был более комфортен – если это слово можно применить к боевой машине. Кроме того, у него был опыт боевых действий на самоходке, и он мог сравнить. Танк нравился больше, и в первую очередь поворотной башней – можно быстрее среагировать на цель, если она внезапно появилась с флангов. Самоходку же развернуть надо пушкой к противнику, а это потери драгоценных секунд. В скоротечном же танковом бою каждая потерянная секунда может решить исход поединка. Успел выстрелить первым и не промахнуться – твое счастье. К тому же у самоходок при более мощной пушке бронирование более слабое, чем у танков.