Однако на третий день меня навестил наш особист – капитан Рябцев.
– Вольно, боец… – присел он на койку напротив. – Как самочувствие?
– Поправляюсь, товарищ капитан.
– Ладно, это епархия начмеда, ему виднее… Я вот чего сюда приехал. Тут, за воротами тебя ждёт Пайшанбе Мардонаев.
– Э-э-э… а кто это, товарищ капитан?
– Ну да, ты же не знаешь… До войны он в кишлаке магазинчик держал. Сам водитель, сам директор и сам продавец – все один. Тут это в порядке вещей. А потом, когда тут свистопляска с духами пошла, торговля его медным тазом накрылась. Слово за слово, хреном по столу… короче, теперь он командир местной самообороны. Тот же басмач – только на нашей стороне. И, хоть парень он молодой, но авторитетом среди своих бойцов пользуется немалым. Поэтому, мы с ним дружим. Духам от них прилетает крепко, так что нам эта дружба только на руку. Водители, которых духи постреляли – из его кишлака.
– А от меня-то ему что надо?
– Не знаю. Только он утром приехал и попросил встречи с солдатами, которые обороняли блокпост. Товарища твоего в Кабул отправили, вот ты один только и остался.
– Так и как же я с ним говорить-то буду?
– Он по-русски говорит неплохо, научился. Так что ты с ним повежливее будь. Сам понимаешь… Восток… здесь слово многое значит…
Вместе с капитаном мы выходим из палатки и подходим к воротам. Здесь, неподалёку от шлагбаума, стоит капитанский уазик и обыкновенная афганская бурбухайка.
Особист демонстративно со мною прощается и запрыгивает в свою машину. Ага, как же! Так он и уедет! Подождёт, пока визитер отчалит, да назад и возвернётся. Знаем мы такие штучки…
От машины ко мне быстрым шагом идёт моложавый черноволосый парень. Борода его аккуратно подстрижена и одежда сидит ладно. На боку кобура непривычных очертаний. Ого, АПСБ! Суперкруть по здешним меркам. Стоящий у въезда часовой только искоса посмотрел в его сторону. Понятно, особист уже растолковал ему что к чему.
– Ты Ершов? – спрашивает меня парень.
– Ну, я.
– Пайшанбе, – протягивает он мне руку. – Давай знакомиться! Фамилию мою тебе капитан сказал?
– Александр, – пожимая его руку, говорю я. – Да, капитан мне про тебя рассказывал. А что за имя такое странное – Пайшанбе?
– Четверг! – смеется он, запрокидывая назад голову.
– О как! А вот Душанбе, это…
– Понедельник. В эти дни там торг большой был, вот это место так и назвали.
– Так ты из таджиков будешь?
– Нет! – отрицательно качает он головой. – Мы памирцы – не слышал?
– Не приходилось… – осторожно отвечаю я. – А что, должен был?
– Нас мало, – грустно отвечает Пайшанбе. – И живём мы высоко в горах. Когда Македонский прошёл в этих местах, он построил тут крепости. А в них оставил свои гарнизоны. Вот его солдаты и стали брать себе местных женщин. Так и вышло, что мы все – его потомки. У вас, в СССР, нас не признают, говорят – вы все таджики! Да и местная власть тоже… смотрела косо. Зато, теперь! У меня самый большой отряд в здешних краях – четыреста человек!
Нехило! Понятно, отчего басмачи обходят эти кишлаки стороной.
– Слушай, а я-то тебе зачем нужен?
– С тобой хочет поговорить дедушка Рахмон.
– Э-э-э… но…
– Капитан сказал, что врач тебя отпустит. Я отвезу тебя в кишлак и завтра вечером привезу назад.
– Хорошо. Но мне надо спросить у главврача разрешение.
– Давай! Я здесь подожду. Только не очень задерживайся, нам долго ехать.
Как и следовало ожидать, врач не возражал. Странно! Обычно, для того, чтобы хоть на пару часов куда-то отлучится, надо было нехило напрячь все извилины и найти массу серьёзных причин. Да… сильная штука – особый отдел! Главврач даже выдал мне командировочное предписание, в котором была указана цель поездки – «сопровождение специального груза». Это что же, я сам себя сопровождать должен?
Прихватив автомат и надев на ремень подсумки, выхожу к воротам.
Пайшанбе уже стоит у распахнутой двери кабины. Залезаю внутрь и пристраиваю автомат между ног. Водитель – немолодой уже мужик, заросший черной бородой по самые уши, только покосился, но промолчал. Мардонаев ловко запрыгивает в кабину, хлопает дверца и машина трогается вперёд. Следом за нами отчаливает ещё один грузовик, до этого мирно стоявший в стороне. Однако! С охраной катается парень! Нечего сказать – предусмотрительный товарищ!
Из кабины грузовика я вижу дорогу впервые. И это – совсем другое зрелище!
Блокпост наш остался далеко, госпиталь располагался между ним и целью нашей поездки. Так что посмотреть на него у меня не вышло.
Ехали долго. Два раза останавливались и водители доливали воду в радиаторы. Воспользовавшись одной из таких остановок, мы устроили перекус. Ребята Мардонаева выложили на расстеленную плащ-палатку сыр, лепешки и бурдючок с кислым молочным напитком. Добавили пучки какой-то зелени и, специально для меня, поставили открытую банку тушенки. Всего их было около десятка. Неплохо вооружённых, кстати говоря! У них было два ПК, автоматы и даже СВД. Да и в кузовах, наверняка, что-то ещё лежало.
После перекуса мы снова закружили по серпантину.
Дед Рахмон, даже на первый взгляд, выглядел не просто дедом – а патриархом! Весь белый, в смысле – седой. Он неподвижно сидел внутри дома, куда Пайшанбе меня привёл. Света здесь мало, только на приступке стоит керосиновая лампа.
– Здравствуйте! – вежливо наклоняю я голову. Черт его знает, как тут с такими дедами здороваться надо? Руку протягивать? А вдруг – это по местным обычаям не положено?
Он медленно приоткрывает глаза, и в неярком свете лампы заметно, что они смотрят совсем не по-стариковски.
– Здравствуй, шурави! – говорит он. – Садись!
И сухая старческая рука указывает мне на место, куда я должен сесть.
– Дедушка не очень хорошо говорит по-русски, – шепчет мне на ухо Пайшанбе. – Поэтому, я буду ему помогать.
Рахмон некоторое время молчит.
– Ты храбро сражался, воин. Сколько вас было на посту?
– Двадцать человек. Но бой приняли только четверо, причем один из них был ранен. Остальных убили сразу.
Мардонаев наклоняется к уху деда и что-то ему тихо говорит. Переводит?
– Душманы хотели взорвать дорогу, – спрашивает у меня Пайшанбе. – Кто им помешал?
– Мы. С Ваней вместе.
После перевода дед отрицательно качает головой.
– А точнее? – спрашивает Мардонаев.
– Ну… я бросился на них. Двоих уложил прикладом, третьего сбил с ног. Его потом Ванька добил. Четвертому врезал и стал с пятым драться. Тут и товарищ мой подоспел, помог.
– Ты не стрелял?
– Нет, мог по своему товарищу попасть.
– Почему ты не взорвал дорогу? Ведь тогда никто бы не сумел подойти к вам, и вы бы спокойно дождались своих.
– Так по неё же машины ездят!
– Ну да. Ваша колонна ходит каждый день.
– Наша колонна и в обход пойти может. Для бешеной собаки полста верст – не крюк! А вот как твои люди на базар поедут… интересно было бы знать?
Дед снова молчит. Повернувшись к Пайшанбе, что-то тихо ему говорит. Тот утвердительно кивает головой.
– Над вашим блокпостом есть развалины крепости. Ты там был?
– Заходил. Интересно же!
– Это старая крепость Александра Македонского. Знал про это?
– Откуда?
– Этой дороге очень много лет. По ней ходили разные люди. Торговцы и воины, разбойники и беглецы. Но никто из них не пытался её разрушить. И вредить живущим рядом с нею людям. Знаешь, почему?
– Нет.
– Когда строили крепость, правитель вспомнил про старый обычай. И в стене замуровали заживо самого сильного воина.
– Ни фига себе! За что ж его так?!
– Ты не понял. Это очень большая честь! Охранять мир и после своей смерти! Только немногие могут быть удостоены подобной чести! И это должен быть самый сильный воин!
– А как это узнать? Да и захочет ли он?
– Не захочет – значит, чувствует себя недостойным. Будут искать другого.
– А этому что будет?
– Ничего. Он поступил правильно, признал, что не достоин подобной чести.
– И как же будут искать?
– Воин должен в рукопашной схватке победить нескольких вооруженных противников.
– Убить?
– Победить. Для этого не обязательно убивать.
– Круто! Это надо, действительно, быть мощным мужиком! Так этот воин и сейчас там?
– Нет. Когда сюда приходили инглизы, они взорвали стену – искали сокровища. Ничего не нашли, только старые кости и поржавевший меч. С той поры и не стало покоя в этих местах…
Так… если до моей башки что-то доходит, то доходит быстро! Дед, что, решил меня вместо того бедолаги приспособить? И ведь не убегу, тут в кишлаке с полсотни бойцов, да во дворе десяток! А мой автомат у дверей остался.
– Ты всегда был воином?
– Нет. Я вообще-то в фотоателье работал…
Пайшанбе что-то долго переводит Рахмону. Тот удивленно поднимает брови.
– Нет. Я вообще-то в фотоателье работал…
Пайшанбе что-то долго переводит Рахмону. Тот удивленно поднимает брови.
– Художником?
– Ну… не совсем. Ты же видел фотографии, небось, и сам снимался не раз? Вот и я так. С фотоаппаратом.
Дед опять молчит какое-то время, размышляет.
– Ты подумал о других. Тех, кого никогда не видел и ничего о них не знал. Это – достойный поступок. Так поступают смелые и сильные воины.
Согласно киваю. А какого ещё ответа он от меня ждёт?
– Будь нашим гостем сегодня. Ничего не опасайся и не хватайся за свое оружие. Тебе здесь ничего не грозит. Каждый мужчина нашего рода отдаст свою жизнь за то, чтобы с тобою ничего не случилось.
Войдя в дом, который мне отвели на ночлег, присаживаюсь возле очага. Дома здесь устроены интересно. Глинобитные, с вкраплениями валунов и сучьев, стены. Толстые, иногда почти по метру. Вход в дом, как правило, один. В большой центральной комнате расположен очаг и стоит тандыр – печка, в которой пекут лепешки. Пара таких лепешек и шир-чай – вот и весь рацион на день. И только вечером тут готовят что-то более основательное.
Так вышло и на этот раз.
Стоило нам с Пайшанбе войти, как симпатичная молодая девчушка положила на расстеленную скатерть несколько лепешек и поставила две пиалы. Отдельно, на обыкновенной фаянсовой тарелке, лежали несколько картофелин и приличный шматок мяса.
Однако!
Мясо тут едят… нечасто, в общем. Не по праздникам, но уж точно – не каждый день. А уж картошка… одним словом – деликатес.
Мардонаев берет чайник и плескает мне на дно пиалы немного шир-чая.
Вам такую штуку пробовать не приходилось? Много потеряли…
Делают его так: варят в чайнике заварку. Именно что – варят. Пока все не отдаст. Второй раз её уже не заварить. Потом в этот, с позволения сказать, чай, кидают зелень – всё, что во дворе растет. Добавляют кусочки сала, корешки какие-то. Солят и кладут сахар. Всё – можно пить. Если сможете, конечно.
А что мало наливают – так это обычай такой. Налили много – пей и проваливай! А уважаемому человеку плеснут совсем чуток – некуда спешить дорогой, сиди и наслаждайся. Если таким напитком можно насладиться… В первый раз я чуть не проблевался с непривычки. Чифир с солью и жиром… это, знаете ли…тот ещё букет ароматов. Но ничего, выдержал. Потом уже так не колбасило. Хотя, откровенно говоря, так мало никому из нас ещё никогда и нигде не наливали…
– Слушай, Пайшанбе, а что твой дед хотел узнать? – спрашиваю я у Мардонаева.
– Он не мой дед. Он очень старый. Даже не прадед!
Ну, да, тут народ долго не живёт. Вот эта милая девчушка – будет такой лет до двадцати. В двадцать пять у неё уже трое-четверо детей, в тридцать – уже пожилая женщина. В сорок – почти старуха. А до пятидесяти тут дотягивают немногие. Мужчинам не лучше. Так что, если деду лет восемьдесят… или больше.
– А всё-таки?
– Когда он узнал про бой около крепости…
– Около блокпоста!
– Блокпост стоит там сколько? А крепость – более двух тысяч лет! Уйдете вы, уйдут другие – она останется.
– Ну, если так… тогда, да – ты прав.
– Он долго меня расспрашивал. Но я и сам знал немного. Тогда Рахмон и попросил тебя привезти.
– Зачем?
– Дед не сказал. Он мудрый, ему ведомо многое… то, что нам знать не дано.
После ужина Пайшанбе поднимается на ноги.
– Пойду я. Вот эта девушка будет с тобою ночью, – он кивает в сторону девчушки, которая подавала нам еду. – Будь с ней ласков.
– Э-э-э… но…
Не то, чтобы я был против! Женского общества мне не хватало, как… в общем, сильно не хватало. Но, чтобы вот так? Да ещё с местной девицей? Утром поставят перед фактом – женись!
Заметив мою растерянность, Мардонаев улыбается.
– Так велел Рахмон! Он сказал – у неё будет ребёнок. От тебя. Мальчик. Ты не сможешь остаться здесь сам, пусть это сделает за тебя твой сын.
– Но… я… это как-то неожиданно!
– Так уже бывало и раньше. Мы все – потомки воинов, оттого нас никто и не поработил до сих пор. А воины… они были разные. Сейчас – это будешь ты.
– А… девушка эта, она как…
– Её тоже выбрали не сразу. У вас будет всего одна ночь, и мы не могли допустить ошибку. Лейна будет очень стараться… Постарайся и ты.
Наутро Рахмон вышел меня проводить. Взял меня за руку и какое-то время её ощупывал, закрыв глаза.
Потом подозвал Мардонаева и что-то ему сказал.
– Дед говорит – твой путь ему неясен. Он не видит тебя художником. Ты – воин. И им останешься.
– Да ладно… Отслужу – и на гражданку!
– Твоя война всегда будет за твоим плечом. Твоя судьба – защищать своей грудью слабых.
Эк, он завернул! Но обижать доброго, в общем-то, деда не хочется. Поэтому согласно киваю.
– Ну, раз такое дело… будем стараться соответствовать!
– В трудную минуту полагайся на свое сердце. С тобой не будет никого, с кем ты смог бы посоветоваться. И только сердце сможет тебе подсказать – не голова. Оно не обманет.
Рыкнув мотором, грузовик выруливает на улицу. В зеркале заднего вида на секунду мелькает тонкая девичья фигурка около дома.
Лейна! Она не вышла нас провожать. Наверное, им это здесь не положено.
А я подарил ей на память тонкую серебряную цепочку от крестика. Больше у меня ничего не было…
– И ты больше её не видел? – спрашивает меня Мирна. Она всё время, пока я рассказывал, тихой мышкой сидела рядом, прижимаясь щекою к моему плечу.
– Нет. Никого из них я больше не встречал. Нас вскоре перевели из тех мест, и дальнейшая моя служба протекала далеко от их кишлака.
– Но как же так? Ведь у неё мог расти твой сын?!
– Такая в то время была обстановка… Если бы я хоть кому-нибудь рассказал о том, что у нас с ней произошло… можно было нехило огрести. Увидеть её мне всё равно никто бы не разрешил, а добраться туда в одиночку… шансов было мало. Шла война, и мы были не самыми желанными гостями в тех краях.
– Но ведь этот… Пайшанбе, он ведь относился к тебе хорошо? Мог бы и помочь.
– Для этого его надо было сначала отыскать. Там всё сложно… не так, как ты думаешь. Я не раз вспоминал об этом случае. Не знаю… возможно всё вышло так, как говорил дед Рахмон. И у Лейны действительно родился ребёнок. Но ведь дед мог и ошибиться? Тебе ли не знать, насколько это сложно и непредсказуемо?
– Всё равно… – не соглашается сероглазка. – Не увидеть своего сына… это плохо.
Ну, и как её разубеждать? Тем более что и сам думаю так же. Нежно поглаживаю Мирну по голове, и она затихает, прижавшись ко мне.
Барон неслышно встаёт и выходит из комнаты…
Наутро, спустившись во двор, встречаю около башни Лексли. Словно оправдывая название своего подразделения, он, развалившись на лавочке, греется под лучами солнца.
– Балдеешь? – плюхаюсь я рядом.
– Беру пример с тебя! Ты-то всю ночь нежился на чистых простынях! А я в седле трясся.
– И как? Оно того стоило?
– Да. Увидев мой шеврон, барончик, как ты говоришь, раскололся. До самой задницы! За все эти фокусы надо сказать спасибо Одноглазому! Кстати, барон сотрудничает с ним давно!
– И много на этом заработал?
– Сначала зарабатывал. А потом пристрастился к этому зелью, что делает вожак горцев… так что теперь он работает исключительно за него.
– То есть, ему платят наркотой?
– Да.
– Ага… и много здесь таких?
– Слава всевышнему, не очень. Барон назвал ещё двоих, больше он никого не знает. Лэн распорядился послать туда солдат – надо прихлопнуть эти змеиные гнёзда! Пока в них не вывелись новые гадюки.
– Как давно спланировали это нападение?
– Месяц назад.
– И так быстро перебросили сюда столько народу?
– А они и так тут были. Мелкими группами отсиживались в разных местах. Зачем-то Одноглазому это было нужно. Им просто приказали собраться вместе, вот и всё.
– Угу… надо думать, эти ребятки тайно следили за маршрутами транспортировки зелья… Надо будет их потрясти на этот счёт.
– Уже… – зевает Кот.
– В смысле?
– Брат Монер занялся этим полезным делом. Рон – так еле на ногах стоит, пошёл спать.
– Ну, так я его навещу! Пускай заодно и пленников, захваченных при штурме, потрясёт! Интересно мне выяснить, кто ж тут такой умный отыскался?
Подвалы в замке глубокие, и тюрьма тут серьёзная. Мне пришлось преодолеть три лестничных марша и две основательные двери, прежде чем я спустился на нужный уровень.
Дознанием занимались монахи. И в этом нелегком деле они как-то обходились без «испанского сапога» и прочих прелестей. Хотя… душу выворачивали качественно! И основательно! Уж и не знаю, что было бы лучше…
Увидев меня, брат Монер встает и почтительно наклоняет голову.
– Как успехи у заплечных дел мастеров?– подкалываю я его.