На самом деле никуда уезжать Тулин и не собирался, сделал вид, что задумался, словно очнувшись, быстро спросил:
— Значит, все-таки убили твои?
— Не знаю я! — Толик ударил себя в грудь. — Не знаю! Но как вы описываете, действовали отморозки. Может, и местные, может, и другого района.
— Я бы на твоем месте встретился с полковником Гуровым. Он, конечно, мужик опытный, твоим байкам особо не поверит, однако разговор должное впечатление произведет, он в тебя особо упираться не станет, — как бы рассуждая, произнес Тулин.
— А как я его найду? И пойдет ли он на встречу? — спросил Агеев.
— Найти его просто. Звонишь нольдва, говоришь, необходимо переговорить с дежурным по министерству. Дежурному объясняешь, себя можешь не называть, просишь номер полковника Гурова, мол, имеешь сообщение. Дежурный телефон даст, он к таким звонкам привык. Как решит полковник? Он сыщик, ему знакомство с тобой интересно. Согласится, не сомневайся.
— Он меня вербовать начнет.
— У тебя звездная болезнь, пока ты конкретного материала не дашь, ты не интересен.
— За совет спасибо. — Толик замялся. — Вы с отъездом обождете?
— Раз просишь, обожду, — как бы неохотно согласился Тулин.
Толик почти дошел до рынка, когда рядом остановилась "шестерка", дверь приоткрьшась. Он узнал одного из парней Капитана.
— Привет, Толик, тебя просят заглянуть в "Фиалку", разговор имеется.
— Лещ, тебе скоро четвертак, а ты все на посылках, — сказал презрительно Толик, усаживаясь на заднее сиденье "Жигулей".
В "Фиалке" его сразу провели в кабинет, где в одиночестве пил водку Капитан.
— Привет, присаживайся, — сказал он, отирая лицо салфеткой. — Загудел я, совсем не вовремя. Хотя запой к месту не случается.
— Здорово, командир. — Толик сел напротив, налил себе минералки. — Чем могу?
— Ты хоть видом и культурный, а сука безмозглая! — Капитан снова выпил. — Зачем на Солянке людей порешил?
— Ты выражения подбирай! Не секретарь райкома, сам обыкновенный бандит. Водкой-самопалом прикрылся, налоги платишь, полагаешь, в Думу изберут и все забудут? Я к твоей Солянке никаким краем! Мало отморозков в Москве? Может, и местные, так я для них лишь интеллигентик. Сыскарь засветился, они за ним протопали, адрес выяснили, семью порешили, меня и не спрашивали.
— Лапшу варить следует, а не на уши всем вешать. Ты один умный, остальные из деревни приехали? Хорошо хотя бы, что твои дебилы бабу с дитем перепутали, не семью сыскаря вырезали, родственников порешили. Капитан задыхался от злости. — Так все одно, к нам понаедут, жизни не станет. Тебя, мудака, на подвиги потянуло, желаешь авторитетом стать? Тебя не то что ментовка, любой солидный вор, как клопа, по стенке размажет, только вонь останется. Ты полагаешь, бессмысленная мокрятина кому нужна? Ментов злобить, принимать огонь на себя?
— Пьяный ты. Капитан, потому сижу и слушаю. — Толик уже понял, что совершил ошибку, но доказательств нет ни у кого. Исполнители уехали на пару дней, выжидают. — Я твоих людей не трогал, за беспредел в Москве не в ответе. Мне ваши нравоучения поперек горла! — он провел пальцем под подбородком.
— Все нормальные люди уходят в легальный бизнес, отмывают деньги. А вы, как шакалы, рыскаете стаей, убиваете слабых, себе на зуб не хватает. Я тебя, Толик, добром прошу, мотай из Москвы месяца на два, отморозки без тебя поутихнут, некоторых посадят. Ты вернешься, я тебя к делу пристрою, смелые толковые парни всегда нужны. Ну, и как? — Николай Иванов взглянул с надеждой.
— Щас! — Толик согнул руку в локте, уперев его в живот. — Спешу и падаю! К тебе в подручные. Щас! Я власти желаю!
— Желаешь, так бери. — Капитан покачнулся, чуть не завалился на диванчик. — Поглядим, куда ты ее дотащишь, свою власть.
* * *Убийцы из группировки Толика Агеева жили в деревне неподалеку от Москвы. Звали пацанов просто — Лешка и Витька, клички у них тоже были незатейливые — Шестерка и Червь. Деревенька домов с дюжину стояла в стороне от шоссе, осенью и весной до слепых, вросших по слепые оконца хат можно было добраться только на тракторе. Но имевшийся в деревеньке трактор ржавел в межсезонье под дырявым навесом, а тракторист пьяно спал у толстожопой Нюрки, единственной молодой бабы, оставшейся на земле и не уехавшей в столицу. Нюрка тракториста любила, мечтала выйти за него замуж, мыла в баньке по-черному, сама стригла, когда он мог сидеть за столом, кормила щами, жареной капустой. Поев горячего, тракторист ненадолго приходил в сознание, голубые глаза его становились даже красивыми, и дня три, случалось и неделю "он возился с трактором.
Оживив железного друга, выслушав в сотый раз, что, когда подсохнет, они отправятся в Москву, где у Нюрки имелась комната, поженятся, всласть отоварятся в магазинах и вернутся в деревню пахать, когда Нюрка уставала говорить, тракторист начинал искать свои сапоги, чтобы бежать на волю. В критический момент Нюрка, согласно кивая, подсовывала ему стакан, говорила, мол, на дорожку необходимо, иначе не будет удачи. Мужик, человек здоровья необыкновенного, выпивал стакан, второй, третий, дальше никто не считал. Через день заваливался на огромную, еще дедову, кровать, вставал лишь до ветру да принять сызнова, от головы.
Витька и Лешка поселились рядом, у бабки Червя, полуслепой старухи, которая гостям была неимоверно рада.
Живя одна, она сутками голодала, неделями молчала, перекинуться словом было не с кем. От голодной смерти старуху спасала соседка, приносившая судки с едой.
Убийц доставили в деревню на "Додже" с цепями на колесах. Затарили избу жратвой и водкой, сказали, как дорога подсохнет, заберут парней в Москву.
Через пару дней беспробудного пьянства они очухались, сообразили, что отрезаны от людей намертво, пехом двадцать верст до шоссейки по глинистому киселю им не одолеть. Они увидели Нюрку, которая присела помочиться у соседней хаты, с трудом преодолели тридцать метров, ввалились в хату, попытались оживить тракториста. Когда они установили, что эта затея безнадежна, то остаканились, трахнули равнодушную Нюрку и начали ждать апреля.
Так и жили, пили, трахались и ждали. О женщине, ребенке и калеке в коляске они и не вспоминали, словно их никогда и не существовало.
Глава 4
В восемь утра Министерство внутренних дел пустовало. Лишь в дежурной части усталые и небритые офицеры нетерпеливо поглядывали на часы, готовились сдавать дела заступающей смене.
А в кабинете Гурова только собирались оперативники, они не сменялись, работали ежедневно от звонка до звонка. Время начала нового дня назначал полковник, час отбоя на сон определял каждый из оперов самостоятельно. Если и обстановка складывалась так, что поспать удавалось лишь час или два, никто не роптал, людей не силой вынудили заниматься грязной, неблагодарной работой, каждый выбрал дорогу самостоятельно.
После убийства в квартире Григория Котова Гуров не объявлял осадное положение, оно сложилось само, без руководящих приказов. Никто не мазал лицо кровью и не обнажал томагавк войны. Она начиналась, оперативники знали, теперь не будет победителей и побежденных, останутся лишь живые и мертвые. Если хватит мастерства да поможет Госпожа Удача, то появятся и арестованные. Как-то само собой получилось, что в группе почти перестали разговаривать, даже Станислав забыл о своих извечных шутках и подначках.
В пять минут девятого полковник Гуров глянул мельком на свое немногочисленное войско и сказал:
— Значит, так, коллеги, пленных не брать, либо обоснованный арест, либо убийство в порядке самообороны, помните, ваш выстрел только второй. Я разговаривал с Петром, генерал мной недоволен, считает, что я умничаю, ищу в жопе мозг, хотя известно, там только говно. Отморозки для нас противник непривычный, необходимо перестроиться. Никакой преступник не нападает на квартиру мента дважды. Григорий, твою Настю и малыша необходимо спрятать.
— Уже сделано, Лев Иванович. — Котов поднял голову, по его лицу нельзя было догадаться, что человек недавно перенес психологическую травму.
— Мы временно меняем направление удара. Необходимо разыскать убийц, собрать доказательства. Дело не только в возмездии, возможно, они и явятся первой ступенькой лестницы, которая приведет нас к цели: обоснованному аресту руководителей, развалу группировки. — Казалось, Гуров не смотрит на своих товарищей, но впечатление обманчиво, сыщик прекрасно видел каждого, потому и сказал: — Слушаю, Станислав.
— Я не оригинален. Лев Иванович, полагаю, исполнителей уже ликвидировали, — сказал Станислав, — мы лишь потеряем время.
Гуров кивнул, взглянул на Котова и я Нестеренко. Оперативники молчали, но по их лицам легко можно было понять, они согласны с полковником Крячко.
— Мы с Петром так не считаем. Отморозки не жесткая, хорошо организованная структура, лишь преступная группировка. Агеев не крестный отец, лишь мальчишка, желающий стать фюрером.
— Я не оригинален. Лев Иванович, полагаю, исполнителей уже ликвидировали, — сказал Станислав, — мы лишь потеряем время.
Гуров кивнул, взглянул на Котова и я Нестеренко. Оперативники молчали, но по их лицам легко можно было понять, они согласны с полковником Крячко.
— Мы с Петром так не считаем. Отморозки не жесткая, хорошо организованная структура, лишь преступная группировка. Агеев не крестный отец, лишь мальчишка, желающий стать фюрером.
Самовлюблен, внутренне недостаточно уверен в себе, да и не располагает необходимыми чистильщиками. Они все друг друга знают, здесь принцип "домино" не проходит. Они не хладнокровные убийцы, провозглашенный ими принцип "Сила смеется над всем" доказывает, что настоящей силой они не обладают. Запугать обывателя, лишить нас свидетелей они могут, убить своего кореша вряд ли способны. Не в драке, сгоряча, а обдуманно, по приказу.
— Я не согласен, — упрямо повторил Крячко.
— Имеешь полное право, тебя, видимо, не было, когда я распустил профсоюз. — Гуров говорил рассеянно, думая о другом. — Дискуссия закончена, каждый остается при своем мнении и выполняет все мои приказы. Григорий, ты возвращаешься в свой дом, находишь свидетелей, которые видели убийц. Убежден, была машина, далеко оставлять ее парни поленились. Свидетели есть, я не сомневаюсь, обнаружить их несложно, трудно убедить дать официальные показания.
— Лев Иванович, там трое суток копали ребята из МУРа, я их знаю, стоящие оперативники. Результата нет.
— А у тебя будет, — уверенно произнес Гуров. — И не только потому, что ты способный, ты местный, твоих родственников зарезали. Выявишь свидетелей, аккуратно доставишь в прокуратуру, затем решим, что с людьми делать.
Кто работает, возьмет отпуск и путевку в дом отдыха, пенсионеров сразу в дом отдыха либо к родственникам. Деньги я достану. Ни один свидетель не должен из прокуратуры вернуться домой.
— Понял. — Котов поднялся. — Разрешите выполнять?
— Действуй. — Гуров подождал, когда за Котовым прикроется дверь, продолжал: — Станислав, ты встречаешься а со своим Блондином, выясняешь, кто из группировки пропал. Не рискуй, все только наверняка. Валентин, ты страхуешь полковника, учить вас не стану. Когда исчезнувших выявите, проведете на них установку, ищите дальних родственников, приятелей, любовниц, проживающих недалеко от Москвы. Серьезных денег у парней нет, вылет за рубеж или в район Камчатки считаю нереальным.
— Будет так, как я считаю удобным, — прокомментировал Станислав. — Мне такая постановка вопроса нравится.
— Я рад за тебя, выполняй. — Гуров смотрел на друга без симпатии. Понадобится, пешком на край света пойдешь, сначала взглянешь, что лежит под ногами.
Станислав собрался возразить, перехватил недобрый взгляд Гурова, удержался и снял трубку ожившего телефона.
— Слушаю вас внимательно, — передразнил Станислав начальника. Спасибо, Олег, я понял. Ты заступил или меняешься? Счастливого отдыха, не пей чай, вредно, посадишь печень. — Он разъединился, трубку положил на стол, пояснил: — Помощник дежурного сообщает, только что звонили, интересовались телефоном полковника Гурова.
Голос молодой, уверенный, себя назвать отказался.
Гуров кивнул, постукивал карандашом по столу, затем сказал:
— Видимо, Агеев, с подачи Георгия.
Положи трубку, я с ним разговаривать не хочу, если он звонит, то все, что мне надо, он сообщил. Скажи, полковника послали в командировку, вернется на следующей неделе. Поинтересуйся, кто спрашивает, нужна ли помощь...
Вновь зазвонил телефон, Станислав снял трубку, вежливо, но достаточно сухо сказал:
— Здравствуйте, вас слушают. — Он поднял взгляд на Гурова, кивнул. Полковник по приказу руководства улетел в дальние края, вернется на следующей неделе. Что-нибудь передать? Я могу вам помочь? Раз сугубо личное, то звоните. — Станислав положил трубку. — С тобой тяжело работать. Лев Иванович, постоянно ощущаешь комплекс неполноценности.
— Поезжай в район, встряхнись, не пытайся меня разжалобить, я по вторникам не подаю.
— Сегодня среда, господин полковник. — Станислав взял из шкафа куртку, открьш дверь, пропустил Нестеренко.
— Среда? — взглянув на закрывающуюся дверь, переспросил Гуров. — Так тем более, мой друг, тем более.
Котов сидел на кухне у старой соседки по лестничной площадке Нюры, которую в доме почтительно величали Матвеевной, пил обязательный чай, выслушивал обязательные соболезнования. Матвеевна, старуха набожная, злая и лживая, держала в страхе весь дом, и Григорий явился к ней к первой отнюдь не оттого, что рассчитывал на ее помощь. Возможные свидетели скорее всего окажутся людьми пожилыми, вероятно, с ними придется беседовать не один раз. Котов не хотел иметь в лице своей злобной соседки мощного противника. Сама она все знает, но ничего не скажет, в то же время Матвеевна способна оказать давление на других. Вниманием ее обходить не следовало.
Опер молчал около часа, невнимательно слушал причитания, перемешанные с шипением, решал, кто в доме мог видеть машину, чьи окна выходят в переулок, кто видел убийц — окна других свидетелей выходят во двор. Из-за мартовского ненастья скамейка во дворе наверняка пустовала, а если на ней и распивали, так посторонние, которых не найдешь, да они ничего и не видели, спиртное глаза застит.
— Вижу, и не слушаешь ты меня, милок, — прорвалась Матвеевна сквозь заслон оперативных размышлений. — Вижу, твой еврейский Бог душу мутит.
А наш Христос велел не мстить, а прощать.
Терпение опера имело границы, он спросил:
— А ваш Христос какой национальности был?
— Православной, значит, исконно русской, — уверенно ответила Матвеевна.
— А как же он в Иерусалим забрался, далековато?
— Истину нес, вот и забрел, — убежденно заявила верующая. — Батюшка говорил, Христа из зависти евреи и распяли.
— Русского? Мысль интересная. А кто видел то, как распяли? И кто видел, как убийцы в мою квартиру вошли и невинных жизни лишили?
— Жиды вошли и порешили, и Колюшку-калеку они убили.
— А видел кто?
— Хитро ваше племя. Своих-то ты упрятал, на поминках Насти не было. А я твоим угощением отравилась.
— Угощение жиды из Германии прислали.
— Они везде. И ты свое семя упрятал, ходишь, ждешь, какой русский дурак горло подставит.
— Значит, не знаете? — Котов начинал злиться. — А за укрывательство убийц срок большой полагается. В прокуратуре год рождения не смотрят, прокурору важно, чтобы совершеннолетний был.
— Ты никак угрожаешь, посадить собрался? Я законы знаю, да и не пугливая.
— Ну, Матвеевна, если вы законы знаете как Библию, то можете и на нары устроиться. — Котов поднялся.
— Зайди в восьмую и двенадцатую, может, чего и подскажут. — Матвеевна проводила опера до двери, отодвинула тяжелый засов.
— Спасибо, Матвеевна, вы законы знаете, однако напоминаю, помеха следствию — дело подсудное. — Котов шагнул через порог, облегченно вздохнул.
В квартирах, названных старой ведьмой, жили интеллигенты, злейшие враги русского парня Иисуса Христа и лично Матвеевны. Котов не сомневался, жители, подсказанные набожной женщиной, уже опрошены ребятами с Петровки, ничего не видели и не знают, иначе сказали бы непременно. Котов начал вспоминать, кого видел ранее у квартиры своей "симпатичной" соседки. Настя, конечно, знает, но она сейчас на другом конце города, беспокоить ее не хочется.
Как опер ни напрягался, ничего путного вспомнить не удалось, что вполне естественно. Он целый день на работе и, кто с кем в доме дружит, не знает.
Тогда он решил подойти к вопросу с иной стороны и направился в двенадцатую квартиру, где жила интеллигентнейшая пенсионерка, некогда преподавательница русского языка и литературы, Нина Владимировна.
Он вышел на улицу, заскочил в магазин, купил коробку хороших конфет, поднялся на второй этаж, позвонил.
Дверь почти сразу открьыи, старая учительница походила на героинь кинематографа пятидесятых годов.
— Здравствуйте, дорогая училка, — улыбнулся Котов. — Что же вы дверь распахиваете?
— Здравствуй, Гриша. — Седая, аккуратно одетая женщина пропустила его в квартиру.
Опер мельком взглянул на дверной замок, вздохнул, замок открывался копейкой.
— Что поделать, Гришенька, наше племя уже не переделаешь. Тихо вымираем, красть у нас сроду нечего.
Котов долго вытирал ноги, затем нагнулся и снял кроссовки, прошел в комнату, стесняясь, положил на стол коробку конфет.
— Я рада вашему приходу, только сообщить, Гриша, совершенно нечего. Учительница поставила чашки, налила жиденькой заварки. — Два дня назад ваш молодой коллега с Петровки больше часа меня убеждал, мол, бояться совершенно нечего. И только когда я ему заявила, что Берии не боялась, он поверил и ушел.