— Трудно, поди, с малышом, Маша?
— Да чего ж в том трудного? И Тема, когда был, помогал… Как-то он там сейчас, в людях?
— Да ничего, в море купается, — Ратников улыбнулся, откусил кусок рыбника, прожевал, запил сбитнем. — Вчера только ему с горки звонил… Хотя нет, не вчера, дня два тому уже.
Мобильник отсюда, с усадьбы, не брал, не было связи, чтоб позвонить, приходилось подниматься на вершину холма, метров за триста.
— Артем-то, верно, большой уже. — Доев рыбник, Ганзеев потянулся к ложке. — Сколько ему сейчас, тринадцать?
— Двенадцать… тринадцать скоро. Шестой класс почти на одни пятерки закончил!
— Гляди-ка — отличник!
— А то! Что, может, по стопочке? Или уж до вечера подождем, до бани?
— Хозяин — барин. Как скажешь!
Все-таки подождали. После обеда Ганзеев отправился вздремнуть, а Миша топил баню — пил пиво в беседке, время от времени, подкидывая в каменку дровишки. Поворошит кочергой угли, подбросит, дверцу захлопнет — и снова полчаса жди, пока прогорит, потом опять — поворошить кочергой…
— Утомился, поди, любый? — заглянула в предбанник Марьюшка, уже успевшая загореть, с сияющими зелеными глазами, ах…
— Утомился… А ну-ка, зайди-ка. Вроде как угарно?
Маша вошла в предбанник, принюхалась:
— Нет, не угарно… Ой… ты что творишь-то? Ох… Пусти, ну, пусти же!
Отбивалась, но так… притворно, а глаза-то, глаза совсем о другом говорили…
Обняв жену, Ратников принялся с жаром целовать ее в губы.
— Тише… тише… — томно шептала Марьюшка. — Пашка проснется…
Полетела на лавку маечка… тут же — следом — и юбка… И… Вообще-то Маша долго привыкала к нижнему белью, и вообще его носить не очень любила… но вот сейчас… вот сейчас надела красные кружевные трусики, ради него, Миши, надела… ох, как приятно было их снимать!
А потом и вообще — приятнее некуда! Прямо на широкой лавке, хорошо хоть половиков подстелено было, да все равно, твердо… однако это уже и вовсе не интересовало обоих… Только лишь жаркий шепот, томный взгляд, нежная шелковистость кожи и…
— Сладко… — улыбалась Марьюшка. — Ах, как сладко-то, любый…
А потом и совсем ничего не говорила, закатила глаза, стонала…
— Сладко!!!
А на улице уже кто-то громко кашлял!
Хм… кто-то? Ганзеев конечно же, кому еще там быть?
Подмигнув Марьюшке, Миша быстро натянул одежку, вышел:
— Ты что тут, как чахоточный? Оба! — повернувшись к беседке, Ратников вдруг увидал там молодого белобрысого парня в серо-голубой рубашке с погонами старшего лейтенанта милиции — Димыча и старого своего кореша Горелухина Генку, мужичка лет сорока пяти, немного сутулого, тонкогубого, желчного, но в общем — человека вполне незлобивого и отзывчивого, вот только не очень-то жаловавшего современную российскую власть. Так ведь и было за что, наверное.
— Оба! — растянув губы в улыбке, снова повторил Михаил. — Здорово, мужики! Что-то вы рано сегодня.
— Да, думаем, чего зря сидеть-то? — участковый махнул рукой. — Я из опорника, из окна, вот, Геннадия Иваныча заприметил, он как раз ко мне шел.
— Да, — Горелухин хмуро кивнул — он вообще-то всегда выглядел хмурым. — Брыкин-то, бригадир, не придет — к нему зять с дочкой приехали.
— А-а-а!
— Вот я подумал — чего еще ждать-то?
— И правильно, — радостно засуетился Ратников. — И правильно решили, сядем пока, выпьем по рюмочке — а там и баня поспеет. Маша! Маша-а-а!!! Ой… кажется, Пашка проснулся. Ну, вы тут располагайтесь, а я пойду, погляжу…
— Слышь, Михаил, — старший лейтенант вдруг встрепенулся. — Ты фуражку мою заодно посмотри — не у тебя ль оставил? Вторую неделю найти не могу!
— Не, не оставлял. Наверное, в другом месте где… В «Ниве» своей посмотри, может, под сиденье закатилась?
— Смотрел уже — нету.
Вообще же, участковый Димыч головные уборы свои терял не то чтобы часто, но — почти всегда, а потому — когда еще «Нивы» у него не было — прекрасно обходился без оных.
— Ладно, — Миша ухмыльнулся. — Найдется. А, не найдется, так новую выдадут.
— И то правда.
Банька славная выдалась, с парком ароматным — Горелухин все пивом поддавал, и тут главное было — не переборщить, плеснуть пивка в корец с водой чуть-чуть, самую малость, для запаха вкусного, хлебного…
— Ах, — разгоняя веником жар, ухмылялся Геннадий. — У меня матушка когда-то в колхозной пекарне работала. Я еще пацаном был, но запах этот никогда не забуду. Слышь, Миша, ты когда продуктами торговать станешь?
— Не знаю, — Ратников надел на голову войлочную шапку. — Муторно больно с продуктами. Всякие СЭС и прочее. Да и есть тут уже продавцы.
— Это Капустиха-то? Я у нее, окромя хлеба, другое и брать-то боюсь, — Горелухин скривился, слишком уж не любил соседку свою — гражданку Капустину, Зинаиду Михайловну, владелицу продуктового магазина «Немезида» (бывшего ОРСовского).
— А что, Дмитрий, часто у Капустиной продукты просроченные бывают? — обернулся к участковому Михаил.
— Да бывают… как и у всех — куда деваться? Проверку проводим — наказываем.
— Да черт с ней, с Капустиной, — рассмеялся Миша. — Что, говорить больше не о чем? А ну-ка, Василий, поддай-ка парку!
Из бани вышли часа через четыре, распаренные, довольные. Уселись в беседку, Ратников только налил, как…
— Дядя Миша, здрасьте! И вам всем — здравствуйте.
Михаил оглянулся, заметив спускавшуюся с крыльца миловидную девушку в джинсах и светлой блузке, улыбнулся:
— И тебе не хворать, Любушка. Маша сказала, ты завтра придешь…
— Так завтра и собиралась… А сегодня так, по делу… — Девушка опустила ресницы и потупилась, словно бы хотела что-то такое сказать, да вот никак не могла собраться с духом. — Дядь Миша, мне б с тобой… Ну, на пару слов.
— Ого?! — сидевшие в беседке мужики шутливо переглянулись.
Ратников быстро поднялся и махнул рукой:
— Да ладно вам… Сейчас приду. Пока закусывайте.
Вслед за юной почтальоншей он зашагал к воротам, к УАЗику, рядом с которым к забору был прислонен синий дамский велосипед — транспортное средство Любушки. Ну, правильно — на нем она сюда и приехала, не пешком же грязи мерить!
Останавливаясь у ворот, девушка искоса посмотрела на Ратникова, помолчала, будто собиралась с духом.
— Ну, ну, — улыбнувшись, подбодрил Миша. — Ты говори, говори, Любушка, не стесняйся.
— Так я и говорю… В общем, дядя Миша, вас просили срочно позвонить в лагерь, там с Артемом что-то.
— Что?! — Ратникова словно обухом по голове ударили. — В лагерь? С Артемом? А что, что с ним?
— Не знаю, дядь Миша, честно, не знаю. Но позвонить просили срочно! Номер…
— Номер я их знаю, спасибо, Любушка… конечно, сейчас… Только ты это… Маше ничего не говори, ладно?
— Не скажу… Я так и хотела — сначала — вам.
Заскочив в дом, Миша схватил лежавший на подоконнике мобильник и, махнув рукой кормившей проснувшегося Пашку жене, побежал к УАЗику.
— Эй, Михаил! — забеспокоились в беседке гости. — Ты куда это собрался?
— Да на горку, — обернувшись, пояснил Ратников. — Позвонить срочно надо.
Запустив двигатель, Михаил выехал за ворота и погнал на вершину холма, там, где брала связь. Остановился, вытащил телефон, набрал сначала Темку…
«Абонент временно недоступен!»
Черт! И в самом деле, что-то случилось…
Трясущими от предчувствия чего-то непоправимо страшного руками Михаил отыскал в меню — «Лагерь», нажал кнопку…
— Здравствуйте, я — Ратников, Михаил Сергеевич, опекун Артема… Вы просили срочно позвонить… Да не волнуюсь я! Что с ним случилось? Что-о?!!! Как — утонул?! Господи… Да-да, конечно, сегодня же выезжаю…
Бросив автомобиль у ворот, Михаил, чувствуя, как становятся словно бы ватными ноги, подошел к беседке и хрипло спросил:
— Иваныч! У тебя курить есть?
— Так ты ж не…
— Дай!
Глава 2 Лето. Побережье Азовского моря НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Миша с Ганзеевым (тот, на правах старинного друга, увязался следом, да и опять же — по дедовской боевой славы местам) добрались до Москвы к вечеру, как раз к самолету, и в десять часов вечера уже были в Запорожье, точнее сказать — в аэропорту. Ну а там до Азовского моря взяли такси. Дорого, конечно, но не тот случай был, чтоб мелочиться… Тема… Неужели — правда?
Ратников осунулся и снова начал курить — оттого кашлял, то и дело сплевывая за окно, в ночь, табачно-коричневой тягучей слюной. Веселый Ганс — обычно балагур — на этот раз по большей части ничего не говорил, и со словами утешения не лез — а как тут утешишь? Знал ведь, Темка для Миши с Марьюшкой давно как родной, стал. Кстати, Маше ничего о случившемся не сказали, не хотели пока расстраивать, ей и с Пашкой забот хватало. Просто сказали: «Надо бы на родительский день съездить, Темка звал ведь», и Маша больше ничего не спрашивала — такой уж был менталитет: раз муж сказал, значит, так и надобно. Просто собрала в дорогу, поцеловала, перекрестила да спросила — когда ждать. Вот так-то…
Таксист попался неразговорчивый, все курил да слушал свой шансон… нет, не Азнавура или Жильбера Беко, и уж, тем более, не Брассанса, а то, что по российским радиоволнам обычно гоняют — песенки из жизни и быта уголовных зон. Чем подобная музыка народ привлекает, Ратников, честно говоря, не очень понимал — можно подумать, будто в России-матушке буквально каждый второй либо сидел, либо в самое ближайшее время сесть собирался.
А вот Ганзееву, кстати, нравилось! Ишь, сидел, головой в такт мотал… ну, оно и понятно — опер. С кем поведешься, от того и наберешься.
— Далеко еще? — дождавшись очередной паузы меж музыкальными номерами, негромко спросил Михаил.
— Да не очень, — водитель — лезгин или татарин — неопределенно хмыкнул и поправил на голове кепку. — К утру точно будем. Как рассветет, считайте — приехали. Вам там в какое место надобно?
— Сказали же — в детский лагерь! — Веселый Ганс неприязненно покосился на водилу.
— Там лагерей много.
— В «Рассвет», — пояснил Ратников. — Знаете, где это?
— В конце поселка, — таксист кивнул и снова закурил сигарету. — На окраине самой. Ничего — скоро уже доедем.
Снова все замолчали, а из колонок лился неумолчный шансон — «базар-вокзал» и все такое прочее.
— Светает уже… — Михаил показал вперед и чуть влево.
— Светает… — тут же согласился Василий, рад был, что дружок его хоть немного разговорился. — Давно хотел сказать, да как-то к слову не пришлось… Помнишь, о чем мы с тобой на озере говорили?
— Ну да, не забыл, — Ратников пожал плечами… даже, пожалуй, с некоторым удивлением. — А что?
— Так вот… так клиника, в Украине, что с бывшим директором детдома связана, — она ведь здесь рядом находится, в Токмаке — мы только что его проехали. Не сразу и нашли.
— А почему не сразу? — Михаил, видя усилия своего сотоварища, счел необходимым поддержать заявленную беседу.
— Потому что клиника-то — ведомственная! — довольно ухмыльнулся опер. — Какой-то «Физтехприбор», что ли…
— Вах! «Физтехприбор», говоришь, уважаемый? — неожиданно обернулся шофер.
Ганзеев хлопнул глазами:
— А что? Э, ты на дорогу-то смотри, уважаемый!
— Ха! Я эту дорогу с закрытыми глазами знаю… А на заводе «Физтехприбор» двадцать лет отработал, с младшего лаборанта начал. И сейчас бы работал, кабы не развалили все, уроды… Эх, и времена раньше были…
Водитель ностальгически вздохнул и даже чуть прикрутил звук, как видно, намереваясь предаться воспоминаниям.
— Такой заводище был — огромный! Поликлиника своя, ПТУ, три пансионата, больница — вы, верно, про нее сейчас и говорили — тоже в девяностые продали, прихватизаторы хреновы! Кстати, пионерлагерь этот, «Рассвет», куда вы едете, — он ведь тоже раньше физтехприборовским был. Во-он, видите — поселок? Еще километра три.
По краям шоссе потянулись заборы, ворота, частные домики, потом снова пошли тополя и снова заборы с воротами…
— Ну все, приехали, уважаемые, — заложив крутой разворот, водила остановил свою «семерку». — Сейчас багажник открою… Ага… Во-он туда, за тополя, гляньте-ка!
— А что? Это усадьба маркиза Карабаса?
— Сами вы маркизы, я извиняюсь… Это физтехприборовский санаторий… бывший. Ныне — уж и не знаю, кому принадлежит.
— Поня-атно! — усмехнулся Веселый Ганс. — Слышь, Миш — у них тут этот завод — вместо маркиза Карабаса, куда ни глянешь — все тут физтехприборовское.
— Так я ж вам и говорю — такой был заводище!
Взяв дипломат и рюкзак, приятели расплатились с таксистом и, переглянувшись, подошли к выкрашенным в тоскливый серовато-зеленый цвет воротам, с красно-белой вывеской «ДОЛ „Рассвет“». ДОЛ, да… Детский оздоровительный лагерь.
— Эй! — несколько раз нажав кнопку расположенного на стойке ворот звонка и не дождавшись результата, Ганзеев что есть мочи забарабанил по железным створкам кулаком. — Эй, есть тут кто?
Между прочим, уже совсем рассвело, и за лесополосой, над крышами поселка, выкатывалось ласковое желтое солнышко. Улыбалось, жмурилось — мол, что еще, лежебоки, спите? А вот, сейчас я вас!
— Чего хулиганите? — за оградою наконец показался сторож — худой и лохматый старик в потертой джинсовой куртке и малиновой баскетке с надписью «Ай лав Нью-Йорк». — Я сейчас в милицию позвоню!
Василий лишь ухмыльнулся, но «корочки» доставать не стал, лишь спросил — чего все спят-то?
— Солнышко-то — оно вон где!
— Солнышко-то вон где, а времени-то еще полшестого! — вполне здраво возразил старик. — Людям еще спать да спать, тем более — детям. Так что попрошу вас, граждане, не хулиганьте! А то ведь у меня этого того… быстро!
— Да ты, отец, не кипятись, — посмурнев лицом, вздохнул Ратников. — Мы ведь не просто так шумим — по делу приехали, издалека… Мальчик тут у вас… утонул…
— А-а-а, вон оно что, — сторож тут же завозился с запорами. — Так что ж вы сразу-то… Я ведь понимаю… Вы что же — родственники ему, значит… Ай-ай-ай… Артемка. Артемка — хороший парнишка… был. Эх, как же так… как же так-то…
Мише тоже очень хотелось поинтересоваться — а как же так-то? Но не у сторожа же спрашивать. А вот Ганзеев, ничего, спросил:
— А что, отец, как все случилось-то? Может, расскажешь?
— Да уж, чтой-то и я слыхал. Что знаю — поведаю. Во-он, в сторожку пока идите, сейчас я чайку…
— А тело-то, конечно, в морге, отец?
— А? Ах, да, да… там. В райцентре. Да тут недалеко, на шоссе выйдете — там и автобусы ходят, и маршрутки, да и так, на попутках можно.
— А тут мы просто вещи Артемины заберем…
— А как же! Я понимаю — память… Эх, ну, что ж за судьба такая злая, это ж надо — безвинное дите… Вон, на софу присаживайтесь. Сейчас, сейчас… В восемь у нас подъем, но вожатые и начальство раньше поднимаются — в семь. Планерка у них. Вот в это самое время они купаться-то и убежали… не иначе, как бес попутал! Ну, понятно еще было бы — кабы ночью, а то с утра пораньше вдруг. Сашок, вожатый, их и без того баловал — купаться каждое утро водил, хоть и не особенно близко тут.
— Чего же они поперлись-то?
— А поди знай! Я ж и говорю — бес.
Набрав в чайник воды из зеленого жестяного бачка, сторож достал из тумбочки пачку печенья, сухари, вазочку с сахаром. Развел руками:
— Уж попрошу, не обессудьте.
Ратников хотел было отказаться — как-то не до чая было, но передумал — зачем обижать старика?
— Так, значит, пацаны с утра купаться ушли, — между тем продолжал выпытывать Василий. — Пока вожатые на планерке были…
— Ну да, ну да, — сторож затряс головой. — Так. Втроем и убежали — Артемка и дружки его — Вовка с Русланом. А потом, уже в восемь, на подъеме, их и хватились — где да как? Сашок с вожатыми — живо к морю… А он уж, Артемка-то, и не дышит. Вовка-то с Русланом его вытащили — да поздно.
— Да-а-а, — сглотнув слюну, Ратников вытащил сигареты. — Слышь, отец, тебя как зовут-то?
— Иван Федотычем кличут.
— А я, стало быть, Михаил, отец Темки… приемный. А это — друг мой, Василий. Кури, Федотыч.
— Благодарствую.
Все трое закурили, меж тем поспел и чайник, старик Федотыч принялся заваривать какой-то особый чай с пахучими степными травами, мол, такого чая гости отродясь не пивали. Чаек и в самом деле оказался на удивленье вкусным, Миша выпил вприкуску сразу две чашки, а Ганзеев — три.
— Вещички Артемкины вам Матвеевна, начальница, отдаст… Может, вы и поговорить с кем хотите? Вчера милиция приезжала, Вовку с Русланом расспрашивали… а потом, вечером, родители за ними приехали, увезли. Мол, что уж им тут теперь… Понять можно.
— Та-ак… значит, дружков Темкиных здесь и нету!
— Нету, нету! Говорю же — родители вчера увезли. Они там друг другу какие-то родственники…
— Ага… — набычившись, кивнул Василий. — Ну, а место происшествия нам хоть кто-нибудь здесь может показать?
— Да хоть кто! Вон, хоть вожатого, Сашка, спросите.
Пока чаевничали, пока разговаривали, время и пролетело. В десять минут восьмого Федотыч привел гостей в кабинет начальницы лагеря, Алевтины Матвеевны, оказавшейся дамой лет под пятьдесят, весьма приятной наружности, из тех, кого в здешних местах называют — «бедовой». Типа — коня на скаку, и в огонь, и воду.
— Ай, ай, — едва узнав, кто перед нею, начальница тяжко вздохнула и даже смахнула слезу. — Вещички сейчас заберете… а пока садитесь, сейчас, я скажу — чайку…
— Да мы пили уже, спасибо. Федотыч, вот, угостил. Нам бы поговорить.
— Так вы присаживайтесь… Господи! Все мы виноваты, — женщина на пару секунд закрыла лицо руками. — За неделю до конца смены… да-а… Артем, Артем… хороший у вас парнишка, Михаил… э-э…
— Можно просто — Михаил.
— Да вы не стесняйтесь, спрашивайте, я ж понимаю — горе! Уж теперь, чем смогу… Вот, кстати, альбом, — начальница кивнула на лежащие на столе рисунки. — Тема ваш оформлял, с друзьями. Хотите забрать? Или… тяжело будет?