— Дальше можешь не рассказывать, — махнул рукой Михаил. — Понятно — попал мужик из огня да в полымя. Был своеземцем, стал рабом… потом, видно, выкупился.
— Выкупился, — подтвердил Корягин. — В полон-то его Субэдэев сотник взял… а кто такой Субэдэй, объяснять не надо. Вот и сотник тот — весьма уважаем. Африкан ему сразу предложил вино, да бражку, да медовуху ставить… Так вот и деньжат скопил, выкупился, корчму открыл. Сотник, хозяин его бывший, Африкану покровительство оказывает. Не за так, конечно.
— Понятно — крыша, значит.
— Причем тут крыша?
— Так… к слову. А почему прозвище такое — Корыто?
— Так Африкан-то первое время в корыте брагу ставил.
— А ты… и те, кто за тобой… ему деньжатами подмогнули, вложились тайно. Ну, не лично, а, скажем, через какого-нибудь галицкого купца.
Корягин хмыкнул:
— А ты умный. Все хорошо понимаешь. Если что не так пойдет, Африкан тебе и поможет. С новгородцем как знакомство свести — твое дело.
— Сведу. А как я его узнаю?
— Африкан покажет.
— А…
— А ты ему от меня поклон передашь.
— Что ж ты сам-то не познакомишься?
— Сказал уже — раскладов местных покуда не ведаю, да и…
— Понятно — светиться лишний раз не хочешь. На долгое залегание, значит, послан.
— Опять невесть что говоришь! Ну, у вас, новгородцев, и речь — иногда вообще не понять ни одного слова.
Корчма Африкана Корыто оказалась не какой-нибудь там глинобитной мазанкой, а основательной постройки зданием, сложенным из кирпича и выложенным по карнизу симпатичными голубовато-изумрудными изразцами. Выходящие на улицу стены — по восточному обычаю, глухие — были расписаны узорочьем, узенькие оконца смотрели во внутренний двор, где были устроены летние террасы и кухня, террасы, кстати, не пустовали и сейчас, тем более что погода выдалась теплой. Двор чисто выметен, с каменными амбарами и конюшней — все добротное, выстроенное на века, видать, бывший раб стоял на этой земле прочно. Как и многие, ему подобные. А что? Вести бизнес в Орде было куда удобней и безопасней, нежели на разоренных русских землях, разоренных не столько нашествием Батыя, сколько — до него — княжескими междоусобицами. Из более четырехсот городов монголы разорили десятка три, не больше. Все же остальное свои, свои творили. Какая там, к черту, «Святая Русь», когда рязанцы, суздальцы, новгородцы и все прочие друг для друга — вражины лютейшие! Зря, что ли, князья к хану за ярлыками ездят? Заручиться поддержкой, войско, если что, попросить — и соседушек своих гнобить, гнобить, гнобить! А если еще и сбор дани на откуп взять получится… все финансовые потоки на себя перевести… у-у-у… об этом только мечтали. Пока.
Покачав головой, Михаил подошел к террасе и осмотрелся. Под увитыми виноградной лозой навесами уютно расположились клиенты — пока еще их было немного, с дюжину человек: парочка уже хорошо выпивших монголов, узнаваемых по резкому запаху от рождения немытых тел, а все остальные, судя по внешнему облику, — русские: купцы, приказчики и так, мелкая торговая теребень.
Ратников задумчиво уселся на свободную скамеечку в сторонке от всех. Интересно, новгородец уже здесь? Или еще не пришел, не появился?
— Хозяина покличь, — негромко попросил Михаил враз подбежавшего служку. — Скажи, поклон ему… от Корягина Саввы. Он знает.
— Передам, — шустро поклонился слуга. — А что принести? Бражицы? Пива? Или, может быть, фряжского вина?
— Так уж и фряжское? — усомнился молодой человек.
Слуга улыбнулся:
— Из Кафы. Но по вкусу, как фряжское. Они же и делают. Правда, скажу сразу, недешево.
— Ладно… — Ратников тряхнул мошной, в которой приятно звякнуло полученное от йисута серебро. — Тащи кувшинчик на пробу.
Вино и закуски — пареную репу с запеченной в яблоках уткой, пироги да ячменную кашу на большом серебряном подносе — принес, надо полагать, сам хозяин осанистый угрюмого вида мужик с окладистой, черной с проседью, бородою, одетый в длинную, до колен, рубаху и лазоревый, расшитый мелким бисером, кафтан, явно свидетельствующий о его финансовой состоятельности.
— Угощайся, друже, — поставив поднос на стол, поклонился кабатчик. — Нужного тебе человечка еще нет. Как появится, я дам знать.
— Добро, — Ратников выкатил на стол серебряху.
Африкан Корыто поморщился:
— Убери, друже. Угощаю нынче!
— Даже так?!
— Друзья Саввы — мои друзья. Нешто друзей обирать можно?
Михаил, честно говоря, обрадовался — йисут-то не так уж и расщедрился, денег было мало. А тут — утка в яблоках, каша, пироги да еще вино… Неплохо. Очень даже неплохо.
Новгородца Ратников углядел сам, точнее сказать — услышал.
— Эй, целовек! Целовеце!
Миша сразу и обернулся: это ведь в Новгороде вот так вот «цокали» да вставляли лишние гласные.
— Целовек!
— Что угодно, господине?
— Пива пока принеси да покушать что-нибудь…
Ратников искоса присмотрелся: довольно молод — лет и тридцати нет, не высок, не низок, лицо неприметное, круглое, с реденькой кургузою бороденкой и такими же редкими усиками, не сказать, чтоб неприятное, но и красавцем особым не назовешь, так, обычное лицо, обычный мужичок. Неприметный, такой, как все. Одежка тоже подобрана в тему: темная рубаха, синий, без изысков, кафтан, армячок серенький. Но все добротное, новое, а на поясе — увесистый кошель и кинжал. Да еще за голенищем — Миша приметил — ручка от ножика засапожного торчала. Вооружен изрядно! И, похоже, никого видеть не хочет, знакомиться ни с кем не намерен, сидит себе в уголке, кушает. Что, больше негде перекусить? Или тут у него встреча? Да и этот ли? Может, показалось?
— Вон тот, — поставив еще один кувшин, незаметно кивнул подошедший хозяин. — В углу который.
Он! Правильно угадал, значит.
Ага… вот и еще один — этот явно местный, татарин или, скорее, кыпчак, лицо, как тарелка, плоское, узкоглазое, злое, одежка дорогая, да грязная, за поясом плеть…
— Ай, ай, Караим-мурза, как я тебя рад, уважаемый, видеть! — выскочив из-за стола, рассыпался в любезностях новгородец. — Садись, садись, дорогой.
— Зыдырав буть, Окун. Чэго звал?
— Так, может, поначалу откушаем?
— Некогда минэ кушат! Гавары! На сто дырхэм сагласен? Нэт — ухажу.
— Эй, эй, постой, уважаемый Караим-мурза. Сто дирхемов за шестерых пленников, это, знаешь, слишком. Здесь ты их за такую цену нипочем не продашь.
— Я и нэ прадаю. Пуст у минэ будут.
— Ну и сдохнут они у тебя с голоду. И что? Ведь точно — за зиму сдохнут!
— Пуст!
— Караим-мурза! А за полсотни дирхемов ты себе хорошего коня купишь, ай!
— Полы сотна? Нэт.
— И невольники у тебя — дохлые, ты ж сам знаешь.
— Сотна! И — всэх бэры.
— Все мне не нужны, уважаемый. Только те шестеро, о которых мы с тобой уговаривались.
— Сэмдесат!
— Шестьдесят. Ну сам подумай, на что тебе эти доходяги?
Долго не спорили, то ли Караим-мурза и в самом деле куда-то торопился, то ли все уже было давно решено и осталось лишь уточнить оплату. На чем-то сошлись… на семидесяти, кажется. Со скорбным лицом новгородец отсчитал монеты. Мурза ухмыльнулся, встал… намахнул на ход ноги кружку, вышел, пошатываясь.
Скорбная мина на лице новгородца враз сменилась самой довольной улыбкой:
— Целовеце! Вина давай. Самого лутцего!
— Эй, эй… — Михаил поспешно задержал служку. — Скажи хозяину, пусть даст кислое.
— Кислое?
— Тсс!!! Самое что ни на есть. Чтобы аж скулы сводило.
— Не понял тебя, госпо…
— Хозяину мои слова передай!
Отпив из кубка, новгородец скривился и заплевался:
— Целовек! Целовек! Ты цто принес-то? Кисло!
— Вот и у меня, кажись, кислятина, — Ратников тут же пересел к парню. — А думал — показалось.
— Да ницего не показалось! Попробуй-ко, добрый целовек. Ну разве такое пить можно?
— Пусть другое несут! И уж теперь — два кувшина. Бесплатно! Эй, хозяин! Корчмарь! А ну, иди-ка сюда, любезный. Убирай свою кислятину. Тащи другое, хорошее! Вот… это другое дело.
Попробовав мигом принесенное служкой вино, молодой человек улыбнулся:
— Меня Мисаилом зовут.
— А я — Окунь.
— Из Новгорода? Говор-то новгородский.
— Из Новгорода, — парень кивнул, внимательно поглядывая на Мишу. — А ты откель будешь?
— Да, почитай, из местных. Боярыни одной управитель и доверенный человек.
— Рядовиц, цто ль?
— Сам ты рядович. Сказано тебе — доверенный человек!
— А боярыня твоя кто?
— Госпожа Ак-ханум, очень богатая и влиятельная вдовица.
— Ак-ханум?! — обрадованно переспросил собеседник. — Так я ж про нее слышал. И ты, Мисаиле, у нее — в доверенных людях?
— Именно так и есть.
— Ах… это хорошо, цто я тебя встретил. Я ведь не просто так здесь, в татарах. Пленников выкупаю — народ по папертям собирает выкупное, а я вот — тут занимаюсь.
— Именно так и есть.
— Ах… это хорошо, цто я тебя встретил. Я ведь не просто так здесь, в татарах. Пленников выкупаю — народ по папертям собирает выкупное, а я вот — тут занимаюсь.
— Хорошее дело, — Ратников широко улыбнулся. — И многих уже выкупил?
— Да многих. Боярыня твоя, Ак-ханум, говорят, с самим царем накоротке знакома?
— Не только с царем, но и с царевичем!
— Ай, добро, ай, славно. У нас ведь всяко бывает, сам знаешь — без покровителей — ну, никак! Так ты, если цто…
— Если что — сладим. Всегда обращайся, дружище Окунь. Кстати, а почему у тебя имя такое? Батюшка рыбаком был?
— Был, — собеседник растянул губы в улыбке. — Так его у нас, в Новгороде, на Федоровском вымоле, и прозвали — Онфим Рыбак. А я вот — Рыбаков Окунь. И братец у меня — Налим, а сестра — Плотица.
На Ак-ханум конечно же этот подозрительный черт и клюнул — а кто бы не клюнул-то? От таких знакомств не отказываются и мимо не пропускают. Никогда. Что здесь, в тринадцатом веке, что в будущем, двадцать первом.
Значит, выкуп невольников из рабства… Благое дело. Только что ж тогда привлекло столь пристальное внимание кондотьера Саввы? А вот у него и спросить. Правда, для начала надо уговориться с новым знакомцем о встрече.
— Окунь, дружище! А, давай-ка, мы с тобой еще разок посидим где-нибудь. Вот хоть тут же и посидим.
— Посидим, славно, — новгородец с готовностью кивнул. — Слушай, Миша, а ты у своей госпожи про ханский караван не узнаешь?
— Что еще за караван? — насторожился Ратников.
— Говорю ж тебе — ханский. Гости знакомые баяли, что вскорости выйти должен. Из Сарая в Кафу. Многие хотят присоседиться — дорожка-то дальняя, а там ведь и воины, охрана. Да и кто посмеет на ханский караван напасть?
— Добро, — Михаил допил вино и кивнул. — Узнаю.
— Вот и славненько, друже.
Корягин подошел почти сразу же, как только фигура новгородца скрылась из виду. Видать, кондотьер ошивался где-то здесь, рядом, контролируя весь процесс. Что ж — разумно.
— Обычный, говоришь, человек? Пленников выкупает? Новгородец… точно?
— По говору — да. Да и город знает.
— А чей человек?
— Про то не сказывал. Ну, так ведь рановато еще. Для полной-то откровенности не один кувшин выпить надобно. А что ты так им заинтересовался-то?
— Да так, — Корягин задумчиво почесал бородку. — Есть у меня подозрение, что выкуп пленников для этого Рыбакова Окуня — дело не главное.
— И что ж тогда главное?
— А вот ты, Мисаиле, это и должен вызнать.
— Тогда еще спрошу.
— Спроси.
— У тебя-то с чего насчет него подозрения?
— Не всех пленных берет, выкупает. Очень уж избирательно. И, что странно, таких, за которых и заступы-то никакой нет. Смерда запросто может выкупить, холопку, закупа. Все равно. Но вот стариков почему-то не берет… да и вообще — больше молодых да здоровых.
— Оно и понятно. Не всякий старик обратный путь выдержит.
— И еще одно. Слишком уж резво наш Окунь все ходы-выходы ищет. На Ак-ханум вот сразу же через тебя бросился, с Эльчи-беем что-то мутит.
— С Эльчи-беем?!
— Пока только с приказчиком его, Иштыном. Они частенько встречаются, хотя не друзья и не родичи. Ты бы это прояснил, а? Сдается мне, тут не новгородцами, тут суздальцами пахнет!
— Ладно, — Ратников спокойно кивнул. — Выясню. Только вот… серебришко у меня заканчивается. Вдруг да где чего?
— На, брат, — рассупонив висевший на поясе кошель, кондотьер щедро отсыпал деньги. — От Окуня не отставай ни на шаг! И, знаешь, проясни все побыстрее. Еще один человечек у нас на подходе.
— Это кто еще?
— Князь Мишка Черниговский.
— Ясно. Слышь, Савва… пока суд да дело, ты бы меня с этим приказчиком, Иштымом, свел. Или хотя бы узнал, где новгородец купленных полоняников держит?
Ночью Ак-ханум так и не пришла. Как и обещала, вернее сказать — надеялась. Видать, сладилось у них с Сартаком. Ну да дело молодое, сердечное. Не сказать, чтоб Миша ревновал свою госпожу — с чего было ревновать-то? Но… какой-то нехороший осадочек на сердце все-таки появился, неприятный такой, хоть и едва заметный. Как бывает — вскочит какая-нибудь небольшая болячка, не тревожишь ее, так и не болит, но если уж заденешь…
Ратников улыбнулся, скинув сапоги и растянувшись на ложе. Ак-ханум, конечно, девка красивая, тут спору нет, но опять же — ничуть не красивее Маши. Только у Марьюшки, у той красота неброская, по-домашнему милая, а вот у Ак-ханум — у той, аж прям по глазам бьет! И все-то у степной повелительницы есть — и красота, и богатство, и связи… а вот счастья — нет. Да, наверное, и не было. Может, будет еще? Хотелось бы, Ак-ханум — женщина неплохая, добрая, умная… Нет, с Сартаком у нее счастья точно не будет — пришьет бедолагу царевича родной дядька! Такие уж тут дела, впрочем, не только тут — повсюду. Время такое — собачье, как в России-матушке в девяностых.
Солнце уже скрылось за рекою и дальним лесом, быстро смеркалось, короткие зимние сумерки сменялись сырой и прохладной ночью. Гулко забарабанил по плоской крыше дождь, зашумел, забуранил ветер. Со двора вдруг донеслось лошадиное ржание и громкая ругань привратника. Потом кто-то засмеялся — по-юношески весело… Ага! Утчигиновы парни с дальнего пастбища вернулись.
Вот кто-то затопал по крыльцу:
— Мисаил! Мисаиле, ты спишь уже, что ли?
— А что ему делать, как не спать? — послышался сварливый голос Рахмана — видать, и его разбудил поднявшийся шум. — На улице-то ночь давно уж.
— Не ночь, а вечер. Мы, когда ехали, в церкви Хевронии колокола только-только к вечерне звонили. Благостно так, звонко.
— Тьфу-ты, благостно им! Какие-то убогие колокола, хэк! А ведь всем давно известно, что нет ничего благостнее приятного голоса муэдзина.
— Эй, муэдзин, может, хватит тебе заедаться? Михаил, что, еще не пришел?
— Да явился. Как всегда, пьяный. И как только госпожа его терпит?
— Не твое дело за госпожу решать!
— Ну, оно так, конечно…
— Не пьяный, а выпивши! — Михаил резко распахнул дверь. — Разницу-то понимать надо.
— Мы ж, мусульмане, не пьем!
— Ага, ага… зато нюхаете, жуете и курите всякую шмаль, так что еще неизвестно, что хуже! Кинуть, что ль, в тебя сапогом, а, Рахман? Спорим, что попаду?
Домоправитель поспешно убрался, едва не защемив самому себе крашенную хной бороду.
— Заходи, Утчигин, брат, — гостеприимно пригласил Ратников. — И вы все заходите. Винца выпьем — я прихватил кувшинчик.
— Вино — это хорошо! — радостно закивал Утчигин. — Только… Уриу с Джангазаком нельзя — они молодые еще слишком.
— Ну пусть тогда спать идут… или лучше — на кухню.
— Да-да, на кухню! — спешившись, парни радостно загалдели, да не удержались, похвастались. — Мисаиле, а мы двух зайцев по пути затравили, и еще вот — куропатки. Сейчас и приготовим.
— Так я не понял — вы пастбище проверять ездили иль на охоту?
— Одно другому не мешает, брате.
— Ладно… Утчигин, что стоишь-то? Пошли, пошли, друг, в ногах правды нету. Ну, чего хотел-то?
Плеснув из кувшина в глиняные щербатые кружки, Ратников протянул вино припозднившемуся гостю. — Пей, приятель, пей!
— Вкусное вино! — с ходу опростав кружку, заценил Утчигин. — Но похуже арьки будет. Не такое хмельное.
— Так это градус вкус крадет! — захохотал Ратников. — А вкус — градус.
— Че-го крадет?
— Ладно, проехали.
— Куда проехали? Кто?
— Еще налить?
— Угу!
— Так ты чего хотел-то?
— Я? Ах, да… — Парнишка поспешно полез за пазуху дэли и вытащил оттуда… небольшую дощечку, вернее даже две, перетянутые веревочкой, одна на другой.
Восковые… на таких детей грамоте учат.
— Вот. Просили передать.
— Давай…
Михаил поспешно развязал бечевку… и не поверил своим глазам, увидев написанные на воске буквы.
«Дядя Миша, ты здесь! Я пока О.K. Тема».
Господи-и-и-и…
— Эй, эй, брат… что с тобой такое? Худая весть?
— Наоборот, я бы сказал — добрая. Так! А вот теперь, друг Утчигин, давай-ка поподробнее — кто эти досочки передал, где, когда.
— Один человек нас на обратном пути нагнал, почти у самой каменной бабы, ну, где урочище.
— Что за человек?
— Обычный слуга — по одежке и по повадкам видно, да и по лошади — больно уж худа.
— Так. И откуда он взялся? Кроме пастбищ, там что еще есть-то?
— Ханское кочевье, — ухмыльнулся парнишка. — Ты ж сам знаешь! И я даже представляю, с какого краю этот слуга мог появиться.
— Вот славно! — Ратников явно обрадовался. — И показать сможешь?
— Конечно! Хоть сейчас едем… Ой, — Утчигин задорно тряхнул головой, но тут же осекся. — Только, думаю, нас туда вряд ли пропустят. Там, у ханских кочевий, везде разъезды, стража.
— Так-так и везде? — недоверчиво прищурил глаза Михаил.