Нет, отчего же! Женя очень даже часто представляла себя женой Адама, но, представив, тут же и разочаровывалась. Мало того что ей придется рано вставать и готовить ему завтрак, ее страшило другое – то, чисто женское и тайное, о чем она всегда умалчивала, боясь показаться Наталии смешной. И поэтому она выдумывала те несущественные, а порой и нелепые причины, которые, по ее мнению, могли превратить совместную жизнь во что-то для нее неприятное.
И все-таки Адам нравился ей, и это было главным. «Хотя все равно, – она корчила недовольную гримаску перед подругой, – из-за этого вставать надо рано, менять весь жизненный уклад, ухаживать за ним, терпеть все его капризы и извечный мужской эгоизм?!»
Наталия молча улыбалась, а потом принималась втолковывать Женьке, как это приятно поливать на руки любимому мужу, если вдруг нет воды, или смотреть, как он аппетитно уплетает то, что ты для него приготовила. «Если любишь, многое не замечаешь», – прибавляла она всегда, и это лишний раз убеждало Женю в том, что их с Наталией разделяют не столько годы, как нечто иное, внутреннее, невидимое, то самое, что так притягивает к Наталии и вызывает живой интерес.
Вот и теперь, эта Сережкина белая горячка. А вдруг Наталия не поедет в Белый Яр?
– Ты договорилась с Глывой? – Глыва – соседка, с которой Наталия обычно договаривалась насчет Валерки.
– Да, я отведу ее к ним завтра в десять. Уже и еду отнесла.
Она говорила спокойно, но дрожащие пальцы, державшие сигарету, говорили о другом.
– Знаешь, о чем я думаю, Евгения? Как же я его оставлю тут одного? А вдруг и правда горячка? Случись что – а меня рядом нет… Боюсь я за него.
Женя пожала плечами, а Наталия на цыпочках прошла в спальню. Женя не могла видеть, как она опустилась на колени перед кроватью, как, слегка приоткрыв одеяло, внимательно посмотрела на спящего Сергея.
– Сержик, милый, ты как?
Сергей открыл глаза, взял ее руку и провел по своему лицу:
– Ты почему не спишь? Где Валерка?
– Она-то спит. А вот ты как?
– А что мне будет, Тата? Ты что так смотришь?
– Как что, Сержик? А черти?
– Какие такие черти? Чего ты мелешь, глупенькая?
– Ты с кем пил, опять с Крулихой?
– А с кем же еще! – сказал Сергей и вздохнул. – Ну что тут такого? Ну выпили, ну мы же совсем мало выпили!
– Ладно, чего уж там… Выпили так выпили. Спи давай…
Сергей, улыбаясь, притянул ее к себе и зашептал на ухо что-то такое, от чего Наталия быстро поднялась с колен и, тоже улыбаясь в ответ, погрозила пальцем. На кухне сказала Жене:
– Никакая у него не горячка – проспится, все вспомнит. В крайнем случае, напишу ему записку, что уехала, пусть думает, что с Валеркой. А дочка поиграет пока у Глывы.
Сарафанов открыл глаза. Маленькая комнатка, столик с графином, зеркало у шкафа, клетчатые шторы на окнах – все, как в гостинице.
– Ой, Ваня! Ну и слава богу! – сказал он, увидев лежащего на соседней кровати Потехина. – Ты-то как, живой?
Потехин, не открывая глаз, недовольно поморщился, а потом сильно чихнул.
– Да ты никак простыл!
Потехин открыл глаза:
– Слушай, дай попить, сил никаких нет…
– Да-а, старые мы с тобой, Палыч, – сказал Сарафанов, протягивая стакан и графин с водой; казалось, вчерашняя попойка ну никак не отразилась на этом здоровом неунывающем мужике.
– Ты-то чего ноешь! – не выдержал Потехин, залпом опорожняя стакан и возвращая графин Сарафанову. – Здоров же как бык!
– Я, знаешь, никак не могу сегодняшнее число припомнить!
– Все равно домой пора. Ревизию закончили, это я точно помню… Акт у тебя. – Последнее он сказал подчеркнуто уверенно.
– У меня? А ты уверен в этом? – И Сарафанов потянулся к лежащему на стуле желтому портфелю.
– И правда, гляди-кось, здесь! – Он прошел к окну, надел брюки и весело щелкнул подтяжками. – А морозец-то нынче какой, а? Как окна-то разрисовало. – И, набрав в легкие побольше воздуха, заорал:-Ой, мороз, мо-ро-о-з!
В дверь постучали: вошла Катенька звать на завтрак.
…Благонравов доедал восьмой блин. Жирными, маслеными пальцами он снял дребезжащую трубку.
– Да? Кто? А, это ты, Круль? Автобус готов? Вот и отлично. Поедешь дворами, чтобы наши не увидели. Понял? Сегодня обещали градусов 30–35, нечего кататься, пускай дома посидят. Сегодня суббота, на работу никому не надо. Ну а если кому и приспичит – на попутку…
Вошла Татьяна с тарелкой горячих блинов. Недовольно сказала:
– Ты что это автобус забираешь у людей? А не слишком ли жирно им – целый автобус? А если людям в больницу надо? Или еще куда?
– Ты, баба, в политику не влазь! Не твоего это ума дело! Блины печешь? Вот и пеки себе на здоровье! Повторяю, ты – баба и не твое это дело!
– Знаешь что… Мне твои политиканы вчера чулки порвали и в сугроб спихнули с крыльца. Спасибо Крулихе – заступилась, а родной муж сидел и икру жрал!..
– Ты что это сегодня как с цепи сорвалась? Неужто действительно не понимаешь, что так надо! Я спрашиваю – понимаешь или нет?
Татьяна ушла, громко хлопнув дверью, и Анатолий Петрович набрал сельсовет:
– Чуднов, ты? Тебе остановку там хорошо видать? Ты ведь знаешь, что мой «уазик» на ремонте, так вот, хочу своих ревизоров на автобусе отправить. Народу много, посмотри? Вот черт! Не знаю прямо, что и делать. Слушай, выйди, скажи, чтоб по домам расходились… Ну, мол, автобус сломался, что не будет, в общем, автобуса! Ты меня слышишь? Увидят? Нет, исключено. Я ему сказал, дворами ехать, не должны увидеть… Ну, ты меня понял? Все. Добре.
Позвонила Катя из гостиницы:
– Анатолий Петрович, ждите гостей, уже одеваются!
…Метель началась к обеду. Простояв на остановке с полчаса и несмотря на сделанное им объявление, сельчане не расходились.
– Чего вы ждете? – кричал насквозь прокуренный Чуднов, то и дело выскакивая из дверей сельсовета. – Сказано же было – не будет автобуса. Сломался он. Не верите – позвоните председателю!
И все же мороз взял свое: через час на остановке осталось всего несколько человек.
Наталия, закутанная до самых бровей, отчитывала Женю:
– Ты бы хоть валенки у меня взяла, замерзнешь ведь и никому не будешь нужна, даже своему Адаму! Мужики не любят больных, так и знай!
– Подумаешь!
– Слушай, Евгения, может, вернемся?
Женя молча качала головой, не соглашаясь. Из-под шубы выбивался подол ее нового черного платья.
– Наташ, пошли на попутку.
Они вышли на заснеженную трассу. Насколько хватал глаз, всюду лежала степь – ровная, слепяще-белая, мертвая. Они спрятались за круглый щит с разъеденной, проржавевшей надписью: «Мелиорация – дело всенародное!»
Наталия, подняв воротник пальто, смотрела на застывший, занесенный снегом щит и усмехалась.
– Жень, чуешь, как мелиорация нас защищает? Если б не она, родимая, нас бы ветром сдуло…
– Да уж. Если б не она, меня бы здесь и не было!
– Вот-вот, и я о том же.
Из Коротаевки тянуло теплыми яблоками – так пахли силосные ямы, веяло теплым жильем и еще чем-то необыкновенным и по-домашнему приятным. Женя представила себе Адама, который придет сегодня по такому морозу на танцы и не найдет ее.
– Придет, промерзнет весь, а меня нет, – сказала она озабоченно.
Наталия вопросительно взглянула на нее из-под побелевших ресниц.
– Ты это о чем?
– Да это я так просто, про Адама вспомнила…
– Пошли домой, Жень, нет сил уже стоять на таком морозе! Замерзнем мы здесь. Посмотри – дорога совершенно пустая, хоть бы одна машина проехала! Да и за Сергея душа болит.
– Наташа, милая, ну подождем еще немного! – умоляла Женя, притопывая заледенелыми ногами и дрожа всем телом. – Ты себе представить не можешь, как я хочу туда попасть. Я хочу им доказать, понимаешь, что мы не хуже их, что мы такие же, как и они, что от нас тоже может пахнуть французскими духами и что кроме валенок с налипшей соломой у нас имеются бархатные туфельки! Я хочу, ну как ты не поймешь, чтобы все увидели, какая ты красивая, какая ты можешь быть красивая! Ну представь себе на минуточку, как…
– Не надо, Женечка, успокойся… Я знаю, что ты сейчас скажешь, что приедем, как «белые» люди… Зачем тебе это? Ну зачем? Будь немножко выше французских духов и бархатных туфель, успокойся. Разве в этом дело? Я тоже женщина и все понимаю, но поверь, они не стоят этого! Здесь же так холодно! Бррр…
И тут произошло чудо! Из дальних дворов Коротаевки вдруг выплыл голубой чистенький автобус.
– Ну, Женька, твоя взяла… Смотри-ка, Круль за рулем… Что же это он, проклятый, так опаздывает?
Круль, щекастый, красноносый Круль, в своей неизменной черной каракулевой ушанке, приветливо улыбаясь, распахнул перед ними дверцу:
– Привет музыкантшам! Вы что, на концерт опаздываете?
Не успев осмотреться, Наталия уже в дверях накинулась на него:
– Слушай, старый!.. Какого ж ты не приехал? Тебя столько народу ждало!
Круль медленно, словно опасаясь, повернул голову и понял, что дал осечку: нечего было болтать языком.
– Я по делам еду, – сказал он как можно серьезнее и достал папироску. – В город направляюсь, начальство вот везу. – И он снова повернулся назад, оглядываясь.
Только теперь подруги увидели на заднем сиденье спящих, привалившихся друг к другу Сарафанова и Потехина.
– Начальство, говоришь? Это когда же ты успел их так укачать?
– Да я и сам не знаю, минут десять, как выехали. Устали, должно быть. – Крулю, конечно, не следовало поддерживать этот разговор, но по старой укоренившейся привычке ему трудно было удержаться, чтобы не прокомментировать происходящее на свой, крулевский, манер.
– Устали, как не устать, – зашептал он, – вчерася веник мой березовый на нет исхлестали! Из парной голышом по сугробам скакали… – хихикнул он, густо дымя папироской.
По дороге подсело еще несколько попутчиков. Две женщины из соседнего села направлялись в Белый Яр, в коопторг, с корзинами, набитыми ломтями пахучего копченого сала и битыми утками. Одна из баб, высокая, худая, везла большущий бидон с медом. Ее хорошо знали в округе и звали Медовухой. Уже возле самой Покровки подобрали молодую женщину в песцах и с девочкой. Как только она села, в автобусе словно что-то изменилось, все как-то притихли, оробели, что ли. Даже веселый Круль забыл про свои папиросы, засунув в рот пахучую мандариновую кожуру.
Женщина привлекала к себе внимание, но, казалось, не замечала этого. Как нечто дикое, экзотическое, она резко выделялась на фоне простых деревенских лиц, этого теплого, распаренного царства промерзших людей с их нехитрыми разговорами. И Женя вспомнила вдруг себя, как и она, оказавшись первый раз в коротаевском автобусе, почувствовала на себе десятки острых, чужих взглядов и ту напряженную тишину, которая была вызвана ее появлением. Она была новенькой городской девочкой в вызывающе открытом шелковом платье, и весь ее облик казался тогда каким-то особенным, городским… Вот так было и в этот раз. Женя смотрела на женщину с нескрываемым любопытством, пытаясь понять, чем же она так отличается от них. Одеждой? Но ведь песцы есть у всех доярок в Коротаевке. Нет, не это. Она увидела маленькую узкую руку женщины с ухоженными розовыми ноготками и, тут же сняв варежку, посмотрела на свой маникюр. Все такое же.
Наталия, невольно следя за действиями подруги, как-то странно улыбаясь, шепнула:
– Посмотри ей в глаза.
И Женя поняла. Да, именно глаза, взгляд у женщины был совсем чужим, и не потому, что она видела ее в первый раз, нет! Она хотела, именно хотела быть чужой. В этом взгляде не было тепла и той природной обаятельности, свойственной людям добрым и общительным. Желанием обособиться, выделиться среди всех сквозило от этого холеного, отрешенного лица. Девочка в кроличьей шубке спокойно спала рядом с ней, и Женя вспомнила Валерку.
На заднем сиденье между тем настолько заразительно храпели ревизоры, что вскоре задремали все, кроме Жени и Круля.
Автобус взбирался в гору, и тут случилось такое, что заставило Женю привстать, и она расширенными от ужаса глазами уставилась на Круля. Автобус медленно скатывался вниз, но скользил не прямо или назад, а боком, словно лишенный колес. Он катился к глубокому каналу, и Круль, выплюнув оранжевую кожуру и встретившись глазами с Женей, приложил палец к губам, отчаянно выворачивая тугой, упрямый руль. Жилы у него на лбу вздулись и потемнели, а шапка-ушанка свалилась с головы. Женя поняла, что больше всего Круль сейчас боится паники. Она склонилась к стеклу: медленно, очень медленно и в то же время неуклонно автобус тащило к заснеженному каналу. И тут, чтобы хоть как-то спасти положение, Женька инстинктивно, изо всех сил, стала тянуться в противоположную сторону. Она нечаянно разбудила Наталию, которая, ничего не понимая, открыла глаза и потянулась, расправляя затекшие плечи. Как по цепочке, по автобусу прошло пробуждение: проснулась девочка в шубке и громко заплакала, потом ахнула, выглянув в окно, ее мать… Женщины-торговки испуганно закричали и ринулись со своих мест к выходу. Все это произошло в какие-то доли секунды. Автобус вдруг сильно накренился, и тут же раздался нечеловеческий, полный силы и власти голос Круля:
– А ну, стой!!!
Все замерли на своих местах.
– Сейчас открою дверь, – прохрипел Круль. Лицо его словно окаменело и покрылось капельками пота. – Выходить по одному и тихо, слышите вы, тихо…
Все смотрели на его ногу, упертую в тормозную педаль, от которой, возможно, теперь зависела их жизнь. Отпусти он ее – автобус покатится дальше. Выходили молча, почти не дыша. Первой протиснулась женщина в песцах. Схватив за руку испуганную, зареванную девочку, она прыгнула в снег, потом приняла ее. Настала очередь Наталии, но та обернулась и, внимательно посмотрев на Круля, кивнула в сторону так и не проснувшихся ревизоров.
– Разбуди этих…
Склон был крутой, снег лишь в нескольких местах припорошил лед, отчего люди карабкались медленно, отыскивая на серой ледяной поверхности остатки жесткой сухой лебеды, колючек. Наталия выбралась последней. Женя подошла к ней, и та, взяв ее за руку и не отрывая глаз от автобуса, сказала, крепко сжимая ей пальцы;
– Хочешь посмотреть на настоящих «белых» людей? Смотри, сейчас появятся.
Из-за автобуса показались перепуганные насмерть ревизоры. Они спешно и беспомощно размахивали руками, сердито оглядываясь на автобус. В автобусе теперь оставался один Круль. И он не собирался покидать свое место.
– Сгинет мужик. Как есть сгинет, – заскулила Медовуха. – Бабы, давайте позовем его, не то сорвется он вместе с автобусом!
– Не ори, дура, – подала голос женщина в песцах, – мы ж замерзнем здесь!
Все обернулись к говорящей, а она, нисколько не смутившись, процедила: «Сволочь пьяная…»
Наталия подошла к ней и посмотрела в глаза. Женя знала этот хлесткий и беспощадный взгляд. На женщину он не мог не подействовать, и, плюнув Наталии под ноги, она повернулась к ней спиной.
Вдруг автобус чихнул, вздрогнув, и тронулся с места. После нескольких неудачных попыток ему удалось наконец перевалить через крутизну, и он как-то неожиданно быстро выкатился на трассу. Пассажиры, радостно галдя, ринулись к нему. Дверцу открыл Круль, весь белый, как покойник. Трясущимися руками он достал папиросы и закурил.
– Пожалуйте, – просипел он и закашлялся.
Ехали медленно, часто останавливались. Все молчали. Недавно пережитый страх сделал людей как бы немыми. И тут Женя услышала сильный голос Наталии:
Женя сразу все поняла и со слезами на глазах смотрела на раскрасневшуюся, сильную Наталию.
Потом всем автобусом запели «Тонкую рябину». Не пели только городская женщина, ее дочка, которая сразу же уснула, и Круль. Сорок километров ехали три часа. При расставании, уже в Белом Яру, к Наталии подходили женщины и благодарили ее: «Спасибо, дочка, помогла…»
В половине шестого Женя и Наталия подошли к музыкальной школе. Крыльцо – заснежено, на двери – большой амбарный замок.
– Не нравится мне все это, – сказала Наталия.
Женя тем временем глядела по сторонам, вспоминая что-то.
– Здесь где-то сторож живет, пойдем спросим, ведь еще целых полчаса, – проговорила она со слабой надеждой в голосе.
Сторожа они нашли быстро.
– Забыли чего или планы какие привезли? – спросил он, отпирая замок. Наталия молчала, Женя озабоченно терла лоб. Вот уж чего-чего, а этого она никак не ожидала. «Забыли про нас? Поменяли дату?» – мелькнуло у нее в голове.
– По-моему, мы опоздали, – сказала Наталия. Сторож, сметавший по-хозяйски снег с крыльца, удивленно вскинул брови.
– Вчерась гуляли тут, шуму было! А вас что же, не пригласили?
Не получив ответа, он пожал плечами и принялся запирать школу.
– Девки молодые, учителя-то, а? Курят все! – хихикнул он. – Ко мне бегали ночью, дай, говорят, Яков Сергеевич, сигаретку… А я-то ведь не курю.
…Они сидели в «Блинной» и пили чай. Женя пудрила покрасневший нос. Было душно, над головами плыли жирные запахи и чад.
– Зато, как «белые» люди, в вечерних платьях… – Наталия высморкалась в платок, но слезы скрыть не удалось.
– Брось ты, Наталия, самое главное теперь – это благополучно до дома добраться. Хорошо, что мы здесь Круля застали. Гляди, он уже выходит из-за стола. Карл… Ну надо же – отчество забыла… Все Круль да Круль…