А. Леруа-Гуран писал: «Мы видим лишь слабую тень религии палеолита. Одно можно сказать теперь твердо: эти изображения скрывают исключительно богатый и сложный мир представлений, гораздо более сложный и богатый, чем считалось до сих пор».
В романе «Тропа длиною в жизнь» колдунья Инельга приводит главного героя, Аймика, в свои владения и показывает ему воочию, как создается великая пещерная живопись:
Звери. Как в тех странных снах, как в повествовании Айриты, они выплывали откуда-то из стен, из темноты; живые, они словно танцевали в голубом сиянии, в переливчатом тумане, вдруг поднявшемся от пола, изумленно поглядывая то друг на друга, то на этих людей, вызвавших их... из небытия? Вот скачет жеребая кобыла, мамонт косит удивленный глаз. А вот появляется голова его Тотема: тигрольвица гибко и мягко выбирается из тумана... Завороженный ритмом их движений, Аймик догадался, что ритм этот не случаен... Ну, конечно! Это же Инельга поет какую-то дивную песнь! Давно поет; но почему он понял это только сейчас?
И под это пение звери, то по одиночке, то сразу по несколько, подплывали к каменным стенам, касались их поверхности и замирали, навсегда сохранив в своем застывшем движении один из звуков колдовской песни Инелъги.
Вот лошади, одна за другой, проскакали из тумана прямо на скалу. Медведь выгнал стадо желтых, красных и черных оленей и сам застыл вместе с ними на камне, даже не попытавшись кому-то из них переломить хребет. И выплыло пять гигантских круторогих быков, и нависли они над лошадьми и оленями, направив друг на друга рога. Два против трех.
А вот целое стадо бизонов, самцов и самок, резвящихся, катающихся в тумане, словно в весенней траве, вдруг подплыло к потолку, нависшему чуть ли не над головой Аймика, и осталось на нем. Голос Инельги стал тоньше, завибрировал, — и к ним присоединились два кабана. И лани...
(Как же так? Потолок — над моей головой, а те стены, где жеребая кобыла... они же гораздо выше! И эти, с быками...).
Аймик вдруг осознает, что он одновременно — и здесь, и тут, и там, и еще невесть где.
Мелодия меняется. Теперь из тумана выплывают диковинные существа: не звери, не люди. Духи, — догадывается Аймик. Духи и предки. Живые, как и звери, они кружатся в колдовском танце, прежде чем присоединиться к застывшим на стенах теням зверей. Один, оленерогий, с круглыми совиными глазами, вдруг подмигнул Аймику как старому знакомому.
(Это — Аймик сразу вспомнил, — тот самый, что заглянул в их жилье. Его иАты. ИХайюрр был с ними в ту ночь...)
СМОТРИ ЖЕ!
Он смотрит. Он уже привык к тому, что одновременно он — везде. И может различать...
Появляются люди. Тени людей; они не замечают ни Инельги, ни Аймика; они заняты своими делами. Оказывается, тени, вызванные песней Инельги из небытия и замершие на стенах, должны быть закреплены человеческой рукой... Аймик вглядывается в действа мужчин-колдунов, наконечниками дротиков, резцами и красками закрепляющих то, что уже создано песнопением Бессмертной. Порой видимое стирают, замазывают, — чтобы вновь и вновь, от обряда к обряду закреплять Вечное.
Но в отличие от нас, археологов, Аймику раскрывается и скрытый смысл этого чуда света. Он узрел в росписях не просто содержание различных мифов — всю историю человечества — ни больше, ни меньше! Это, конечно, фантазия. А вот то, что узнав об изменчивости Мира, он испытал сильнейший шок — это вполне согласуется с тем, что мы знаем о первобытном мышлении как таковом. Ведь важнейшее представление, характерное для архаического сознания, формулируется так: Мир неизменен и должен пребывать таким во веки веков! Осознание того, что мир меняется, хотя и очень медленно, поначалу вызывает у охотника на мамонтов ужас, ставит его почти на грань смерти.
...О да! Он смотрит и слушает! Его сознание скользит вдоль колец Великого Червя, то выхватывая отдельные части с яркостью только что пережитого, то воспринимая все сразу... И отказывается верить — так несовместимо все это с тем, чем он жил до сих пор, чем жили и живут все, с кем сводила его Долгая Тропа. И друзья, и враги...
Мир... ИЗМЕНЯЕТСЯ!
ЭТО проникало в сознание помимо воли. Хотелось зажмурить глаза, зажать уши, но не было сил. Хотелось убежать, но его ноги словно вросли в камень. Да и куда бежать? Хотелось...
УМЕРЕТЬ!
Их Мир, такой устойчивый, такой прочный, такой... неизменный...
ИЗМЕНЯЕТСЯ!..
...С детства он знал, —- и это было даже не знание, а салга жизнь, ее суть, самое главное:
МИР НЕИЗМЕНЕН!
Потом, во время Посвящения, он понял:
Мир ДОЛЖЕН быть неизменным, ибо всякое изменение опасно и гибельно.
Поэтому нельзя терять связь с Предками. Поэтому нужно все делать так, кик научили людей Перво-предки: раскалывать кремень, мастерить копье, строить жилище... Поэтому в Обрядах нужно вновь и вновь возвращаться к Изначальному, соединяться с Ним, возрождать Его...
И тогда Мир пребудет неизменным вовеки.
И вот — все рухнуло!
Так зачем он шел сюда? Зачем он здесь?
Зачем жить?
Однако здесь мы ведем речь об искусстве франко-кантабрийских пещер... Что же, у охотников на мамонтов ничего подобного не было? Нет, подобное — было! Мы знаем совершенно точно, по крайней мере, об одном назначении пещер, где ныне найдены стенные росписи: это были Святилища. Подростки проходили там Обряд Посвящения и вступали во взрослую жизнь.
Посвящение — непременный и важнейший элемент любой архаической культуры! Безусловно, и у охотников на мамонтов были свои Священные места — хранилища коллективной памяти, предназначенные для церемоний такого рода. Но где они располагались и как выглядели, мы пока ничего не знаем.
Однако не в одном лишь монументальном искусстве отображалась коллективная память. Мелкая пластика — так называемое «искусство малых форм» — передает все основные сюжеты монументального искусства. Видимо, оно было призвано говорить о том же. Этнография свидетельствует: не только изображения зверей или человека, не только загадочные для нас «символические» или «знаковые» изображения, но и то, что мы воспринимаем как простой орнамент — на орудии или одежде — для его создателя мог иметь вполне определенный смысл, содержание, полностью для нас утраченное.
...После Аймик вспоминал с несказанным удивлением: на какой-то неуловимый миг (длившийся вечность?!) ему показалось вдруг, что ОН ПОНЯЛ ВСЕ! И свою жизнь, свое предназначение, и то, что скрывалось в самой глубине его души... как часть невероятно сложного в своей простоте, восхитительного узора... Прежде такого не случалось никогда. Но вынести из этой стремительно промелькнувшей вечности не удалось ничего, кроме ощущения: БЫЛО! Было, но осталась лишь череда беспорядочных, сменяющие друг друга видений...
...Ты малая часть Целого, узелок в узоре, не тобой творимом. Но ты — един и целен. Ты малая часть этого Мира, но и Мир — только часть тебя самого и принадлежит тебе, как ты — ему. Ты не властен изменить предначертанное, спрямить или искривить чужие пути. Но на своей Тропе ты волен. Решай же, — выбор за тобой.
...Когда женщины нашивают на одежду узор, самые важные места закрепляются узелками. И если такой узелок порвется — рассыплется целое звено, быть может, самое важное. Он, Аймик, — сам такой узелок в узоре, который создают, должно быть, Могучие, так и не снизошедшие до своего избранника. И кто знает, какая часть их загадочного творения погибнет, если оборвется этот узелок?
К сожалению, мы, современные люди, не в состоянии не только «прочесть» древние узоры, но даже разгадать подлинный смысл, казалось бы, вполне понятных изображений зверей и людей. Для чего охотники на мамонтов вырезали из бивня или мягкого камня своих знаменитых «венер»? Кого они изображали? Обычных женщин? Неких «богинь»? Символы плодородия? Хранительниц очага? Тут сколько археологов, столько и мнений, а однозначных ответов как не было, так и нет.
Впрочем, мы все-таки можем сказать кое-что интересное об этих статуэтках, причем, опираясь не на одну лишь фантазию, а на научный анализ. Какой бы скрытый смысл ни стоял за этими фигурками — охотники на мамонтов передавали его через образы конкретных женщин. В подавляющем большинстве случаев эта конкретность воплощалась не в лицах — «палеолитические венеры» в основном безлики — а в формах тела (точнее, его наиболее «сексапильных» частей: груди, живота, ягодиц), а также в характере украшений или, может быть, татуировки.
Впрочем, мы все-таки можем сказать кое-что интересное об этих статуэтках, причем, опираясь не на одну лишь фантазию, а на научный анализ. Какой бы скрытый смысл ни стоял за этими фигурками — охотники на мамонтов передавали его через образы конкретных женщин. В подавляющем большинстве случаев эта конкретность воплощалась не в лицах — «палеолитические венеры» в основном безлики — а в формах тела (точнее, его наиболее «сексапильных» частей: груди, живота, ягодиц), а также в характере украшений или, может быть, татуировки.
Раньше многие ученые думали: статуэтки безлики потому, что палеолитический мастер боялся их «оживить», изобразив лицо и особенно глаза. Действительно, этнографам известны представления о том, что передача глаз может «вдохнуть душу» в само изображение. Однако позднее на тех же памятниках виллендорфско-костенковской культуры и некоторых других стоянках были найдены фигурки, выполненные по тем же канонам, что и «безликие», однако передающие черты лица, включая глаза. Видимо, дело было все же не в представлениях об «опасности», а в чем-то другом. Может быть, в том, что палеолитические охотники на мамонтов по-своему воспринимали женскую красоту и ее неповторимость?.. К этому сюжету мы еще вернемся в главе о семейно-брачных отношениях охотников на мамонтов. И об их любви.
Описанный тип женских изображений возник, по-видимому, именно в среде охотников на мамонтов. Впервые он появляется в Центральной Европе около 28 тысяч лет назад. На территорию Восточной Европы проникает тоже вместе с этими охотниками — тут сомнений давно уже нет. А вот на запад, на территорию современной Франции и Италии, подобные статуэтки проникли как бы «сами по себе». Там их находят на стоянках, относящихся к различным археологическим культурам. Отчасти это может объясняться тем, что женский образ — один из важнейших элементов верхнепалеолитической культуры в целом. Но только отчасти — ибо в подавляющем большинстве культур той эпохи нет и следа не только подобных фигурок, но и вообще каких бы то ни было изображений. Кроме того — уж слишком некоторые из западно-европейских палеолитических «венер» похожи на центрально- и восточно-европейские, чтобы можно было считать это сходство простой случайностью! Видимо, в тот период, когда в центре Восточной Европы формировалась историко-культурная область охотников на мамонтов (24— 21 тысяч лет назад), между значительной частью населения Европейского континента существовали культурные связи.
Как бы то ни было, у восточно-европейских охотников на мамонтов женский образ оставался важнейшим и во второй период существования Днепро-Донской историко-культурной области, когда на большей части Русской равнины костенковско-авдеевские землянки сменились наземными округлыми жилищами аносовско-мезинского типа. Правда, эстетический способ передачи этого образа в это время резко меняется. Бивневые фигурки, найденные на Мезинской стоянке, ученые первоначально приняли за изображения фаллосов (фаллос — мужской половой член). Только потом они заметили, что это одновременно очень стилизованные изображения женщин, у которых выделена седалищная часть, а спереди неизменно выгравирован треугольник — древнейший символический знак женского пола. Очевидно, здесь мы имеем знаковый двойной образ, сочетающий в себе и мужское, и женское начала. Любопытно, что некоторые из таких фигурок удивительно напоминают... птиц. Горлиц! Недаром в науке за ними даже закрепилось название: «мезинские птички».
Конечно, в принципе, первобытный человек мог, как и мы, заниматься тем, что мы называем «художественным творчеством», и для собственного удовольствия. Так, например, по данным этнографов, австралийские аборигены создавали как священные религиозно-магические изображения (в том числе и на скалах!), так и «простые», не имевшие в их глазах ничего священного. Вся трудность заключается в том, что для нас, европейцев, между теми и другими нет ни малейшей разницы! Провести здесь какую-либо грань применительно к эпохе палеолита мы не можем.
Глава 11. «ЗАКОН КРОВИ»
В архаических обществах, при всем их внешнем разнообразии, была некая общая основа социальной жизни, присущая, разумеется, и охотникам на мамонтов. Олег Микулов справедливо и верно назвал эту основу «Законом Крови». В научной литературе то же самое явление называется экзогамией.
Экзогамия — это не что иное, как абсолютный и категорический запрет на любые половые связи между членами одного Рода. Даже в тех случаях, когда реальное кровное родство между общинниками, называющими себя «детьми Мамонта» или, скажем, «детьми Куницы», является весьма отдаленным, а то и вовсе отсутствует, их неоспоримая принадлежность одному тотему делает их всех «братьями» и «сестрами». Любовная связь в данном случае рассматривается как тяжелейший грех, за который — если случится такая беда — придется расплачиваться не одним непосредственным виновникам, но и всему Роду.
...Изначален ли этот Закон? Нет! Ведь даже тогда, когда жил Аш, сама Земля уже была невообразимо стара и многократно меняла свой лик. Великий Червь, породивший само Время, а вместе с ним и то, что мы называем «Историей» (иное имя ему — Великий Змей), успел уже намотать бессчетное количество своих колец. Там же, где его первое кольцо еще не завершило свой виток, когда наш, Средний Мир был совсем юным (и совсем иным), а людей — очень мало, Закон, им данный, был ясен и понятен всем: Вы — родные братья. Вы не должны враждовать, не можете убивать друг друга! И тогда же этот Закон был нарушен. Почему?
Потому что и Великий Червь (или Великий Змей) — еще не Начало Начал. Тьма намного древнее; сам Великий Червь — ее порождение, но и она — не Начало Начал. Исток всего сущего — Свет. И с появлением Тьмы началась Великая Борьба за Сущее, за человека. Наги, Средний Мир — не только арена, он — порождение этой Борьбы. Поддавшись Тьме, человек нарушил предначертанное и сделал первый шаг на пути к распаду и гибели.
Наматывались чудовищные кольца; старел Мир. Однажды Тьма заполонила его настолько, что Мир едва не погиб, но все же уцелел... А во времена Аша людей уже было много. Потом их становилось все больше и больше; они говорили на разных языках, шили разные одежды, по-разному изготавливали орудия, отмечали свое тело разными знаками. И называли себя по-разному. Одни говорили: «Мы — дети Бизона!», другие: «Мы — дети Лисицы!», третьи: «Мы — дети Серой Куропатки!»... В сущности, все они были детьми одного Закона, но не могли этого постичь.
«Дети Серой Куропатки — родные братья и сестры; они не могут враждовать, не могут убивать друг друга!» Но как соблюсти этот Закон? Что вызывает самую острую вражду, приводящую к кровопролитиям? Споры из-за женщин! Значит, чтобы соблюсти Закон, мужчины одного Рода, одного тотема, не должны брать в жены тех, кто живет рядом с ними — женщин того же Рода, того же тотема; они должны искать себе подруг в другом клане. Сыновья Серой Куропатки могут жениться только на дочерях Бизона, и наоборот. Так Основным Законом стал ЗАКОН КРОВИ: все дети одного тотема — родные братья и сестры. Братья и сестры не могут вступать друг с другом в брак!..
Если перевести все это на язык науки, то сущность Закона Крови есть представление о кровнородственной связи некоего человеческого коллектива внутри себя и одновременно — с каким-либо видом животных или птиц (реже — растений) через Первопредков — существ, сотворивших этот Мир. Как уже говорилось выше, Первопредки обладали как человеческими, так и звероподобными чертами. Жили они, разумеется, в «Начальные Времена» или «Времена Сновидений» (см. главу 10). Это основа тотемизма — идеологии всех архаических обществ!
Таким образом, главной «идеологической» единицей любого такого общества (включая, разумеется, и охотников на мамонтов!) являлся Род. Все члены его считались связанными друг с другом по крови, независимо от того, было между ними реальное кровное родство или нет. «Реальное» — это, разумеется, с нашей точки зрения. Для человека той культуры, будь то палеолитический охотник или австралийский абориген начала XX века, «родство» по тотему было более, чем реальным. Отсюда вытекал и ряд постулатов, довольно отличных от наших обыденных представлений.
Жениться, выходить замуж и вообще вступать в половую связь могли только мужчины и женщины, принадлежавшие разным Родам. Конечно, время от времени это не могло не приводить к парадоксам — опять-таки, с точки зрения современного человека — или героя романа «Закон Крови», безнадежно и страстно влюбившегося в свою «сестру». Да, вероятно, в архаическом обществе подобные случаи могли иметь место — подобно тому, как в обществе цивилизованном случаются извращения в половой сфере. Но, разумеется, влечение такого рода должно было расцениваться всеми окружающими как нечто абсолютно противоестественное и преступное. В романе «Закон крови» героиня, сердечно привязанная к своему «старшему брату», поначалу принимает его объяснение за неудачную шутку: